Бэда ухватился пальцами за косяк двери, стараясь проникнуть внутрь, но тут его ударили прикладом по переносице и отшвырнули в сторону. Дверка между тем захлопнулась и с внутренней стороны кто-то быстро заложил засов.
Солдат, оттолкнувший Бэду, начал бить прикладом по переговорному устройству и, ругаясь, требовать, чтобы ему отворили.
Из переговорного устройства разгневанно рявкнул Петр:
- Здесь храм! Право убежища!.. Понял ты, дерьмо?
Солдат в ярости разбил переговорное устройство и выстрелил в металлическое забрало, откуда доносился голос Петра. Но никакого Петра там, конечно, уже не было.
С попавшей в ловушку чернью солдаты разобрались сноровисто и без долгих разговоров. Женщин и детей - кто на вид младше четырнадцати казался, ибо документов ни у кого не спрашивали - прикладами отогнали к эскалаторам. Мужчин же выстроили на платформе, лицом к рельсам, и одного за другим пристрелили.
Пиф шла по площади Наву, будто оказавшись посреди своего видения, где воздух был густым и твердым, хоть ножом режь, а стены домов и деревья тягучими, как резина. Но здесь все было настоящим. Дома, чахлые липы на краю площади, солдаты, мертвецы. Мертвецов было больше всего.
Пиф приблизилась к станции. Путь ей перегораживал танк. На броне сидел солдат и жевал кусок булки с растаявшим маслом.
Он рассеянно смотрел на женщину, которая шла мимо, вдруг опомнился и вскочил:
- Куда? Стой!
Пиф послушно остановилась.
- То-то, - сказал солдат, снова усаживаясь.
Пиф подошла поближе.
- Привет, - сказала она.
Он снова насторожился.
- Документы есть? - спросил солдат.
Пиф вытащила из кармана джинсов удостоверение младшей жрицы Оракула. Солдат посмотрел на удостоверение, на фотографию, на Пиф.
- Держи. - Он вернул ей удостоверение. - Как ты через оцепление прошла?
- Не знаю… Там что, оцепление?
- Конечно.
- Не знаю, - повторила Пиф. - Мне надо туда, на станцию.
- Не положено.
- Там один человек…
- Не положено, говорят тебе.
- Мне было видение, - сказала Пиф.
- А мне-то что, было у тебя видение или не было, - сказал солдат. - Мне начальство велело не пускать никого, вот и все тебе видение, красавица. Булки хочешь?
Он порылся в липком полиэтиленовом пакете, который лежал рядом, на броне.
- Спасибо. Что-то кусок в горло не лезет.
- Это поначалу со всеми так, - сказал солдат успокаивающе. И снова спросил: - Как же ты оцепление прошла?
Этот же вопрос задал Пиф командир танка, младший лейтенант Второй Урукской Набу-Ирри. Он тоже внимательно изучил удостоверение Пиф, постучал корочками с надписью "Государственный Оракул" по широкой своей ладони и, наконец, решился:
- Значит так, Иддин. Бери эту девку и топайте в башню Этеменанки. Сдашь ее лично его превосходительству генералу Гимиллу. Все-таки пифия, знаешь ли. Тут шутки шутить не стоит.
Иддину совершенно не улыбалось тащить бесноватую девку к его превосходительству генералу Гимиллу в башню Этеменанки. Он уныло обтер о штаны масляные пальцы, сказал "слушаюсь", взял автомат и подтолкнул Пиф локтем:
- Пошли, что ли.
И пошли: впереди солдат, равнодушно посвистывая сквозь зубы и хрустя сапогами по битому стеклу; следом Пиф, одурманенная жарой и странной, чересчур яркой, реалистичностью происходящего (и ведь на самом деле происходило, не мнилось, не снилось, не чудилось!) Встречавшимся патрулям объяснял, что конвоирует жрицу Оракула в башню Этеменанки. Кое с кем останавливался, перебрасывался шутками, прикуривал. Пиф терпеливо ждала, как ребенок при болтливой няньке. Потом шли дальше.
