Пустельга поглядел вниз. Высоковато, но по решетке спуститься не так и трудно. Зэк, похоже, понял:
– Я быстро освоился. Ну что, сходим? Заодно торта попробуем. Этот биохимик – большая шишка, чуть ли не академик. Обожает сладкое, и его, естественно, снабжают. Вы как насчет торта?
– Положительно.
– Прекрасно. Только… – Сорок Третий замялся. – Имейте в виду, он сразу же начнет жаловаться на то, что его бросила жена. Придется выслушать, а потом уже поговорим…
– А что, жена его действительно бросила? – невольно заинтересовался Сергей. Зэк, обернулся, посмотрел ему прямо в глаза:
– Зачем вам?
– Ну… – растерялся Пустельга. – Все-таки, мы, вроде, в одной лодке…
– Мы с вами не в одной лодке, гражданин старший лейтенант госбезопасности… Но если вам, так сказать, интересно… Они с женой пытались покончить с собой. Его спасли, ее нет. Ясно?
Сергею стало не по себе. Он чуть было не спросил о причине, но вовремя сдержался. Крупный ученый, возможно академик, пытается покончить с собой, причем не сам, а вместе с супругой. Это никак не походило на бытовую трагедию. Не так давно покончили с собою Гамарник и Путна, еще раньше Любченко, Иоффе, Скрипник… Этого, выходит, спасли – очевидно, его мозг еще нужен…
Сорок Третий еще раз глянул вниз, кивнул и начал быстро спускаться по решетке. Пустельга последовал его примеру – получилось удачно, даже халат, не очень приспособленный для подобных упражнений, не особо мешал. Через несколько секунд оба они уже стояли на балконе третьего этажа. Зэк подошел к стеклянной двери и постучал.
С минуту ответа не было, а затем неярко вспыхнул свет. Пустельга взглянул на Сорок Третьего, тот лишь пожал плечами:
– Ничего, ему разрешают. В прошлый, раз во всяком случае, нам никто не помешал.
Наконец, дверь открылась, гости подошли поближе.
– Торт еще не съели? – Сорок Третий шагнул первым к вышедшему на балкон маленькому сгорбленному человечку. – Добрый вечер, гражданин Тридцать Первый.
– Добрый вечер, – послышался тихий, немного дребезжащий голос. – Торт я не съел и даже согрел чаю… Заходите, товарищи…
Все трое прошли в палату, которая оказалась точь-в-точь такая же, как у Пустельги – с единственной койкой, новой мебелью, и, вероятно, заранее встроенными микрофонами. Впрочем, бывшего академика могли "опекать" не так плотно, едва ли охрана интересовалась каждым словом, сказанным в этих стенах.
– Прошу знакомиться, – продолжал зэк. – Тридцать Первый. А это ваш сосед сверху, соответственно Сорок Первый…
В голосе звенела ирония. Похоже, эта арифметика забавляла государственного преступника.
– Виталий Дмитриевич, – человек протянул руку и вздохнул. – Хотя, конечно, Тридцать Первый – это правильнее.
– Сергей.
– Простите, а как полностью? Знаете, привык…
– Сергей Павлович, – Пустельга с любопытством разглядывал того, кто предпочел номер фамилии. Виталий Дмитриевич Тридцать Первый был не просто мал ростом – он походил на карлика, на сказочного человека, обитателя подземных глубин, а еще больше – на домового. Сморщенное, почти с кулак, личико, узкие плечи, короткие ручонки, казалось, неспособные удержать даже авторучку. На вид ему было за семьдесят, и, лишь присмотревшись, майор понял, что Тридцать Первому едва-едва стукнуло полвека. Что-то страшное сломало и мгновенно состарило этого человека.
– Проходите, – Виталий Дмитриевич засуетился, приглашая к столу. Там действительно стоял торт, а рядом с ним – чайник, накрытый полотенцем. Тридцать Первый явно ждал гостей.
– Пражский? – осведомился зэк, приглядываясь к угощению. Карлик невесело рассмеялся:
– Увы, пражский. В хорошие времена я бы сам приготовил, да такой, что сам шеф-повар "Берлина" позавидовал бы… А это – прислали. Не забывают…
Они принялись за торт. Виталий Дмитриевич ел жадно, кусок за куском.
