Но злость тут же погасла, и на смену ей пришла тихая окончательная ясность. Эти двое немолодых людей – русский и француз – просто хотят спасти ему жизнь. Спасти от того, что ждет его дома, – в отечестве пролетарской революции. Спасти его так же, как они с Ростиславом, не думая о классовой сущности, спасали Валюженича, а он, Степа, шел в Шекар-Гомп выручать Наташу. И как потом выручали его самого.
– Я… понимаю… – Косухин заговорил трудно, выдавливая непослушные слова. – Спасибо… Но мне надо вернуться…
– Умереть не всегда подвиг. Иногда надо жить, – слова великого князя прозвучали твердо. Степа вновь понял, что Александр Михайлович прав.
Его собеседники ждали, но Косухин уже знал, что ответит.
– Я не все вам рассказал… – слова вырвались сами собой. – Потом, после Челкеля, я… это, ну… Мне надо вернуться в Столицу и все рассказать!
– Кому? – печально улыбнулся великий князь.
– Товарищу Троцкому! Товарищу Ленину! Они не знают!
– Значит, вы увидели еще что-то, – Александр Михайлович покачал головой: – Удивляюсь одному – как вы еще живы? Теперь ясно, почему Наталья Федоровна все забыла… Вернее, почему ее заставили забыть…
– Но… Может, вы, мсье Косухин, не будете спешить? – заговорил сенатор. – Подождите – месяц, может год…
Это был тоже выход. Побыть здесь, попытаться связаться с придурком-Арцеуловым и вытащить его с этой проклятой войны…
…Но Степа понял, что и это не выход. Шекар-Гомп растет с каждым днем. Что-то страшное клубится в самом сердце Революции. Медлить нельзя.
Его больше не уговаривали. Похоже, его собеседники тоже что-то поняли. Косухин коротко простился и, не отвечая на вопросы Шарля, вышел на улицу. На душе внезапно стало спокойно: он окончательно решился, а значит, был свободен…
Прощались вечером на перроне вокзала, где Косухина ждал поезд до Гавра. Все старались казаться веселыми – и сам Косухин, и Тэд, и Карно, который все совал Степе свою визитную карточку, заказанную, по его словам, специально для этого случая. Степа не возражал, записал адрес Валюженича и даже адрес его отца в Абердине. Но Косухин знал, что писать не сможет, а ему самому посылать письма некуда: постоянного адреса у него не было уже четвертый год. В последний момент, вспомнив, он назвал Тэду адрес единственного человека, который мог помочь связаться с ним, – Николая Лунина, да и то при условии, что Коля жив и вернулся в Столицу…
…Поезд нырнул в затопившие вокзал вечерние сумерки, привычно застучали колеса. Все было кончено. Оставалось добраться домой, а там уж – увидим, какая у него, Степана Косухина, выйдет фортуна…
…Через неделю он был уже в Ревеле. За время путешествия Степа тщательно продумал свой будущий доклад в комиссии Сиббюро. Версия выстраивалась четко: он попал в плен к белым гадам под Иркутском, его вывезли в Китай, а там с помощью товарища Джора и его славного партизанского отряда он сумел добраться до Индии. Паспорт и деньги ему достали, само собой, индийские большевики – лучшие сыны страдающего под колониальным игом великого народа. Маршрут через Париж тоже не вызывал сомнений – он был самым коротким…
Другой свой доклад Степа также продумал. Но он предназначался для других ушей. Косухин решил сразу же попроситься на прием к товарищу Троцкому – а там уж рассказать обо всем…
Следовало предусмотреть все мелочи. Адреса и визитную карточку Шарля он уничтожил, револьвер оставил у Тэда. Вызывал сомнения лишь его странный паспорт; и Степа пожалел, что не сумел сохранить удостоверения уполномоченного Сиббюро. Теперь, когда он приближался к границе, оно оказалось бы весьма кстати…
В Ревеле, где на каждом шагу звучала русская речь, Косухин решил вначале договориться с кишевшими тут контрабандистами и перейти границу нелегально. Это было безопаснее: он мог сразу же уехать в Столицу и явиться в ЦК. Но, подумав, Степа решил, что это все-таки неправильно. Он не шпион и не эмигрант – он красный командир, и нелегальный переход границы может вызвать ненужные подозрения.
