Баг пожал плечами. При желании можно заблудиться где угодно, почти в каждом городе есть места, будто специально для того предназначенные; в Мосыкэ – например, Малина-линь", район местных хутунов, а хутуны – вещь специальная, там сам Яньло ногу сломит совершенно запросто. Не зря мосыковичи до сих пор говорят: "Мало ли малин в Малина-линь!"; прежде они плутали там в богатых зарослях густых малиннников, а нынче – в хитропутьях хутунов…
Яньло-то, может, и сломит себе ногу. А розыскник – не должен. Не имеет никакого права.
"Амитофо… Не случилось бы чего… - подумал Баг встревоженно. - Я тоже молодец: нашел, кого вызвать. Девчонку!"
И когда в четверть восьмого Казаринский, переглянувшись с Хамидуллиным, вопросительно посмотрел на него, Баг, совершенно верно истолковав намерения Василия, кивнул: давай, звони.
- Никто не отвечает… - удивленно доложил студент, прилежно отслушав минуту гудков. - Наверное, отключила звонок. И в номере ее нет. - И снова с недоумением посмотрел на Хамидуллина. Тот пожал плечами, хотя и на его невыразительном лице недоумение читалось достаточно ясно.
- Ладно, - подвел черту Баг и легонько хлопнул ладонью по чайному столику. - К делу. Рассказывайте. А там, глядишь, и где преждерожденная Цао, выясним. Начинайте, Казаринский. По порядку.
Василий кивнул ушастой головой.
- Значит, так… - смутился, взял другой тон. - Докладываю, драгоценный преждерожденный ланчжун Лобо. Согласно вашего распоряжения, мы, заселившись этажом ниже, собрались в покоях прер… преждерожденной Цао и стали обдумывать все то, что вы нам рассказали. - Он положил на столик несколько листков распечаток и фотографию Крюка. - Всесторонне обсудив задание, - Василий даже покраснел от усердия и оказанной ему чести, - мы вошли в местную сеть и убедились, что данный преждерожденный в списках разыскиваемых лиц не числится ("Еще как числится! Только это специальные списки!"), обнаружили, что это действительно есаул Максим Крюк, начальник срединного участка Управления внешней охраны Александрии Невской, - глаза Казаринского хитро блеснули ("то есть для начала они меня проверили…"), - и решили вести поиски по трем направлениям. Основываясь на переданной вами его характеристике, мы посчитали, что главными характеристическими чертами из всех вами перечисленных можно счесть следующие. Что есаул Крюк набожен – это раз, - принялся азартно загибать пальцы Василий, - что он отцелюбив – это два, и что он – дорожит своей внешностью, это – три.
- Ну-ну, - подбодрил Василия Баг. Все это он действительно упоминал: в православной истовости среди знакомых Бага Крюк уступал, пожалуй, только Богдану, к родителям в Мосыкэ он ездил чуть не каждый отчий день, а уж его знаменитые усы были известны любому, кажется, вэйбину Александрии, не говоря про Козаков, - и если Крюк отсутствовал на месте, то, значит, оказывал быструю холю усам в ближайшем заведении под вывеской "Стрижка-брижка". - И дальше?
- Мы рассуждали так, - Василий глотнул чаю, - если набожен, стало быть, надо проверить церкви. Ведь тогда он должен часто бывать на службе и у исповеди, и священники могли его запомнить, тем более – с такими усами.
- Разумно, - кивнул Баг.
- Ага… Дальше – отцелюбив. Родители его проживают здесь же, в Тохтамышевом стане. Значит, мог к ним заходить. Но… мы решили, что будет несообразно тревожить людей, ведь у нас практическое занятие. Да мы и не обладаем соответствующими полномочиями. - Василий смущенно кашлянул. - Скоро новый год, и мы решили проверить торговые ряды на предмет, не видел ли какой лавочник нашего есаула… Мы предположили, что преждерожденный есаул может приобрести такой лубок с целью подарить отцу и матери…
- Замечательно, - кивнул Баг. Действительно, новогодние благопожелательные лубки, кои спокон веку принято было вывешивать на входных дверях и в первую голову дарить родным и близким, начинали появляться в продаже в первых числах двенадцатого месяца; обычно лубками старались обзавестись заранее – купить самые лучшие, оригинальные, новые, а к самому празднику на лотках оставались только одни избитые сюжеты: вроде улыбающихся Деда Мороза и Лао-цзы, подносящих огромный спелый гранат, что символизировало грядущее многодетство, или – летучей мыши-чоха, название которой созвучно чтению иероглифа "счастье". Лубки же с новыми сюжетами расхватывали седмицы за две, а то и за три до самого праздника.