У Сергея почти не было аппетита, да и Сорок Третий явно не был поклонником сладостей. Было ясно, что он пригласил сюда Пустельгу совсем не за этим.
– Что ж вы не едите? – карлик откинулся на стул и вздохнул. – Знаю! Вы, любезный Юрий Петрович, просто уговорили нашего новенького навестить меня. Так сказать, повысить мне настроение. Ну, спасибо…
Пустельга удивился – оказывается Сорок Третьего звали Юрием Петровичем! Здесь зэк не скрывал своего имени. Итак, Юрий Петрович Сорок Третий…
– Юрий Петрович наверно успел рассказать вам, – Тридцать Первый повернулся к Сергею. – Здесь все считают, что лишился ума, после того, как меня бросила супруга…
Зэк еле заметно кивнул, но Сергей предпочел отделаться неопределенным угуканьем. Карлик вздохнул.
– Смешно, правда? Старик, похожий на какое-то чучело… Но ведь я все еще не разучился думать! Почему? Не могу понять…
Он заговорил быстро, так, что Пустельга еле различал отдельные слова: Тридцать лет, тридцать лет мы жили вместе, ни разу по-настоящему не ссорились. Что же могло случиться? Почему она меня бросила? Может, я чем-то ее обидел? Но чем? Даже если так, почему она ни разу не навестила меня, не написала? Я ведь действительно болен! Почему? Они не говорят мне, не хотят волновать. Но я не могу. Я должен узнать…
Сергей постарался незаметно отвернуться. Виталий Дмитриевич тоже не мог вспомнить прошлое, как Сорок Третий, как и он сам. Что сделали с этим безобидным человеком? Или это просто защитная реакция психики, спасающая от самого страшного?
Речь Тридцать Первого стала совсем тихой, неразличимой. Наконец он затих, глаза закрылись, и он недвижно застыл, прижавшись к спинке стула. Зэк чуть заметно дернул щекой и достал папиросы.
– Курите, Сорок Первый! Ну его все к черту, никак не привыкну… Курите, потом проветрим. Сейчас он очнется…
Действительно, не прошло и двух минут, как Виталий Дмитриевич открыл глаза.
– А? – дернулся он, но тут же успокоился. – Кажется, я опять… Извините, товарищи… Юрий Петрович, вы говорили вчера, что наш новенький…
– Да, он, кажется, по вашей части…
Карлик вскочил со стула. Пустельга тоже встал, но решительный жест маленькой ручки остановил его:
– Сидите, сидите, Сергей Павлович. Я быстро. Надеюсь, Юрий Петрович все же ошибся. Если ваши с ним случаи сходны, то волноваться нечего. Сама по себе амнезия конечно, малоприятна…
Не прекращая говорить, Виталий Дмитриевич осторожно взял Сергея за руку, пощупал пульс и замер. Затем сморщенное лицо дернулось, Тридцать Первый проговорил нечто вроде: "Ох ты!" – и легким движением прикоснулся сначала ко лбу, а затем к шее Сергея – там, где проходила артерия.
– Сергей Петрович… любезнейший… если можно, к свету. Я должен осмотреть глазное яблоко…
Осмотр на этот раз длился долго. Карлик хмурился, вздыхал, а затем кивнул на стул:
– Садитесь… Рассказывайте, и поподробнее…
Слушал он внимательно, время от времени кивая. Затем вздохнул и покрутил головой:
– Несколько вопросов, если можно. Только не обижайтесь…
– Ни в коем случае, – Пустельга тут же вспомнил психиатра.
– У вас, как я понял, очень плохой аппетит, предпочитаете все жидкое и, желательно, теплое. Так?
Сергей кивнул. Сейчас должен последовать вопрос о бифштексах.
– Привкус крови во рту ощущали?
– Нет! – Пустельга удивился. – По-моему… Нет, ни разу…
– Так… А желание… уж, извините… попробовать свежей крови…
Поразил не сам вопрос, а то, что его об этом уже спрашивали. Вот они, бифштексы с кровью!
– Нет. Я даже кровяной колбасы не ем.