Степа добрался до Нарвы и вышел к первому же пограничному мосту. Молодые ребята в высоких суконных шлемах, таких же, какие носили бойцы 305-го, но с привычными звездами, недоуменно осмотрели его паспорт и позвали находившегося тут же уполномоченного ВЧК…
…Его ни о чем не спрашивали и отвезли во Псков. Два дня Степа скучал в одиночке местной тюрьмы, покуда его не вызвали на допрос. Молодой чекист, похоже, принял его за белогвардейского шпиона, предложив тут же покаяться, обещая от имени советской власти проявить в этом случае снисхождение. Косухин терпеливо выслушал, а затем четко и спокойно назвал свою фамилию, номер партийного билета и фамилию товарища Смирнова. Глаза молодого чекиста чуть не вылезли на лоб от удивления, и Степе пришлось все это дважды повторить, покуда пораженный следователь не занес сказанное в протокол.
Конечно же, его и не думали отпускать, но чекист заверил, что телеграмма будет немедленно отправлена в Столицу. Несколько дней Степу не трогали, кормить стали получше и ежедневно приносили газеты. Косухин прочитывал "Правду" и "Красноармейца" от корки до корки, с радостью ощущая себя дома. Тюремные стены не смущали: все должно было скоро выясниться.
Все действительно выяснилось, причем скорее, чем он думал. Уже на третий день после допроса, ближе к вечеру, дверь камеры открылась, и на пороге появился все тот же чекист. На этот раз он назвал Степу "товарищем", лихо подбросил руку к козырьку и сообщил, что Степин вопрос решился. Косухин подумал было, что пришла телеграмма из Сиббюро, но следователь сказал, что за Степой приехал специальный представитель из Столицы с чрезвычайным мандатом.
На мгновенье Косухин почувствовал нечто вроде гордости. Все-таки его не забыли! Он одернул пиджак, провел рукой по отросшей за эти дни щетине, жалея, что нет времени привести себя в порядок, и проследовал в тюремную канцелярию.
За деревянным столом сидел человек в командирской шинели с большими красными звездами в петлицах. Увидев Косухина, он пружинисто встал и затушил в пепельнице папиросу.
– Здравствуйте, Степан Иванович!
Косухин хотел было ответить, но застыл на месте, не в силах сказать даже слова. Перед ним стоял Венцлав.
5. АЛЕКСАНДРОВСК
Над городом стлалось черное облако дыма, сквозь которое то и дело прорывались вспышки взрывов. Александровск горел. Штурмовые колонны ворвались в город с рассветом, а сейчас был полдень, бешеное июльское солнце заливало степь, и многочасовой грохот боя стал настолько привычен, что уже не воспринимался сознанием.
Арцеулов опустил бинокль и передернул плечами. Он до сих пор не привык наблюдать бой издалека, каждый раз ощущая себя дезертиром. Там гибли его товарищи, а он, подполковник Русской Армии, прохлаждается на командном пункте. Порой это становилось невыносимо.
– Скучаешь, Слава? – генерал Тургул опустил бинокль и не торопясь достал портсигар. – Брось! Через пару часов посмотрим все вблизи. Комиссары уже выдыхаются…
– Ну и нервы у тебя, Антошка! – когда вблизи не было подчиненных, генерал-майор Антон Васильевич Тургул, командир легендарной Дроздовской дивизии, был для Арцеулова по-прежнему "Антошкой", впрочем, как и он, специальный представитель Ставки Главкома, – просто Славой.
– В штыки тянет? – улыбнулся Тургул. – Имей в виду, не будешь слушаться, сообщу Барону, и тебя запрут в санаторий. Ты его знаешь!
Арцеулов улыбнулся в ответ, но улыбка вышла грустной. В боях ему, как и иным представителям Главнокомандующего, участвовать запрещалось. Его дело – присутствовать – и он присутствовал, честно пытаясь даже в этой дурацкой должности делать что-либо полезное. Но выходило плохо. Все вообще шло как-то не так…
Арцеулов почувствовал это сразу, как только болгарский пароход высадил его у Графской пристани. Его тут же арестовали и, не спрашивая ничего, отконвоировали в ближайший равелин, где им занялась контрразведка.
Никакие объяснения не помогали. Его рассказ о том, что он тот самый бывший поручик Арцеулов, посланный весной 19-го со специальной миссией в Сибирь, вызвал лишь ленивую ухмылку вместе с предложением не дурить и говорить правду. Когда Ростислав пытался повысить голос, его назвали "большевистской сволочью" и бросили в одиночный карцер.
…Деньги у него конфисковали в первый же день. К счастью, сапфир, словно предчувствуя беду, он еще на пароходе успел зашить в подкладку пиджака – и потом не раз хвалил себя за предусмотрительность.
