Так ли просто жить попаданцу в прошлом? Не ко всем приходят маги и полководцы, делающие из них героев. На твой счет пророчества пока не придумали, и лучше помалкивать, чтобы не угодить в одержимые дьяволом и не закончить на костре. А еще ты никогда не бывал в деревне, не отличишь рожь от пшеницы, и когда сезон уборки картошки, не представляешь, всю жизнь покупая необходимое в супермаркете. Так что же делать, если ты даже не фермер, а практически подневольный слуга и никому тут твои нововведения не сдались, потому что существуют цеховые правила и любого нарушившего их отдают под суд? Да и страна вовсе не Россия, история мало похожа на ту, что из учебников. Впрочем, еще неизвестно, лучше ли было бы очнуться в качестве крепостного мужика в восемнадцатом веке, обремененным женой и кучей детей. Главный герой? Хорошо бы у такового хотя бы за спиной удержаться, пока он пользуется твоими идеями.
Содержание:
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ - Слуга 1
ЧАСТЬ ВТОРАЯ - Шевалье 36
Примечания 65
Марик Лернер
КОЛОНИСТ
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Слуга
Глава 1
Пришествие человека из будущего
Еще раз осмотрел туфлю. Все в лучшем виде. Мадам Стевин останется довольной. Самому приятно, когда вместо грубых фермерских башмаков с многочисленными заплатками приносят изящную женскую обувь. Работа более тонкая, зато и результат выйдет намного удачнее. Слух пойдет наверняка - ведь не разболтать местные сплетницы не способны. В нашей семье дети бегали босыми лет до двенадцати, а потом сами тачали себе обувку. Естественно, под руководством отца. А кто не мог, тот ходил и дальше без башмаков. Правда, на моей памяти такого не случалось ни разу, хотя качество изделий было неодинаковым. Мои творения выходили достойнее, но все же не шедевр. А здесь и такого мастера не найдется.
Круг заказчиков, убедившихся в моем умении, стремительно расширялся. И уже не какая-нибудь батрачка пришла с просьбой, а уважаемая хозяйка. Рваная обувь если и не смотрится после моих рук новенькой, то хотя бы еще послужит и выглядит добротно. Уж лучше, чем тащить в Де-Труа за много лье отсюда и чинить за двойную плату. Мне можно меньше заплатить, но это уж как получится. Все равно пять-шесть су в моих обстоятельствах совсем не лишние, а последнюю неделю ни дня не проходит, чтобы не занесли хоть что-нибудь. Причем тащат сразу по несколько пар, так что работаю на всю семью сразу.
Если бы еще Мари не была такой сквалыгой и вечно не косилась. Даже подкатиться пыталась, будто я чего-то должен. Но это ей обломится. В свободное время имею право хоть чем заниматься. Она это знает и норовит специально придумать дополнительную работу, раз не желаю делиться. Хорошо еще старый Жак нормальный человек, с понятием и поставил ее на место. Но, чую, будут еще неприятности. Даже деньги дома не храню. С нее станется забрать и потом разводить руками.
Глэн застонал протяжно и зашевелился. Кажется, очухался. Или нет? Смотрит с исключительно тупым видом. Что-то пробормотал невнятно. Я встал и взял кружку с сидром. Помог Глэну приподняться и сунул кружку. Он жадно выхлебал все содержимое и с облегчением вздохнул. Потом посмотрел на меня с испугом и опять произнес нечто невразумительное. Похоже, все еще бредил.
- Не врубаюсь, - сказал я чистосердечно.
- Франсе? - изумился он.
- А ты, милок, на каком беседовать желаешь?
Он опять начал нести какую-то муть.
- Не придуривайся. Кто всю жизнь прожил мошенником, вряд ли умрет честным человеком, - машинально выдал я старую пословицу, многократно слышанную от матери. - Кто ж тебе поверит?
- Говоришь на английском? - Глэн аж подскочил, услышав меня.
- Ну вабче, - продолжил я на своем наречии. - Совсем умом поехал. Нашел кого пытать на ентот счет. Тебе-то зачем знать, парижский прыщ?
- Не понимаю, - произнес он с усилием (я видел, тяжело ему еще разговаривать), но определенно не на обычном жаргоне нищих трущоб прекрасной Франции. Она таковая, безусловно, и есть, разве что не для всех. - Где я? - Опять на английском!
Мне в жизни много раз приходилось слышать разные языки. И в Ливерпуле, и в Лондоне, и в Новом Амстердаме. По правде говоря, отъедешь на несколько лье от деревни - и там уже не имеют понятия о соседнем графстве и говорят иначе. Поневоле пришлось научиться всяких разных понимать. Я с кем угодно объясниться способен. Хоть ланкашир, на котором изъясняются вокруг моего родного города, кокни с джорджи или нормандский с валлонским. Даже парижский жаргон Глэна сложности для меня не представлял. Так что понять при желании любую корявую речь не проблема. Скорее развлечение. А за Глэном сроду талантов чужие языки разбирать не водилось, пусть имечко и не франкское.