– Ну и хорошо…
Виталий Дмитриевич прошелся по комнате, затем опустился на стул и легко ударил ребром ладошки по дереву:
– Так. Порадовать ничем не могу, Сергей Павлович. Разве что – болезнь ваша проходит в самой легкой форме. Это единственный положительный момент…
– Какая болезнь? – еле выговорил Пустельга. Значит, никакой травмы на боевом посту! Его обманули и в этом…
– Так называемая болезнь Воронина. Открыта моим близким приятелем перед самой мировой войной на Среднем Урале. Василий Воронин был тогда молодым земским врачом. Однажды его вызвали в одну глухую деревню где-то под… Впрочем, это неважно. Воронин был умница, сразу понял, что перед ним нечто совершенно неизвестное науке…
Виталий Дмитриевич замолчал, а затем махнул рукой:
– Ну, это все в далеком прошлом. Василий пропал без вести в 18-м, на юге. К этому времени мы уже выделили вирус – возбудитель болезни. Искали метод лечения… Мне поручили создать состав, в котором возбудитель болезни Воронина мог существовать в течение длительного времени. Дело в том, что в обычных условиях он быстро погибал, и слава Богу… Увы, мне это удалось. Состав назвали ВРТ.
"Почему?" – хотел спросить Пустельга, но удержался. "В", похоже, означало "Воронин". Возможно, остальные буквы тоже были инициалами.
– Да… И в том же 18-м я был вызван на Лубянку. Со мной беседовал некто Кедров, он, кажется, тогда был заместителем Дзержинского. Меня уверяли, что большевики чрезвычайно заинтересованы в лечении болезни, обещали новую лабораторию, сотрудников… Тогда я был еще в здравом уме, Виталий Дмитриевич усмехнулся и покачал головой. – Да, я был в здравом уме и решил на следующий день уничтожить все запасы ВРТ, а заодно и документацию. Увы, Кедров оказался сообразительнее, его люди захватили лабораторию тем же вечером. Меня арестовали, и до 21-го я был в специальном лагере под Псковом…
Тридцать Первый вновь умолк и замер, прикрыв глаза. Молчание тянулось долго, наконец он вздохнул, попытавшись улыбнуться:
– Извините… Мои личные неурядицы не имеют к данной истории прямого отношения. В общем, насколько мне удалось узнать, Кедров продолжил работы по ВРТ. Не сам конечно, хотя он, вроде как, врач, давал клятву Гиппократа… Естественно, речь шла не о лечении. Надеюсь, вы уже поняли, Сергей Павлович?
– Этот состав… вводил здоровым людям? – Пустельга даже привстал, чувствуя как его вновь охватывает холод. – Но зачем?! Хотя… Я, кажется, понял! Человек теряет память, его можно использовать, как какой-то… механизм…
– Если бы только это, – маленький человечек скривился. – Увы, любезнейший Сергей Павлович, это не самое страшное.
– А что… самое страшное?
– Нет-нет, лучше промолчу. Вам, да еще в вашем состоянии, это совершенно ни к чему. Болезнь может протекать в разных формах, у вас самая легкая ну и слава Богу… Правда, в некоторых случаях человек не теряет памяти, но это как раз в самых безнадежных ситуациях…
– А как это лечится? – вмешался в разговор зэк. Виталий Дмитриевич покачал головой.
– Не лечится… Увы… В самых легких случаях, таких, как у Сергея Павловича, можно несколько притормозить: те же переливания крови… Но вылечить не удалось еще никого. Во всяком случае, еще год назад… Да, как раз перед тем, как я очутился здесь…
– Значит, вы продолжали заниматься болезнью Воронина? – Сорок Третий недобро усмехнулся.
– Мой грех, мой страшный грех… Лена, жена… она все время говорила мне… Если бы это была просто болезнь, как, например, бубонная чума! Это страшнее… Как-то я нашел в бумагах Воронина запись, которую тот сделал на Урале, там, где встретил первых больных. Так сказать, народная версия происхождения этой напасти… Так там, представляете, сказано, что больной умирает почти сразу, а то, что остается, – лишь его видимость. Душа уходит, остается тело и дух…
– Простите, что остается? – не понял Пустельга.