- И наконец – что дорожит внешностью. Конкретно – усами. - Казаринский поднял фотографию Крюка вверх и продемонстрировал ее собравшимся, указывая пальцем на предмет гордости есаула. - Это говорит о том, что данный преждерожденный должен часто посещать заведения, где усы причесывают и… - безусый Василий обернулся к Хамидуллину, - что там с ними еще делают…
- Стригут. Подравнивают, - уточнил бесстрастный Хамидуллин.
- Ага… Вы сказали, что усы у него в последний раз были растрепанные. Мы посчитали, что мастера ножниц и расчески также вполне могли запомнить частого посетителя.
"Что ж, для начальных курсов неплохо, головы у них варят, из всего того, что я им наговорил, выбрали лучшие, пожалуй, признаки. Это и впрямь самые характеристические черты Крюка… хотя детский сад, конечно, полный… Тут же на две седмицы только одних опросных трудов по всей Мосыкэ. Ну да ничего: научатся. Все когда-то происходит впервые. Главное – уже научились слушать и стараются выхватить самое существенное. Ну а если из этих версий за день им удалось еще и хоть что-то выжать, то получат зачет, ибо это – чудо", - подумал Баг, а вслух сказал:
- Пожалуйста, продолжайте.
- Вот такой был план. - Казаринский улыбнулся. - Мы распределились по всем трем направлениям. Я – по части стрижки-брижки, - студент погладил свою почти утерявшую волосы голову, - прер… преждерожденный Хамидуллин – по церквам, - Баг нарочито не обращал внимания на то, что Василий нет-нет да и срывается на упрощенные формы обращения, - а преждерожденная Цао – по лубкам.
- И что же, вы за один день побывали во всех заведениях города Мосыкэ, где честные подданные могут оказать холю усам? - Баг постарался скрыть так и рвущуюся наружу иронию, но, видно, недостаточно тщательно, ибо Василий Казаринский густо покраснел.
- Нет, драгоценный преждерожденный ланч-жун Лобо, я на это и не рассчитывал. Но я рассуждал так, - Василий сглотнул, - что уж если где что-то понимают в усах козаков, так это в Тохтамышевом стане.
"Хвала Будде! Уже лучше…"
- И что же?
- Таких заведений в пределах стана оказалось ровно девять. Но ни в одном из них есаул Крюк замечен не был. Правда, в трех из них мне удалось, - Казаринский гордо приосанился, - разговорить мастеров и, болтая о том, о сем, невзначай показать им фотографию. Пришлось пожертвовать волосами… Они опознали его как постоянного посетителя, но это было несколько лет назад, когда сам Крюк проживал в Тохтамышевом стане.
"Еще бы! Да если бы Крюк сунулся хоть в одну "Стрижку-брижку" в стане, то уже в тот же день об этом знали бы и Матвея, и все соседи".
- Ничего, - утешил Василия Баг, - вы проработали версию, которая ничего не дала, но, как говорил еще великий Конфуций, отсутствие плодов на грушевом дереве – есть тоже своего рода плод.
- Сегодня я планирую расширить сектор поисков, - пробубнил Василий, явно смущенный, - начну с ближайшего Ярилова, а там…
"Волос на голове не хватит…" - подумал Баг и прервал студента:
- Это будет позже. - Прикурил. - А что у вас, преждерожденный Хамидуллин? В вашем ведении, сколько я понял, оказались церкви?
