БРИГАДИР
Веселуха случилась без него. Сам Калмык в это время был на первом этаже, у обменки: отстегивал долю капитану Пидоренко, толстому мусору, которого за глаза называли почти по фамилии. Впрочем, грех судьбу гневить: жили с капитаном, что называется, душа в душу.
Кто из кого ее раньше, родимую, вынет.
Поднявшись по лестнице обратно, Калмык и узнал о случившемся. Оказывается, в отсутствие клиентов Настена ощутила себя Карлсоном и
решила, что настала пора немножко пошалить. Подсела к прилично одетому мужичку, явно коротающему время в ожидании поезда - была, значит, при мужичке большая спортивная сумка, - и стала предлагаться задаром. Шефская, стало быть, помощь в особо извращенной форме. Мужичок ерзал, на вопрос "Миленький ты мой, возьми меня с собой?!" не отвечал, задаром не соглашался и за большие деньги не соглашался, тщетно пытался отмолчаться, а потом и вовсе уйти решил.
От греха в Настенином лице подальше.
Тут Настену и пробило на догадку: мужичок-то педрилка! Ну точно, педрилка! Вон, уворачивается, выскальзывает, бабе тронуть не дает, голубь нецелованный!
- Голубой, голубой, не хотим играть с тобой! - Глотка у красавицы была луженая, даром что прокуренная. - Эй, Торчок, давай сюда! Может, ты ему больше понравишься?!
Торчок, новенький в Калмыковой бригаде, с охотой согласился поучаствовать. Торчку было скучно. Он ожидал от работы славных битв и великих приключений, а приходилось практически все время сидеть на скамеечке у чахлого фонтанчика - и все.
Никаких тебе подвигов.
Подвалив к мужичку, Торчок разразился тирадой относительно своей давней любви к голубым. Любви страстной и прекрасной. Хихиканье Настены ввергло его в пучину импровизации, парень силой усадил мужичка обратно, прижал сутулые плечи к спинке креслица и влепил смачный поцелуй куда-то между ухом и бородавкой над губой.
Мужичок взвыл котом, когда сапог отдавит хвост бедной животине, толкнул Торчка в грудь, вынудив отшатнуться, и сломя голову удрал восвояси.
Преследовать беглеца не стали.
Во- первых, потому что явился Калмык, и веселье увяло.
А во- вторых, потому что пришлось откачивать Торчка: с трудом доплетясь до родной скамейки у фонтана, тот шлепнулся задом на каменное сиденье и отъехал. На станцию "Большая Отключка". Молоденькой медсестричке, примчавшейся из вокзального медпункта, пришлось повозиться; а Калмыку пришлось выписать Торчку больничный.
Дня на три-четыре, не меньше.
- Да ничего не было, - оправдывалась Настена, бледная как смерть, как сдобная, хорошо отъевшаяся смерть. - Ничего! Ну, пошустрили, прикололись… нет, Калмык, честно! Да когда я тебе врала, Калмык…
ОЛЕГ
Я полез в карман. Достал визитку.
- У меня к тебе просьба, Калмык. Если еще раз… если ты или твои орлы встретите этого мужичка, вы его не трогайте. Хорошо? Вы просто попросите его созвониться со мной. А если он откажется или опять смоется - ты мне сам перезвони. Скажешь, где его видел. Вот мой телефон. Договорились?
Длинные костистые пальцы уцепили визитку.
Светлые, выцветшие глаза долго рассматривали прямоугольник бумаги.
Калмык молчал.
И я молчал. Думал. О том, что среди бойцов самые опасные фактуры - две. Плотные, резиновые крепыши с навсегда застывшей улыбкой, низкорослые обаяшки, обманчиво похожие на медвежат из сказок, и вот такие дылды с вечно разболтанными шарнирами, чьи лица отморожены навсегда.
Калмык принадлежал ко второй категории; но первая, пожалуй, опасней.
- Ладно, - наконец сказал он. - Сделаю. Только учти: я в доле.
- В какой доле?