– Там так сказано. Душа уходит, остается тело и дух. А потом и дух исчезает, а в тело вселяется бес…
Звучало жутковато, хотя и непонятно. Наступило молчание, которое нарушил Сорок Третий.
– Кажется, сообразил! По народным представлениям, у человека не одна, а две души. Одна – та, что дается Богом. Вторая – своеобразный человеческий двойник, он не покидает землю и после смерти. В Древнем Египте эти души называли Ка и Ба, на Украине – душа и доля… Любопытная версия! Душа уходит, остается дух – хранитель тепла, который пользуется крохами того, что уцелело от прежнего хозяина. К моему случаю подходит в самый раз. Я не помню ничего, связанного со мною лично, зато, как видите, вспомнил про Ка и Ба. Сергей Павлович, я не слишком вас шокирую?
– Нет, ни в коем случае, – майор уже успел успокоиться. – Легенда, действительно, очень точна. Но ведь вы не больны?
– У Юрия Петровича что-то совсем другое, – подтвердил Тридцать Первый. Может, просто последствия травмы – обычная амнезия… В таком случае, это со временем пройдет… Кстати, Юрий Петрович, меня про вас расспрашивала девушка – ваш лечащий врач. Она вообще интересовалась болезнью Воронина и моим препаратом.
– Любовь Леонтьевна? – не удержался Сергей.
– Да, кажется. Она не с нашего этажа, так что могу спутать. Симпатичная девушка, все надеется нам, грешным, помочь. Она думает, что руководство скрывает какие-то подробности о действии ВРТ. Я, конечно, рассказал все, что мне известно. И о ВРТ и о голубом излучении… На пятом этаже сейчас лежат двое – в очень тяжелой форме…
Это было что-то новое. "Голубое излучение" – об этом Сергей и не слыхал, точнее не помнил. Интересно, что это еще за мерзость?
– Но самое любопытное, – голос ученого упал до шепота. Представляете, товарищи, почти сразу ко мне зашли двое… В штатском, естественно, но узнать нетрудно… Они спрашивали, о чем я говорил с этой девушкой… Боюсь… боюсь я был излишне откровенен…
Пустельга и Сорок Третий переглянулись. Сергей хотел было переспросить, но зэк быстро поднес палец к губам.
– Благодарим за консультацию, профессор! – Юрий Петрович встал и кивнул Пустельге. – Или я вас понизил в чине, гражданин Тридцать Первый? Вы, кажется, академик?
– Я никто… – глухо проговорил карлик. Его глаза словно погасли, голова упала на грудь, из горла послышался хрип. – Никто… Я – номер Тридцать Первый… Это не вы потеряли души, товарищи. Это я продал свою… Она говорила мне…
Узкие плечи дернулись, и Виталий Дмитриевич застыл.
– Пора, – вздохнул Сорок Третий. – Уходим, гражданин майор. Пусть думает, что мы ему приснились…
На балконе сразу стало холодно, но Пустельга не спешил возвращаться в палату. Не хотелось оставаться одному, к тому же кое о чем следовало договорить. Зэк, похоже, понял.
– Что, не порадовал академик? Или вы этой байке поверили?
– Нет. Не в этом дело, просто…
– Понимаю. Держите.
Сорок Третий достал папиросы. Оба закурили.
– Вы ему не очень-то верьте, – продолжал Сорок Третий. – Все-таки псих, как и мы с вами. Может, все выглядит не так безнадежно. Правда, если с душой и в самом деле такой форс-мажор вышел…
По тону Сорок Третьего нельзя было понять, шутит он или говорит всерьез. Пустельга заставил себя улыбнуться:
– На правах атеиста предпочитаю верить в микробы. Кстати, Юрий Петрович, что ж вы не представились?
– Взаимно, Сергей Павлович. Вам что, мою фамилию не назвали? Я Орловский Юрий Петрович, особо опасный преступник… Ну, об этом вы знаете…
– Пустельга.
– Оч-чень приятно, – зэк усмехнулся. – Кстати, гражданин Сорок Первый, раз в жизни будьте человеком – не спешите с докладом, чтобы я успел предупредить Любовь Леонтьевну. Вот сволочи, ни одного хорошего человека в покое не оставят!