Едва миновали мост через широченный в этом месте Евфрат, как грохнул взрыв. У Пиф заложило в ушах и она оглохла. Солдат же покрутил головой, весело выругался, окурок бросил.
- Во рванули! - сказал он.
Пиф не услышала его. В голове у нее застряло гудение.
Она повернулась туда, куда показывал солдат, и увидела столб дыма и пыли, медленно оседающий в Евфрат. Воды поглотили и пламя, и дым, и обломки. Моста Нейтокрис больше не было.
- Идем, - сказал солдат, хватая Пиф за локоть. И потащил за собой дальше, оглушенную.
Башня Этеменанки господствовала над городом, поэтому генерал Гимиллу, как и следовало ожидать, оставил там солдат. Те втащили на верхний этаж пулемет и достали карты, чтобы скоротать время.
На втором этаже спешно разместили рацию.
Генерал же Гимиллу в башне не остался. Дальше двинулся Вавилон усмирять и к стопам повергать. Потому у солдата, который Пиф привел, сразу же возникла проблема: то ли по городу бегать и генерала искать (чтобы, как велено, с рук на руки), то ли сбыть свою обузу здесь и возвращаться на площадь Наву, к родимому танку…
Решился на второе. Сказал жрице:
- Вот что, красавица. Я тебя здесь оставлю. Ты главное лейтенанту покажись, чтобы знал, кто ты такая. А после уж от лейтенанта не отходи, а то неровен час солдаты обидят. Поняла?
Пиф кивнула.
Солдат видел, что она почти ничего еще не слышит после взрыва.
- Головой потряси, уши прочисти, - посоветовал он. И сам головой потряс для наглядности.
Пиф встряхнулась.
- Я поняла, - сказала она. - Ты иди, я здесь побуду.
- Документ береги, - напоследок сказал солдат. И - руки в карманы, губы в трубочку - вниз по ступенькам побежал.
Пиф, как никому не нужная вещь, в уголок приткнулась. На какой-то ящик села. Откуда в башне Этеменанки ящик? Это же храм, главная святыня города… Но уж видно устроено так, что если вторглись куда солдаты, там никаких святынь уже не остается.
Посидела, поглядела, как взад-вперед злющий лейтенант ходит, кого-то распекает, с кем-то по рации препирается. Наскучило ей. Встала, к окну подошла.
Внизу расстилался Вавилон. Клубы дыма поднимались над кварталами Шуанна, Туба, Литаму, Новый Туба (пусть горит, вот уж трущоб не жалко), Карраби и Кандингирра, где начинались уже нарядные загородные виллы… Евфрат лежал голый - не было уже обоих мостов, а набережная во многих местах была разворочена взрывами. И незнакомым казался Пиф родной ее город.
Она отошла от окна и снова забилась в угол. Кругом кипела оживленная деятельность, ходили люди в сапогах и сандалиях, звучали озабоченные начальственные голоса, доносились ругань, хохот, выстрелы, потом вдруг залаял и захлебнулся пулемет. Пиф сидела и ждала. У нее онемели ноги, но она не могла двинуться.
Дважды перед ней останавливались люди. В первый раз тот самый злющий лейтенант. Она молча сунула ему свои корки. Он рассеянно взглянул на них, сказал "а-а…" и вернул.
Второй раз прицепился один из солдат. Пиф и ему показала корки, однако в руки не дала. Солдат обругал ее и ушел.
Никто не спросил, кто она, что здесь делает, почему притулилась на ящике с патронами и чего ждет с долготерпением животного.
Да и сама Пиф слабо понимала, зачем она сюда притащилась и какого чуда дожидается - одинокий островок посреди непостижимой для нее солдатской жизни.
Она не могла бы сказать, много ли времени прошло. Дневной свет в окнах башни померк, зарево пожаров стало ярче. Грохот постепенно стихал в городе. Стали слышнее человеческие голоса. Неожиданно смолкли выстрелы, и Пиф показалось, что настала тишина.
Она пошевелилась, потерла затекшие ноги и поняла, что очень голодна.