- Пока не знаю. Ты просто имей в виду: ежели что выгорит - я в доле. Будут неприятности или там менты прижмут… приходи сюда. Или своего человека пришли. Пусть любому, кто "У Галины" за стойкой стоять будет, скажет: нужен Калмык.
Он вдруг широко, беззлобно ухмыльнулся.
- Не бей меня, Лось-царевич, я тебе пригожусь!
- Да ведь… - Каюсь, я растерялся. - Да ведь ерунда все это! Просто один дурак из дому сбежал, жена ищет…
- Ищут пожарные, ищет милиция? Ладно, не шурши - ерунда так ерунда. Значит, и доля ерундовая. Ты отложи, что я сказал, про запас и забудь. Наплюй и забудь. Пока само не вспомнится…
Сперва мне показалось, что рядом запищал голодный птенец.
Ленчик виновато заворочался и здоровой рукой полез за пазуху. Извлек на свет божий сотовый телефон и еще раз обвел нас извиняющимся взглядом. Зря: я и так знал, что последние полгода он всегда таскает эту трубку с собой - Ленчиков шеф желал иметь возможность связаться со своим "главвохрой" в любую минуту.
- Да, - сказал Ленчик в трубку.
И секунду спустя добавил уж совсем неожиданное:
- Да, Зульфия Разимовна, я слушаю. Нет, ничего, я не сплю… я на вокзале. Нет, никуда не уезжаю. Мы тут с Олегом Семеновичем и Дмитрием…
Он выразительно скосился на Димыча.
- Евгеньевичем, - прозвучала подсказка.
- …и Дмитрием Евгеньевичем… Что?!
Пауза.
Долгая, мерзкая пауза.
- Да, я подъеду. Машину поймаю - и подъеду. Ничего страшного, я все равно спать не собирался.
- Куда это ты? - осведомился я, глядя, как сотовый птенец перекочевывает обратно во внутренний карман.
- Зульфия звонила. У нее… короче, просила подъехать в любое время. Я пойду такси ловить.
Калмык равнодушно разливал по второй.
- Да чего его ловить, такси-то, - сказал бывший одноклассник, ныне бригадир. - Я пацанам скажу, они подвезут, куда надо.
Калмык вдруг подмигнул мне.
- Бесплатно. По старой дружбе. Договорились?
Я посмотрел на Димыча и увидел: Рыжий кивнул.
Ну что ж…
- Договорились, Калмык. Спасибо. Ленчик, пошли… вместе поедем.
К нашему столику уже спешил бомж Петрович, нагруженный огромной коробкой, в каких обычно транспортируют сигареты.
Журналы прибыли.
ДМИТРИЙ
Ленчик попросил водилу - милого конопатого парнишку, страдающего заиканием, - остановиться на углу. Не доезжая метров ста до знакомого дома за невысокой оградкой. И дождался, пока сизая "Тойота", фырча, скроется во мраке. Это он правильно. Лужи уже просохли, и пройтись пешком - от нас не убудет. А водителю, который работает на бывшего Олегова одноклассника, ныне вокзального "бригадира", совсем ни к чему знать, по какому адресу мы заявились на ночь глядя.
Тем паче что "бригадир" открытым текстом выразил свой интерес к нашим проблемам. Пока, правда, интерес потенциальный, даже не интерес, а легкое намерение помочь в случае чего - чего?! - но меньше всего я люблю вот таких нечаянных альтруистов.
Как он сказал?
Я в доле?…
Ладно, это не моя забота.
- Ну что, пошли? - спрашивает Ленчик.
Пошли так пошли.
В доме горел свет. Калитка была незаперта, и за ней, у подстриженных кустов, нас поджидал старый знакомый - здоровенный доберман. Я бы предпочел видеть его на привязи, но мои предпочтения мало кого заботили. К Ленчику пес интереса не проявил (видно, признал сразу); меня наскоро обнюхал, зыркнул вверх, как бы сопоставляя зрительные ощущения с обонятельными, - и, явно удовлетворившись результатом сопоставления, принялся уже куда более внимательно знакомиться с верительными грамотами Олега.