– Обещаю, – кивнул Сергей. – И у меня к вам совет. Профессиональный. – Что делать, когда начнут ногами бить? – резко повернулся Орловский. – Нет. Тут, боюсь, даже я не советчик. Я вот о чем: наверно, завтра, самое позднее послезавтра, ключи у вас отберут. Так вот, сегодня же разберите связку и все ключи бросьте вниз – по одному. Ваши сторожа решат, что вы все поняли и решили напоследок немного им досадить.
– И в чем секрет?
– Один ключ вы оставьте – свой, тот, что отпирает вашу решетку. Здесь высоко, ключи будут искать долго – если вообще станут этим заниматься. Свой вы спрячьте и в любой момент сможете бежать.
– Недурно, – подумав, заметил зэк. – Только бежать-то мне некуда, так и доложите. Кроме того, палату обыщут, не дураки же они! Что связка, что один ключ – найдут.
– У вас такая же палата, как у меня?
Орловский кивнул.
– Тогда я вам покажу, где его надо спрятать. "Они", конечно, не дураки, но и не семи пядей во лбу. Пойдемте, покажу…
– Душу думаете спасти? – Сорок Третий запахнул халат и бросил взгляд на темные кроны деревьев. – Не поздно ли, гражданин майор?
– Даже если поздно, – Пустельга затоптал окурок и решительно бросил: Пошли!
Сергея вызвали следующим вечером. Вновь большая темная машина с занавешенными окнами, пустой подземный гараж… И комната была той же, даже стулья стояли точь в точь, как несколько дней назад.
– Присаживайтесь… – Иванов, как и прежде, был в широком плаще, и у Пустельги вновь мелькнула нелепая догадка, что под глубоко надвинутым капюшоном нет ничего – лишь черная пустота. – Разрешите доложить, товарищ Иванов?
Сергей был готов к разговору. Следовало говорить спокойно и только о деле, не отвлекаясь и не волнуясь: товарищ Иванов не должен ничего заметить. В конце концов, он, майор Павленко, выполнил задание.
– Прошу вас… Итак, ваше мнение?
– У заключенного Орловского – полная амнезия. Он забыл все, связанное с ним лично. Остались знания некоторых языков, фактов, но ни дхарского, ни чего-либо связанного с дхарами, он не помнит. В том числе и заклинаний.
– Так…
Наступило молчание. В темноте силуэт Иванова начал расплываться, гаснуть, и Сергея внезапно охватил страх. Кто этот человек? Почему он не решается открыть лицо? Если он прячется в темноте, значит Пустельга видел его раньше, иначе к чему маскарад? А если дело действительно столь секретно, то что сделают с ним, увидевшим и узнавшим?
– Не волнуйтесь…
– Тихий голос заставил вздрогнуть. Иванов почувствовал! Да, от такого не спрячешься…
– Все еще не верите мне, Сергей Павлович? Вас смущает этот антураж?
– Нет, – выдавил из себя Пустельга. – То есть… не совсем…
– Представьте себе, что я действую так по приказу, о причинах которого и сам не особо извещен. Примите это как рабочую гипотезу… Я не обманывал вас и не обманываю теперь. Насколько я понял, вы уже успели узнать о болезни Воронина?
– Да… – лгать не имело смысла.
– Кстати, мы не подслушивали. Просто Виталий Дмитриевич не умеет хранить тайны… Что он сказал о вас лично?
– Что у меня болезнь протекает в легкой форме. И что есть легенда… – О потерянной душе? – в голосе Иванова мелькнула ирония. – Глас народа, как известно, – глас Божий… К сожалению, вынужден кое-что добавить: не о душе, тут я не специалист, а про вас лично. Легкая форма болезни Воронина заканчивается тем же, что и тяжелая. И примерно в те же сроки.
Вновь вернулся страх, а вместе со страхом – холод. Вот и все… Его даже не поставят к стенке. Зачем? Стоит лишь немного подождать – месяц, полгода, много – год…
– А теперь слушайте внимательно, – голос стал внезапно совсем иным низким, повелительным, властным. – Слушайте, внимательно, Сергей Павлович, ибо от этого зависит ваша жизнь…
Пустельга замер. Мысли исчезли, остались лишь тревога и надежда, хотя, казалось бы, надеяться не на что…