И тут башня оказалась полна народу. Пиф не поняла, в какой момент все эти люди заполонили помещение на третьем этаже, где она таилась все это время. Ходили, мигая вспышками, бойкие девицы с фотокамерами. Совали микрофоны прямо в губы плотному коротко стриженому военному в белом мундире (это и был генерал Гимиллу). Несколько встрепанных женщин трясли замусоленными блокнотами. Одна из них сорванным голосом допытывалась:
- Но численность жертв установлена?..
Генерал лениво отбрехивался. Да, установлена. Конечно, примерно. Разумеется, восстановлен. Да, гарантирует. Естественно, отвечает. У вас что, есть сомнения?
- Орудия - не аргумент! - ярился какой-то бородач, размахивая обслюнявленным микрофоном перед самым носом генерала. - Сжечь не значит ответить!
- Нам велено было расстреливать сторонников мар-бани, - холодно ответил генерал, отведя микрофон от своего лица и скроив брезгливую гримасу. - Если вы принадлежите к числу таковых, милостивый государь…
- Гуманизм! - надрывалась растрепанная женщина с блокнотом. Вторая стояла рядом и хищно скалилась, посверкивая очками с разбитыми стеклами.
Генерал обвел собравшихся равнодушным взором.
- Надеюсь, я ответил на все ваши вопросы, господа?
Ответом ему было настороженное молчание. Еще раз лязгнула фотокамера, озарив помещение мертвенным блеском вспышки.
- Отлично, - сказал генерал Гимиллу. - В таком случае позвольте мне сделать заявление.
Он не глядя протянул руку, и адъютант сунул ему в пальцы глиняную табличку, на каких пишутся все официальные документы. Тотчас же собравшиеся вновь жадно ощерились микрофонами, протягивая их к генералу, будто нищие за подаянием.
Генерал неторопливо отставил табличку на вытянутой руке - он был немного дальнозорок.
- "Глубоко сочувствуя народу вавилонскому, понесшему жертвы вследствие безответственных выступлений мар-бани, правительство вавилонское в храме Эсагилы сим постановляет: всех павших, независимо от их политических убеждений и обстоятельств гибели, предать достойному погребению. В случае, если убитый будет опознан родственниками или близкими и в случае, если означенным родственники погибшего убедительно докажут, что убитый являлся кормильцем семейства, означенному семейству будет назначена от правительства единовременная компенсация по утрате кормильца в размере 60 сиклей. На опознание убитых выделяются семь дней, считая с момента обнародования настоящего обращения к народу вавилонскому. Опознание будет производится в морге храма Гулы-Ишхары круглосуточно. Правила производства опознания будут вывешены на воротах храма".
Он отдал табличку адъютанту и негромко добавил:
- Пресс-конференция окончена.
И повернулся спиной, желая уйти.
- Генерал! - окликнул его один из журналистов.
Генерал Гимиллу обернулся, с явным неудовольствием поглядел на говорившего.
- Что-нибудь еще? Я чрезвычайно занят, знаете ли. Мне и так пришлось пойти навстречу вашим желаниям вопреки государственной необходимости и выделить драгоценное время на все эти разговоры.
Вперед выступили сразу двое - рослый черноволосый бородач и растрепанная женщина.
- Мы являемся представителями общественной организацией "Жизнь ради жизни", - агрессивно начал бородач. Женщина за его плечом кивала. - Мы настаиваем на том, чтобы представители общественных организаций были допущены в морг храма Гулы-Ишхары…
Генерал подумал немного и неожиданно согласился.
- Мы настаиваем на том, чтобы нас сопровождали представители иных организаций, - встряла растрепанная женщина.
- Например? - Гимиллу прищурился. Ему очень хотелось вышвырнуть нахалку в окно, и он вовсе не скрывал этого. К тому же, она была некрасива.
- Правительственных, - пояснила женщина.
Генерал продолжал глядеть на нее в упор, все более откровенно давая ей понять, НАСКОЛЬКО же она некрасива. И молчал.
И тут задерганный злющий лейтенант сказал:
- Здесь имеется представитель Государственного Оракула.
И безошибочно указал на Пиф.