- В сарае, красавчик.
- В сарае? - В глазах идиотское выражение недоумения.
- А ты кумекал - во палаце? - хмыкнул я. - За свои грешки мог бы и с пеньковой тетушкой близехонько спознаться. Скажи Господу нашему агромадное "спасибочки", что не приняли за насильника. Ты ж, дубарь, и воровать не умеешь! Спалился на раз, отделался поркой. Даже не кнутом - плетью. Убей не пойму, че пожалели. Одно слово - методисты. О душе беспокоятся. Правда, не знаю - своей или твоей. По мне, одинаково без пользы.
- Меня били? - морща лоб, переспросил он. Похоже, особо ничего из моих слов не уловил.
- Тебя пороли.
- Ничего не понимаю. - Он опять понес бредятину. - Это не Россия?
- Ты начинаешь надоедать, - сказал я, поднимаясь. - Уже не смешно изображаешь потерю соображалки. По кумполу не били - спина за все расплатилась.
- Скажи!
- Мы с тобой на ферме Жака Сореля, что в колонии Канада возле Де-Труа в Соединенных Королевствах под скипетром короля Людовика Шестнадцатого.
- Де-Труа… Канада… Какой год?!
- Тыща семьсот восемьдесят четвертый от Рождества Господа нашего.
Он завыл без слов, качаясь в полусидячем положении на нарах. Кажется, натурально сбрендил, не косит. Ну ниче, кидаться начнет - недолго и в морду кулаком.
О! Топает кто-то. Шаги хорошо слышны по здешней грязи. Не иначе, Жак пришел с приглашением. Я выглянул за дверь. Ну так и есть. Пришла, видать, пора. В руке топор.
- Как этот? - спросил старый, кивая в темноту сарая за моей спиной.
- Очнулся. Только, кажись, умом тронулся. Ладно не узнаёт - так вдруг франкский забыл.
- Че, правда?
- Святой истинный крест, - машинально осенил я себя знамением, - по-английски заговорил, рыжий козел.
- Притворяется, - уверенно сказал Жак. - Ему не впервой жульничать.
- Да вроде не похоже.
- А, поживем - увидим, - махнул он рукой. - Ну, ты готов?
- А нам-то че? Нищему только подпоясаться, - сказал я, демонстрируя заранее остро отточенный нож.
Это не мой, хозяйский. А вот точило собственное. И доверять заточку никому не собираюсь. Тут главное - правильно выдерживать угол. Привычка нужна, иначе недолго испортить хорошую вещь.
- Пошли.
И мы отправились в свинарник, где дожидалась своей участи уже с утра загнанная в отдельное стойло некормленая свинья (а оно кому-то надо - резать свинью с полным кишечником?). Дело, между прочим, совсем не такое простое, как иным кажется. Многие предпочитают попросить умельца, чем самим возиться. Ты попробуй грохнуть эту скотину с первого раза, и тогда увидишь. Бить надо для начала по голове, в лобную часть. Чуток промахнешься или не вложишь нужной силы - и визгу с беготней обеспечена полная корзинка. Еще ведь смотрят и ухмыляются, будто сами лучше справились бы. Ниче, примериваясь обухом к глупо пытающейся найти жрачку в корыте черной свинье, подумал я, это мы могем.
Бац! В тютельку. Свинья молча свалилась. С трудом перевернул тушу на левый бок, поднял правую ногу, доверив Жаку ее придержать. Нащупал сердце по ударам и вогнал в артерию нож одним движением. Обычно режут к Рождеству, но хозяин намеревался закоптить еще и колбас. Кишки с требухой выбрасывать нельзя. Мало кто из соседей делает колбасы: дорогое удовольствие. Кроме специй и соли еще и селитра нужна. Скоро Рут замуж отдавать, и положено гостей хорошо принять. Потому сегодня даже не одна, а три свинки в расход идут. Работы предстоит немерено.
Когда свиней подтащили к дому, Жак отделил ножом сухожилия на задних ногах и вставил распорки. Совместными усилиями туши повесили на балки, выступавшие из-под навеса крыши. Потом всей семьей носили кипяток с кухни и ошпаривали. Я взрезал и осторожно извлек внутренности, а девочки тем временем скребками убирали щетину. Сегодня трудились все. Вообще странно это. Рут почти на девять лет старше двойняшек. И это не значит, что мать ее, Мари, не рожала. Почему-то не выживали дети. Потом вдруг сразу двойня. Мальчик с девочкой. Наверное, отмолила грехи, хотя, по мне, если она сейчас достойна, то что было раньше? Жуть.