- Точно так, драгоценный преждерожденный ланчжун Лобо, - кивнул невозмутимо Иван. У Бага уже в ушах звенело от бесконечных "драгоценных преждерожденных", но предложить студентам перейти на сокращенные формы обращения ему, как временному наставнику, было никак не сообразно. - У меня – церкви. Православных церквей и храмов в Мосыкэ ровно триста сорок три. Включая подворья монастырей. Я сосредоточился на главном. С моей точки зрения – главном. Поскольку есаул Крюк – козак, логично предположить, что он посещает церковь в районе, заселенном козаками. И эта церковь должна иметь к козакам самое непосредственное отношение. Не только географически, но и исторически. Такая церковь есть одна. Именно: церковь Всех Святых, где хранится рака с мощами Михайлы Тохтамышского. В просторечии – Михайлы Козацкого. Расположена в Тохтамышевом стане. Я провел сетевое разыскание и выяснил про Михайлу буквально следующее, - ровным голосом доложил Хамидуллин, ловко извлек из-за пазухи сложенный листок и развернул его. "Основательный молодой человек, - подумал Баг, несколько опешивший от такой скрупулезности. - Похоже, вскоре ни один архив не сможет скрыть от него и волоска своих тайн". - История его восходит к посольству хана Тохтамыша в 1382 году. Михайло был сотник одного из приданных посольству отрядов. После возвращения в Тохтамышев стан козаки стали замечать за ним странное. Михайло сделался задумчив, много молился, истово соблюдал посты. Однажды, так гласит предание, его ближайший друг застал Михайлу на удаленной поляне в лесу. Одетый в одну длинную рубаху на голое тело Михайло стоял посредине. А вокруг него собрались волки с волчатами, олени с оленятами, зайцы… э-э… - Хамидуллин глянул в бумажку, - с зайчатами, на ветвях же окрестных древ сплошь сидели… э-э… - он снова заглянул в бумажку, - разные птицы. С птенцами. Михайло читал им проповедь о скором наступлении рая на земле. Животина… э-э… внимала. После того козаки стали относиться к Михайле как к божьему человеку. В конце жизни Михайло Тохтамышский возложением рук стал исцелять страждущих, а после смерти был причислен к лику святых. Его мощи и хранятся в левом пределе церкви Всех Козацких Святых. На протяжении веков мощи Михайлы Тохтамышского являли верующим разнообразные чудеса. Он также считается всеордусским покровителем козачества, - все также ровно, бесстрастно, словно зачитывая выдержку из словаря, закончил студент и замолчал.
- И что же? - выслушав этот скупой исторический экскурс, поинтересовался Баг. Его разбирал смех.
- Делаю вывод о том, что если искомый есаул Крюк и пошел бы в церковь, то только в церковь Всех Святых. Скорее всего, на литургию. Я уже был там на вечерне и собираюсь к литургии нынче же. - Хамидуллин был неподражаемо серьезен.
- Иными словами, вы не считаете… - начал было Баг, но его перебило пиликанье телефонной трубки.
- Слушаю, - сказал он, машинально бросив взгляд на часы: без двадцати двух восемь.
- Драгоценный преждерожденный ланчжун Лобо? - услышал Баг голос отсутствующей в номере студентки из Ханбалыка по имени Цао Чунь-лянь. Ханеянка говорила отчего-то шепотом. - Ваша ничтожная студентка нижайше просит вас возможно скорее прибыть по адресу: Спасопесочный переулок, дом восемь.
Богдан Рухович Оуянцев-Сю
Городская управа Мосыкэ,
6-й день двенадцатого месяца, средница,
первая половина дня
Богдану с юности нравилась Мосыкэ: уютная, тихая, чистая и сухая. Готовясь к сдаче экзаменов на степень цзюйжэня, он почти два месяца работал в мосыковских библиотеках, содержавших подчас уникальные материалы по некоторым вопросам древнего византийского права; на ту пору, полтора десятка лет назад, про "Керулены", как говорится, и лапоть не звенел, и каждое утро Богдан, наскоро похлебав кофею, покидал комнатку, снятую в Малокаковинском переулке, назади делового высотного дома, подле коего неутомимо крутилась эмблема "Воздухофлота" – громадный голубой глобус с востроносым воздухолетом на привязи, - и торопливо, предвкушающе шагал к станции подземки на Смоленской площади… и его ждали – книги, книги, книги… С той поры Мосыкэ стала для Богдана зимним городом; приезжая туда в ноябре или декабре, - когда не успеваешь заметить дня, а вечера грустны и протяжны, как далекие гудки поездов, и наполнены щемящим светом ничьих фонарей и чужих окон да летучими просверками морозной пыли, невесомо путешествующей в чернильной глубине безветрия, - он словно бы возвращался в молодость; а в лето или по весне то была как бы и не совсем Мосыкэ.
И сейчас он не отказал себе в удовольствии, став ненадолго снова юнцом (а то как сговорились все: повзрослел, заматерел), проехаться в гулкой полупустой подземке, а потом, выйдя на Киевском вокзале, неторопливо пройтись, разгульно помахивая легким своим чемоданчиком, от Дорогомиловской улицы по набережной Тарсуна Шефчи-заде до самой гостиницы "Батькивщина", где, не имея уверенности, что управится за день, собирался взять номер на пару суток.