В карцере было время подумать. Ростислав внезапно сообразил, что крепкие ребята из контрразведки абсолютно не заинтересованы выяснить истину. Вполне достаточно того, что подозрительный гость с паспортом, выданным в Бомбее, будет списан в расход, как очередной большевистский шпион. Впрочем, возможен и другой выход – в первый же день ему намекнули: за весьма солидную сумму Ростислава могут признать больным и отправить в госпиталь. Насколько он понял, это была обычная практика: из госпиталя легче освободиться.
На следующем допросе Арцеулов заявил, что желает дать показания, но лишь кому-либо из высших чинов богоугодного заведения, где его держат. Как ни странно, это подействовало. Через час его привели в кабинет полковника с забавной фамилией Нога. На этот раз его выслушали внимательнее. Впрочем, Нога ему тоже не поверил и без особого интереса предложил назвать кого-либо из офицеров Русской Армии, которые могли бы засвидетельствовать его, Ростислава, подозрительную личность.
И тут Арцеулов впервые понял, что ему придется нелегко. К Адмиралу его и Гришина-Алмазова отправлял лично Деникин – но бывший Главнокомандующий Вооруженными Силами Юга России еще в марте покинул негостеприимный Крым. При их разговоре присутствовал генерал Романовский, но бывшего заместителя Верховного не так давно застрелили в Стамбуле. Были и те, вместе с кем он воевал. Но ни Маркова, ни Дроздовского уже не было в живых, погиб и Гришин-Алмазов. Оставались просто фронтовые товарищи. Волнуясь, Арцеулов стал называть фамилию за фамилией. Нога, кивая, записывал, но вид его был настолько недоверчивым, что Ростислав понял, – это едва ли поможет.
Все оказалось еще хуже. Дней через пять Ростислав был вновь вызван к полковнику, и тот откровенно предложил ему не водить контрразведку за нос. Когда Арцеулов попытался узнать о судьбе своего запроса, то Нога молча протянул ему список.
Из его товарищей не уцелел никто. Ротный – капитан Корф уже в чине полковника пропал без вести, выполняя секретное задание командования. Офицеры его взвода погибли еще в 19-м, а совсем недавно, в марте, умер от тифа Андрей Орловский.
Князь Ухтомский, на встречу с которым он надеялся больше всего, так и не попал в Крым. Его часть была отрезана под Новороссийском и отступила куда-то к грузинской границе.
У Арцеулова была безумная мысль попроситься на встречу с самим Врангелем – барон мог его помнить, но он понял: в этом ему откажут.
Итак, не оставалось никого. Прошел всего год – и он вернулся на кладбище. Даже хуже – никто уже не скажет, где, в каких местах от Тулы до Симферополя находятся могилы его товарищей…
…Полковник Нога, внимательно наблюдавший за ним, внезапно изменил тон. Похоже, лицо Ростислава сказало ему больше, чем все слова. Подумав, он предложил назвать кого-либо из офицеров других частей, которые могли бы помнить Арцеулова.
И тут блеснула надежда. Он же хорошо знал ребят из отряда Дроздовского! Он был знаком с самим Дроздовским, но того уже нет в живых. Ростислав назвал капитана Туцевича, с которым был знаком еще с 16-го. Полковник Нога покачал головой: Туцевич, успевший стать полковником и командиром артиллерийского дивизиона, убит прошлым летом.
Арцеулов стал лихорадочно вспоминать. Он неплохо знал еще двоих: капитана Макарова и поручика Тургула. Нет, кажется, Тургул тоже успел к весне 19-го стать капитаном и даже получить батальон. Ростислав хотел назвать Макарова, но вспомнил: того перевели в штаб Май-Маевского, а значит, его тоже могло не быть в Крыму. И он назвал Тургула.
Брови полковника поползли вверх. Он заявил, что капитана Тургула не знает, а что касается его превосходительства генерала Тургула, то запрос сделать можно, если, конечно Арцеулов знаком именно с ним.