- Завтра с самого утра продолжим, - сказал Жак, глядя на меня.
Я вежливо промолчал. Еще не хватает давать указания при всей семье, даром что Кэтрин притомилась и спит, а Том тоже изрядно устал, пусть и готов трудиться хоть до рассвета. Все же дети. В конце концов, это не первая убоина у хозяина. Не хуже любого знает: для изготовления колбас необходимо брать безукоризненно свежее мясо. И не на жаре полежавшее, естественно. Если учесть выпавший вчера снежок и позднее время, все идет правильно. А полезут во двор из леса какие любители полакомиться мяском - так аж два пса имеется.
Утром стоило зашевелиться, и раздался просительный голос. Причем опять на паршивом английском:
- Послушай, как тебя зовут?
- Дик Эймс, к вашим услугам, монсеньор, - ответил я, старательно кланяясь. В полумраке, привыкнув, наверняка увидит. - Чего изволите? Откушать деликатеса или еще че? Горшок серебряный после ночи не желаете? Прям щас сбегаю!
- Я очень прошу меня выслушать, - тщательно выговаривая каждое слово, произнес он, не иначе всю ночь готовился.
- И чего тебе надобно, козел рыжий?
- Понимаю, звучит дико, но я - не он. Не тот, которого ты знал. Он вчера не очнулся. Непонятным образом моя душа вселилась в это тело. Я - Василий Строгов, родился в стране Россия в одна тысяча девятьсот девяностом году и помню себя до сорока двух лет.
Тут уж я не выдержал и заржал в голос.
- Молодец! - сказал, вытирая выступившие слезы. - Такой байки мне еще не приходилось слышать. А по жизни встречал больших забавников.
- Это правда! - вскричал он, дернувшись, и невольно вскрикнул, скривившись. Спина пока еще не в порядке.
- Ага. Как это ты народился в будущем, когда оно не пришло? Нет его! Или как?
- Не знаю! - В голосе его сквозила боль. - Последнее, что помню, - как в лоб по трассе идет грузовик.
- Кто идет?
- Машина такая. На колесах.
Телега, что ли? Раз груз.
- Я находился в другой машине, а он пер по встречке.
Сказал, а чего сказал - пес знает.
- Должно быть, умер тогда.
- Ага. Умер.
Ну вообще. В холодную воду, что ли, окунуть его, чтобы жар сбить?
- Не знаю я! Может быть, Господь решил, что я должен изменить свою жизнь, может, окружающий мир!
- Ты бы насчет Бога пасть защелкнул, ежели не мечтаешь под церковный суд пойти и уже кнута попробовать. После Фронды ни католики, ни протестанты поминающих зазря не любят. Жечь, правда, перестали, но в колонии высылают по-прежнему. Э… ты, собственно, к какой конфессии относишься?
- Православный, - сказал он как-то не особо уверенно. - Меня крестили в детстве.
- Православный - это чего?
- Ну ортодокс. Как греки.
- Тогда Символ веры прочти.
- "Отче наш, иже…" - Тут он запнулся, что особого доверия не вызвало.
- Это на каковском? - уточнил я. Опять какой-то чужой язык.
- Так на русском! - воскликнул он со слезой в голосе. - В России на нем говорят. Это на востоке. За Балтикой. Германия, потом Польша, Скандинавия и Россия. Иван Грозный, Петр Первый. Англичане плавали искать северный проход в Америку и в Тихий океан.
- Переведи.
- Чего? Тихий океан?
- Молитву, недоделанный.
Перевел. Может, он просто правильных слов подобрать не может? Или еретик? Совсем весело. Ну и пес с ним. В наших краях сойдет. Тем более что он католиком записан, а кюре в Де-Труа отсутствует. Исповедоваться некому.
- Да, а зачем на север плавали? - уточнил я. - Через Атлантику в колонии добираться проще.
- За перцем и другими специями, - ответил он, запнувшись. По-моему, просто не вспомнил, как эти "другие" называются. - В Индию. По морю, мимо осман. Ну турок ты хоть знаешь?
- А, Османская империя. Кто же не знает.
Воевали, воевали, да все невывоевали. А в Индию Габсбурги не пускают. Мало им Южной Америки - все норовят захапать.
- А татар?
- Так бы и сказал про Тартарию. А то какие-то Айвен Терибл и Россия… Ну чего замолк, ври дальше, да не завирайся.
- Я правду говорю, клянусь!
- Допустим, поверил, и как проверить? Из будущего - должен знать, что будет. Ну со мной все ясно, вряд ли в книги попал. Не стану выяснять, когда герцогом стану. А вот Людовик Шестнадцатый когда изволит почить навечно? Сколько же можно трон греть, пора наследнику уступить. Дату скажи, будущник.