Когда и с этим важным делом было покончено, пес обернулся к ожидавшей на крыльце хозяйке, словно спрашивая: "Гости? Или поздний ужин?"
- Свои, Борман, свои! Пропусти. Заходите, я уже и чайник поставила - вот-вот закипит…
Повезло псу с кличкой! Ну, давай, давай, партайгеноссе, пропускай, в ставке Гитлера все свои…
Как и в прошлый раз, мы расположились на веранде (свет здесь имелся, да и погода благоприятствовала). Только теперь над заварничком после короткого знакомства с хозяйкой принялся колдовать мой соавтор. А я тем временем, не особо смущаясь, разглядывал доктора Иванову. Что-то в ней изменилось с прошлого раза: тени под глазами (или это лампа виновата?), нервность движений, да и вообще вид у Зульфии Разимовны был какой-то растерянный.
- Он ко мне приходил, - без предисловий сообщает хозяйка, кусая губы. - Этот ваш…
Она умолкает и спустя минуту поправляется:
- Этот наш. Монахов. И знаете… вы будете смеяться, но Борман его испугался!…
Мы не смеемся.
ВРАЧ
За долгие годы практики Зульфия Разимовна успела привыкнуть (или, по крайней мере, притерпеться) к поздним звонкам, как к неизбежному злу. Профессия обязывала. Однако голос, который раздался в трубке, заставил ее вздрогнуть от неожиданности, ибо голос этот она узнала.
- Э-э-э… доктор Иванова?
"Да, да, все верно. Я тоже… кандидат!"
Монахов Владимир Павлович.
Интеллигент-остеохондротик, одним ударом убивший на татами американского бойца-профессионала.
- Да, я вас слушаю.
- Это я… Помните? Монахов, Владимир Павлович, я у вас медкомиссию перед турниром проходил. Вы меня еще допускать не хотели…
- Да, я помню.
Она еще подумала, что предпочла бы не помнить, забыть, как страшный сон.
Не вышло.
- Скажите, вы не могли бы осмотреть меня повторно? Я… мне бы хотелось с вами проконсультироваться.
- Пожалуйста. Приходите завтра в 28-ю поликлинику, у меня прием с четырнадцати до девятнадцати, семнадцатый кабинет, пятый этаж.
- Нет, вы меня неправильно поняли! Я бы хотел, так сказать… в приватном порядке. За соответствующее вознаграждение!
"Пропала собака по кличке Дружок. Просьба вернуть за соответствующее вознаграждение…"
- В каком это смысле: в приватном порядке? - холодно поинтересовалась Зульфия Разимовна. Она ничего не имела против оплаты труда, в особенности своего, но подобных разговоров не любила.
Сразу остро ощущалась… собственная цена, что ли? Не то чтобы противно, но знать свою цену далеко не всегда доставляет удовольствие.
А может, она просто нервничает?
- Ну… не в кабинете. Я бы хотел на дому. Вы не возражаете, если я к вам подъеду?
"Возражаю!" - хотела было возмутиться доктор Иванова. Но вдруг вспомнились многозначительные взгляды, которыми обменялись перед уходом от нее Леонид и этот… Дмитрий? Вспомнился последовавший вскоре звонок Леонида: "Я сегодня на заседании общества не буду. Ничего особенного, просто руку малость повредил. Не обо что, а об кого. Об Монаха… да вы его знаете! Ага, именно он… ладно, чепуха все это!" Зульфия Разимовна понимала, что после скорее всего будет ругать себя за нездоровое любопытство, но росток подлого сорняка уже проклюнулся в душе. Может быть, этот Монахов - феномен? Как теперь говорят: "человек с паранормальными способностями"? Интерес был и личный, и чисто профессиональный. И поэтому, помедлив секунду, доктор Иванова произнесла в ждущую трубку совсем другое, чем предполагалось вначале:
- Хорошо. Только учтите, дома у меня нет соответствующего оборудования…
- Да-да, я понимаю! Можно, я приеду прямо сейчас?!