Пахло, как всегда почему-то пахнет зимою в Мосыкэ, - снегом, хлебом и бензином. Черная среди двух заиндевелых набережных, с зубчатыми обколами белого льда по краям, нескончаемо осваивала медлительные извивы русла Мосыкэ-хэ и чуть дышала туманом на морозе. Невидимое солнце, как кошка на батарее, грелось где-то прямо на облаках; пушистое небо исходило белым светом и было необъятным, плоским и тихим, словно заснеженная Русь.
Слегка отдохнув с дороги и плотно позавтракав в ресторанном буфете буквально за несколько чохов – патриархальная Мосыкэ исстари славилась низкими ценами, - Богдан снова, уже совсем с пустыми руками, окунулся в бодрый дневной морозец. Он решил первым делом нанести визит вежливости в городскую управу, градоначальнику Ковбасе. То, что делом, связанным исключительно с жителями Мосыкэ, - во всяком случае на первый взгляд, - вдруг занялся залетный из столицы сановник, который вдобавок счел для себя возможным даже не повидаться с местным начальством и не поставить его в известность о своем прибытии, - могло бы быть, и вполне справедливо, расценено как вопиющая бестактность. Богдан уважал Ковбасу и оказаться бестактным никоим образом не желал.
Чтобы подчеркнуть почтительность к местным властям, он, прибыв к красному зданию городской управы, выстроенному в позапрошлом веке в модном тогда основательном кубическом стиле "Кааба в тундре", записался на прием к Возбухаю Недавидовичу как обычный подданный, не сообщая ни ученой степени, ни чина; просто "по личному делу". Пришлось подождать в приемной, конечно, - но торопиться Богдану было покамест некуда, а думается в очереди не хуже, чем в домашнем кресле.
Правда, думать толком было еще не о чем, Никаких новых данных, помимо того, что он узнал вчера не выходя из дому, Богдан не имел. Памятуя установившиеся у него летом с Крякутным доверительные отношения, он позвонил ему нынче спозаранку – и в ответ на свой вопрос услышал, как и ожидал, что старый безбожник никому ничего о деле пиявок и оболваненных Игоревичей не рассказывал. Богдан порадовался, что могучий старик хорошо переносит газетный, а теперь уж и литературно-идейный шум и треск вокруг своего имени. Когда минфа осторожно тронул эту тему, тот сказал лишь: "Капуста нынче хороша уродилась, а больше мне ничего не надо". Потом помолчал и добавил: "Кто не работает, тот говорит". Пока Богдан размышлял, что бы еще спросить, Крякутной опять добавил: "От Джимбы вам низкий поклон. Он с супругами по-прежнему у меня проживает. Славно все трое трудятся, от души… А и нам с Мотрею тоже повеселей". И Богдан порадовался: симпатичный ему миллионщик, сделавший неверный шаг, судя по всему, твердо встал на правильный путь. Решив более не беспокоить старца, Богдан от души пожелал капусторобам всего наилучшего и откланялся в полной уверенности, что Крякутной говорит правду и в этой истории безупречно честен. А самообладание его и твердость духа вновь вызвали в минфа неподдельное восхищение.
Вот и все, что он успел положительного за первую половину дня.
Мыслей не было – лишь подозрения да истовая молитва, чтобы худшие опасения, закравшиеся в душу еще в кабинете Мокия Ниловича, не подтвердились. Но молитва молитвой. Господь-то милостив, да человек-то шалостлив…
В приемной Ковбасы Богдан провел не менее получаса, прежде чем его пригласили наконец в просторный, немного тяжеловесный кабинет Возбухая Недавидовича.
Грузный, под стать своей управе, седой богатырь сидел в глубине помещения за громадным столом, заставленным похожими на понурых одногорбых верблюдов телефонами, посреди коих лукаво скалился, опираясь на свой посох, самшитовый царь обезьян Сунь У-кун – благородная, ручной работы безделица, выделанная, судя по некоторым особенностям стиля, не тут, а в самой Цветущей Средине. Богатырь поднял на вошедшего сановника свои небольшие внимательные глазки; лицо градоначальника на миг замерло в усилии припоминания – а потом озарилось бескрайней, как его родная Сибирь, улыбкою. Ковбаса встал из-за стола, гостеприимно раздвинул руки и пошел Богдану навстречу.
- Ба! - изумленно и радостно гаркнул он так, что стакан при стоявшем на отдельном столике графине тоненько запел с перепугу. - Какими судьбами? Богдан… Богдан Рухович, правильно?
- Правильно, - сказал Богдан, невольно улыбаясь в ответ.
Они обнялись.