- Не знаю я ваших королей!
Я рассмеялся:
- Вот и конец твоей красной байки. Но не журись, выступил удачно.
- Я знаю другое! Много знаю. Полезное.
- Давай, - кивнул я. - Выкладывай. Только чтобы полезное и легко проверяемое.
- Дай, пожалуйста, нечто острое, - сказал он после длинной паузы.
- На, - протянул я ему шило. - Сломаешь - шею сверну.
- Я был финансовым директором крупной компании, - лихорадочно бормотал он, корябая прямо по нарам. - Компьютеры здесь неуместны, но кое-что еще застал.
Половину слов я не понимал, но с интересом посмотрел на результат деятельности, пропуская мимо ушей фразы. Рисовать он, прямо скажем, не умел. Сетка с кругляшками.
- И че енто?
- Счеты! Простейшее устройство для выполнения арифметических действий.
Похоже, он где-то видел абак. Но не запомнил внешнего вида.
- Это деревянная рама, - показывал он меж тем, - здесь проволока, и на нее нанизаны костяшки или деревяшки. Можно сделать на любое количество. Вверх от единственной до четырех счет возрастает от единиц до сотен тысяч, вниз десятые и сотые доли. То есть когда лавочник считает, получена от тебя одна монета плюс шесть, плюс четыре, - принялся он двигать рукой, демонстрируя. - Доходит до десятка - одна выше. Так можно отнимать, умножать или делить. Могу показать. Гораздо проще и скорее, чем в уме или на бумаге! - В голосе его звучало торжество.
- Почему десять? - спросил я.
- Ну как? - Он растерялся. - Это же удобно - десятками считать. Да и любую монету делят на сотню мелочи. И доллар, и рубль или евро.
- Ты и впрямь ненормальный, - подумав, сказал я. - Люди считают дюжинами. От количества суставов пальцев на одной ладони, исключая противостоящий, большой палец. Но главное - ливр делился на двадцать су или двести сорок денье. Кроме того, существует луидор, равный двадцати ливрам, экю - трем ливрам и лиард в восьмидесятую часть ливра или в три денье. В Англии двадцать шиллингов или двести сорок пенни равняются одному фунту стерлингов, а одна гинея - это двадцать один шиллинг. Как оно в твоих костяшках выйдет?
Он замычал с выпученными зенками, хватаясь за голову. А мне вот кое-что изрядно прояснилось. Только абсолютный дурак мог надеяться поразить кого бы то ни было подобным образом. Ну хоть какое-то понятие о деньгах у каждого барана существует. А значит, он не имеет знаний о простейших вещах. Но при этом уверен в своих высказываниях. И что это означает? Полагаю, присутствие в теле Глэна новой души. Или хотя бы ума. И что дальше? Какая мне с того польза и радость? Хм… Вот насчет счастья неизвестно, но хоть развлечение.
Тут в сарай влетела недовольная Рут и с порога принялась возмущаться моим ужасным поведением. Мамаша послала ее за нами. Уж больно задержались. Посмотрела на Глэна без особого интереса и упорхнула.
- Что она сказала? - спросил тот.
- Жрать в дом зовут, - ответил я, делая очередную зарубку на память. Франкского он не знает. Можно, конечно, изобразить тупое выражение лица, но не верится. Хотя посмотреть в дальнейшем не мешает. Не первого жулика в своей жизни вижу - иные притворяются, чтобы знать, о чем говорят за их спиной, не стесняясь. - Давай поторапливайся, - швырнул я ему одежду. - Хозяйка не любит долго ждать, а она та еще стерва.
- А почему, - уже на улице спросил он, вертя головой по сторонам, - живем в сарае, едим вместе?
- Потому что они методисты, а мы - нет, к тому же хозяева, а мы с тобой кабальные слуги. Че смотришь?
- Надеялся увидеть электрические провода, - унылым тоном ответил он.
- Ты пасть закрой, а лучше зашей на все, кроме еды. А то будешь говорить бессмысленные слова - недолго и в шахту угодить, чтобы не раздражал. Продадут, и вся недолга.
- Мы - рабы? - с ужасом воскликнул он.
- Заткнись, - зашипел я, пихая его в дверь.
Вот в чем нельзя упрекнуть хозяев - так это в отсутствии набожности. То, что в молитвенный дом они по воскресеньям в коляске едут, а я сзади топаю, - ладно. Но ведь и перед едой не просто благодарят Господа за хлеб, нам посланный, а нудят долго и старательно. Я давно привык, а этому типу все откровенно в диковинку. Опять башкой крутил и аж рот в изумлении открывал, будто сроду не видел печки или окна.