- Сейчас? Нет, что вы!… Сейчас поздно! Может быть… - И вдруг Зульфия Разимовна ясно поняла: если она откажется принять Монахова прямо сейчас - завтра он не придет. Он больше вообще никогда не объявится. Она не знала, откуда у нее подобное чувство, но уже давно научилась доверять своей интуиции. Хороший врач - это не только знания и навыки…
Рядом завозился Борман - пятилетний кобель, тренированный по системе "Телохранитель" и всерьез считающий хозяйку главной ценностью мироздания.
- Хорошо. Записывайте адрес.
Как в пошлом анекдоте: муж уехал в командировку, а к жене…
Помня предыдущий разговор, Зульфия Разимовна хотела сразу позвонить Лене - но телефон, как назло, заартачился в самый неподходящий момент. В трубке долгое время издевательски пощелкивала разрядами глухая тишина, потом пошли короткие гудки; и тут у дома притормозило такси.
Это был Монахов.
Явился не запылился.
Кое- что у Зульфии Разимовны имелось и здесь, на даче: тонометр, фонендоскоп, измеритель электропотенциала кожи -ерунда, медмишура. По-хорошему, с Монахова следовало бы снять повторную кардиограмму, энцефалограмму, провести подробные анализы…
Увы! Феномен-остеохондротик настоял на "приватном" осмотре, явно не желая лишний раз показываться в поликлинике (где успел побывать, раздобыв в регистратуре "дачный" телефон Ивановой).
"Надо будет устроить им нагоняй. Дают телефон кому ни попадя!" - думала Зульфия Разимовна, споро накладывая манжету тонометра на оголенную руку пациента.
Монахов зачем-то с самого начала потребовал, чтобы она надела резиновые хирургические перчатки. Словно боялся заразить врача какой-то кожной болезнью. Зульфия Разимовна согласилась, но заподозрила, что у Владимира Павловича не все в порядке с головой. И вообще, Монахов был весь дерганый, нервный - хотя его состояние скорее походило на невроз или угрозу истерии, чем на серьезное психическое расстройство.
Кстати: прямо с порога Монахов попытался всучить ей стодолларовую купюру, но Зульфия Разимовна…
Нет, не то чтобы отказалась.
Просто заявила: "После поговорим".
- После чего? - удивился гость, хлопая белесыми ресницами.
Глядя на него, было трудно представить себе более безобидную личность.
- После осмотра.
Давление у пациента оказалось слегка повышенным, но в пределах нормы для его возраста. Остеохондроз и тахикардия, естественно, никуда не делись, варикоз также наличествовал; кардиограмму снять было не на чем, но слабые шумы в сердце прослушивались и так.
Плюс общее психическое возбуждение.
Зульфия Разимовна вспомнила про измеритель электропотенциала кожи - в принципе, игрушка, но, раз нет ничего другого, надо задействовать хоть это.
По распоряжению хозяйки Владимир Павлович тщательно вытер вспотевшие ладони чистым полотенцем, осторожно опустил правую на контактную пластину. Иванова, припоминая соответствующий регистр, щелкнула тумблером, повернула переключатель. Стрелка, поколебавшись, остановилась на отметке, соответствующей, согласно таблице, "человеку, ведущему малоподвижный образ жизни", да еще и "в состоянии средней усталости".
Что и требовалось доказать.
- Знакомая штука! - заявил неожиданно Монахов, дернув щекой. - Помню, раньше кругом стояли… за двадцать копеек. "Тест для экстрасенса". Мы однажды с сыном… на спор… с сыном…
Он вдруг напрягся, глаза его страшно сузились, ладонь присоской прилипла к контактной пластине.
Стрелка с отчаянием загнанного зверя метнулась к крайней отметке шкалы. Иванова рефлекторно переключила диапазон, но прибор зашкалило снова, а потом что-то щелкнуло, красный индикатор мигнул и погас; в комнате явственно запахло паленым.
- Ой… простите!
Поздний визитер отшатнулся, вскочил, испуганно пряча руку за спину; а доктор Иванова все продолжала тупо смотреть на мертвый прибор.