Пораженная, Пиф поднялась. Злющий лейтенант подал ей руку. Как он ухитрился запомнить ее, если видел удостоверение служащего Оракула всего лишь мгновение и уже несколько часов не обращал ни малейшего внимания на ее присутствие?
Приволакивая ногу, Пиф подошла ближе к группе журналистов.
- Почему она хромает? - спросила растрепанная женщина. - Вы стреляли в нее?
- У меня ноги затекли, - хрипло объяснила Пиф.
Генерал Гимиллу фыркнул.
- Теперь я могу идти? - ядовито поинтересовался он. И, не дожидаясь ответа, вышел.
В ожидании, пока провожатые будут готовы выступить, журналисты бродили по комнате, где стало очень тесно и душно, возбужденно переговаривались между собой, перематывали фотопленку, листали блокноты с записями. Пиф снова подошла к окну. Чернота притаившегося внизу разгромленного города казалась беспредельной. Ночное небо озаряли пожары. Горизонт был беспокоен - горело даже далеко за городом.
Внизу, в Эсагиле, шла своя жизнь. Проезжали грузовики и бронетранспортеры. Внезапно оживал и начинал орать динамик - какие-то лязгающие команды, обильно разбавленные матом, без начала и конца, мгновенно смолкающие, когда выключали трансляцию. Несколько раз открывалась перестрелка, но и она смолкала, будто ножом обрубленная. Дважды Пиф слышала одиночные выстрелы. Растрепанная женщина, которая препиралась с генералом Гимиллу, подошла незаметно к окну и, услышав эти выстрелы, проговорила:
- Раненых добивают, сволочи…
Пиф отошла от нее подальше.
Ночь была бесконечной, но спать никому не хотелось.
Пиф нашла злющего лейтенанта и попросила у него поесть. Лейтенант глянул куда-то в угол, мимо Пиф, сунул ей в руки копченую рыбу с куском мокрого хлеба и ушел. Таясь от остальных, чтобы не отобрали, Пиф жадно проглотила хлеб и рыбу. Ей сразу стало легче и даже усталость прошла. И ночь сразу перестала быть бездонной.
Она снова села на ящик, обхватив колени руками. "СЛЕДСТВИЕ: ВОЗМОЖНОСТЬ СОЦИАЛЬНОГО ВЗРЫВА…" Она дала прогноз. Почему они допустили?.. Смутно она догадывалась, что ее предсказание каким-то странным, непостижимым образом повлияло на решение мар-бани начать мятеж.
И еще она знала теперь, что предсказание было неправильным.
"Жрица - пустой сосуд."
А она, Пиф, - вовсе не пустой сосуд. Она полна любви и страха.
- Эй, девка, - позвал ее кто-то тихим осипшим голосом.
Она подняла глаза. Злющий лейтенант. Стоит рядом, протягивает ей плоскую жестяную флягу.
- На-ка.
Она взяла, поболтала флягой. Там что-то плеснуло. Ей хотелось пить, поэтому она бросила на лейтенанта благодарный взгляд. Лейтенант неожиданно усмехнулся.
Во фляге была водка. Пиф закашлялась от неожиданности.
- Вот блядь!.. - пробормотала она. И приложилась к фляге уже поудобнее.
Сделав еще несколько глотков, вернула владельцу.
- Ух. Спасибо.
Тот забрал флягу, завинтил потуже пробку и ушел.
Постепенно Пиф сморил сон. Она так и заснула в ярко освещенном помещении, под громкие возбужденные голоса журналистов.
Их выпустили из башни только к полудню следующего дня. Пиф проснулась оттого, что ее мучила страшная жажда. Она грызла губы и злилась. Но почти сразу же после ее пробуждения в башню вошел генерал Гимиллу и негромко сказал:
- Господа, конвой готов сопровождать вас. Убедительно прошу соблюдать порядок и спокойствие, иначе к вам будут применены санкции. В городе объявлено военное положение.
Храм Гулы-Ишхары находился в Шуанне, где вчера ночью лютовали пожары. Из развалин домов поднимался дымок. В пыльном летнем воздухе стоял едкий запах пожарищ.