Только что этот задерганный, усталый человек на ее глазах просто-напросто сжег прибор, сам не понимая, что он делает. Или понимая? Насколько знала Зульфия Разимовна, сжечь измеритель потенциалов было практически невозможно (если только не подключить его напрямую к розетке!) - хотя многие, мнившие себя "экстрасенсами", пытались это сделать.
Всякий раз - безуспешно.
Всякий раз, кроме этого…
ДМИТРИЙ
- …А Борман от него сразу спрятался! Представляете?! Никогда он у меня никого не боялся. А тут вдруг - скулит, ко мне жмется, а после вовсе под диван забился. И пока этот… Монахов был в доме - не вылез! Я вся прямо извелась, пока он не ушел. Пожалела, что согласилась на визит. Сижу потом, на столе сто долларов валяются (оставил, значит, не поскупился!), а голова просто раскалывается. Слабость накатила, тошнит… как при беременности. Правда, отпустило быстро. Я к телефону - работает! Вот, Лене на сотовый дозвонилась…
Что ж ты так оплошал-то, партайгеноссе Борман? Я бросаю взгляд на сидящего рядом пса, и пес отворачивается, словно понимает, о чем речь.
Борману стыдно.
А я вспоминаю случай десяти- или даже двенадцатилетней давности, когда мы целой компанией возвращались после тренировки к трамвайной остановке. Помню, тогда и Олег был, и сам Шеф, у которого Олег учился (да и я пару лет сподобился - повезло!), и еще кое-кто из инструкторов. Топаем мы через проходной двор, как вдруг из-за угла навстречу выметается здоровенный мраморный дог-переросток - и на нас! Молча. Причем явно не с намерением поиграться.
Псина та еще, килограммов семьдесят весом и мне по пояс ростом, если не выше. В общем, приятного мало.
Как у меня в руках та штакетина оказалась - потом, хоть убей, вспомнить не мог, В общем, Олег рядом в какой-то злобной стойке стелется, глаза бешеные; я руку со штакетиной отвел - примериваюсь, потому как чую: второй попытки мне не дадут; кто-то уже на дерево карабкаться начал, кто-то кирпич на земле нашаривает… А Шеф стоит себе, курит. Лицо безмятежное, круглое; не лицо - луна в ночном небе. Когда догу до нас метров пять осталось, он окурок бросил, ботинком наступил - и РЯВКНУЛ! Да так, что стекла в окнах задрожали, а у меня у самого душа в пятки ушла.
Чуть не приварил Шефу штакетиной от большого сердца.
Я впервые видел, как здоровенная псина в совершенно запредельном ужасе тормозит, словно в мультиках, всеми четырьмя лапами, и как под этой псиной тут же образуется лужа…
Вот не помню: был тогда с нами Монах или нет?
- …Да, чуть не забыла! Я ему говорю: тут вами ребята из вашей секции интересовались. Вы бы связались с ними. А он: "Интересовались? Ну, тогда передайте им вот это. Думаю, им станет совсем интересно". И видеокассету из сумки достает. Я ее посмотреть не успела, да и не разбираюсь я в ваших играх
- кассета вроде учебная какая-то. Я сейчас принесу.
- Ладно. - Олег допивает чай и отставляет чашку в сторону. - Спасибо за гостеприимство; и вообще - спасибо. А кассету завтра проглядим. Сейчас все равно мозги уже не работают.
Ни я, ни Ленчик не возражаем. Мозги действительно работают плохо, и, несмотря на крепкий чай, все сильнее хочется спать.
Интересно, удастся ли поймать машину - в четыре-то часа утра?
Пешком переться совсем не хочется - а тут еще и журналы эти барнаульские, полная коробка…
X. НОПЭРАПОН
СВЕЧА ПЯТАЯ
Искусство тридцатипятилетия - вершина расцвета. Повторю и повторю вновь: в этот период нельзя думать, что достиг полного мастерства, покуда не получил признания в Поднебесной. В эту пору подобает быть вдвойне осмотрительным: это время осознания прошлого и время осмысления манеры игры на грядущие годы. А если и в этом возрасте не обладать истинным цветком, то после сорока лет дарования померкнут, и дальнейшее станет тому свидетельством…