Журналисты оживленно вертелись по сторонам, то и дело наводя камеры на сгоревшие дома. Кто-то из них горько рыдал, поскольку видеокамера оказалась разбитой. В голове у Пиф мутилось от жажды. Она подошла было к общественному колодцу, но солдаты отогнали ее, сказав, что местные жители сбрасывали туда трупы.
Во дворе храма распоряжались солдаты. Танк хозяйски расположился на клумбе, сломав несколько розовых кустов и разметав гусеницами при развороте комья жирной черной земли - драгоценнейшей земли, которую привозили сюда из Барсиппы и Урука.
Журналистов провели в просторные Залы Смерти - попросту говоря, в морг, где холодильные установки поддерживали постоянную температуру. Погибших продолжали сносить - работа по очистке города еще не завершилась.
На стеллажах в два яруса лежали одеревеневшие тела. Пожилой раб в черном ватнике и валенках на босу ногу ковылял от трупа к трупу. Непрерывно слюня химический карандаш, писал номер на босой ступне очередного покойника и ковылял к следующему. Когда журналисты входили в Зал Смерти, он как раз выводил номер 381.
Все вновь вошедшие тут же замерзли и принялись стучать зубами. Пиф отделилась от журналистов и стала медленно ходить между стеллажами, разглядывая лица убитых. Растрепанная женщина нагнала Пиф и повисла у нее на руке.
- Что вы скажете как представитель Государственного Оракула?
Пиф тупо посмотрела на нее.
- О чем?
- Как - о чем? Об этом бесчеловечном избиении!
- …СЛЕДСТВИЕ: ВОЗМОЖНОСТЬ СОЦИАЛЬНОГО ВЗРЫВА… - проговорила Пиф.
- Вы согласны, что политика нынешнего правительства зашла в тупик? В экономический и социальный тупик? - наседала женщина.
- Да, - сказала Пиф, чтобы та отвязалась.
- Но как представитель государственного…
- Я не знаю, - с раздражением произнесла Пиф. И добавила, ощутив неожиданный прилив сил: - Пошла на хуй, липучка.
Женщина, оскорбленно вереща, отстала.
А Пиф пошла дальше.
- "Триста… восемьдесят… пять…" - бормотал служитель в ватнике, мусоля карандашом чью-то грязную мертвую пятку.
Пиф подошла поближе, поднялась на цыпочки, чтобы увидеть лицо.
- Беда, девка, - сказал ей дружески раб. - Ты гляди, сколько народу побили. И все несут и несут.
Пиф молча смотрела на убитого номер 385. Он лежал, запрокинув голову, одна рука на груди, другая слегка развернута тыльной стороной. У сгиба локтя синела татуировка - номер. Пиф видела цифры: 812… университетский шифр. И дальше средний балл: 3.3 - да, он плохо учился. Он вообще не был усерден, ни в университете, ни потом, в Оракуле…
- Во как, девка, - повторил служитель. - Страсть, чего наделали.
Пиф смотрела на мертвеца и молчала. У него было безобразное синее пятно на переносице.
Раб сказал:
- Знакомца встретила, что ль?
Как о живом спросил.
Пиф кивнула. И прибавила:
- Кажется…
Раб ухватил мертвеца за плечо, повернул набок.
- Гляди, девка, в затылок его застрелили, - сказал он. - Вот ведь зверье… А перед тем еще и били.
- Положи его, - сказала Пиф. - Не трогай.
Она старалась, но не могла его узнать. Да и нечего было узнавать в этой окоченевшей пустой оболочке, где не оставалось больше никакого Бэды. По этой брошенной оболочке она даже плакать не захотела.
Да, но если он ушел, то куда? Где он, в таком случае, если здесь его больше нет?
Пиф поглядела по сторонам. В противоположном углу щелкали фотоаппараты, несколько человек осаждали руководителя работ по очистке города - тот на свое несчастье зашел в храм посмотреть, как идут дела.
Шаркая валенками, служитель пошел дальше ставить номера.
Мертвец лежал и бессмысленно таращился в потолок.