В первую секунду – Ростислав стал вспоминать, не было ли у Антошки Тургула дяди генерала, но потом решил, что терять ему совершенно нечего. Тем более, выяснилось, что и Антошку и загадочного генерала зовут одинаково – Антоном Васильевичем…
…Через три дня дверь его камеры распахнулась, и появился Антошка – веселый, как всегда, подтянутый, в лихо заломленной на затылок – по примеру покойного Дроздовского – фуражке. Год назад они не были особо близки, но Антошка, похоже, явно радовался встрече. Они обнялись, и Тургул потащил его из камеры. Какие-то тюремные крысы пытались толковать о нарушенном порядке и о бумагах, которые должно заполнить. Внезапно лицо Антошки изменилось, он рыкнул – и контрразведчиков сдуло ветром. И тут только Арцеулов заметил, что на Антошке не обычный офицерский китель, а щегольская форма дорогого сукна. А еще через несколько минут он узнал то, что добило окончательно: Антошка, то есть, конечно, Антон Васильевич, не просто генерал, которых в Крыму и так окопалось достаточно. Бывший поручик командовал лучшей дивизией белой армии – Дроздовской.
С этой минуты жизнь пошла совершенно иначе. В тот же день, едва дав Арцеулову привести себя в порядок после узилища, его доставили прямиком к Главнокомандующему. Оказывается, Врангель помнил и Арцеулова, и задание, с которым отправляли его к Адмиралу. Ростислав сразу же получил выговор за то, что не решился обратиться прямо к Главкому, а затем Врангель слушал его больше двух часов. Арцеулов понимал, что его рассказ уже не имеет никакой практической ценности. Все, ради чего его посылали через фронт, погибло вместе с Колчаком. Но барону было, похоже, просто интересно. Ростислав был единственным, кто сумел добраться к Колчаку – и вернуться. Врангель слушал его не перебивая, как слушают сказку или древний миф о героях…
…Из кабинета Врангеля Ростислав вышел уже подполковником. Поскольку документов у него не оставалось, он мог легко стать и генералом – барон верил на слово. Конечно, подобная мысль даже не приходила в голову, но кое-какие выводы Арцеулов уже успел сделать. Здесь, в Крыму, очень легко отправляли людей в контрразведку – и так же легко повышали в чинах. Оставалось узнать, как здесь воюют.
Тургул обещал ему должность заместителя командира полка – и не простого, а Первого Офицерского, лучшего в дивизии. Иного желать просто невозможно, и Ростислав заранее обрадовался. Оставался пустяк, чистая формальность – пройти через армейских эскулапов, дабы получить справку, без которой здесь, как, впрочем, и всюду, дела не делались. Ростислав с легким сердцем зашел в центральный севастопольский госпиталь – и был признан полностью негодным к службе.
Это был конец. Напрасно он доказывал, шумел, пытался поднимать гирю и стоять на руках. Врачи были неумолимы, а когда он в отчаянии бросился к Тургулу, тот выслушал сочувственно, но с медициной посоветовал не шутить…
…Через несколько дней Арцеулов попал на прием к какому-то столичному светиле, занесенному военным ветром в Симферополь. И тут уж ему самому стало не до шуток. Светило говорило долго, сыпало латинскими терминами, но главное Ростислав уловил сразу. Его фронтовые контузии были не в счет – с этим на третий год войны успели свыкнуться. То, из-за чего его не пускали на фронт в Сибири, здесь бы не помешало. Но дело было в другом – у него оказалась черепная травма – свежая, обширная, поразившая почти треть мозга.
Арцеулов вспомнил: падающий "Муромец", лопнувшие ремни и страшный удар, после чего все стало черно. "Никогда не снимай перстня!" Тогда он не послушал совета, отдал перстень Лебедеву – и тот остался невредим. В памяти всплыло давнее видение: он, прикованный к креслу, смотрит на глухую стену неведомого ему парижского дома…
Он не выдержал и принялся расспрашивать. Светило долго отнекивалось, но затем все-таки разговорилось. После травмы у Арцеулова должны были начаться приступы слабости, временная потеря координации и сильная, невыносимая боль…
…Все это было. Ростислав вспомнил дорогу от Челкеля, переход к монастырю – дни, когда казалось, что он попросту не дойдет, свалится и останется навсегда под чужим холодным небом, если, конечно, краснопузый Косухин не потащит его дальше в приступе внеклассового великодушия…
Светило подтвердило – так и должно было начинаться. А еще через несколько дней, в крайнем случае, недель, Ростислава ждал полный паралич. То, что этого до сих пор не случилось, явилось для петроградского светила величайшей и абсолютно неразрешимой научной загадкой…
…Но Арцеулов знал то, о чем никому не рассказывал здесь, в Крыму. Тайное убежище, монахи в оранжевых плащах и Цронцангамбо, лечивший его каким-то пахучими мазями. Тогда боль и слабость отступили. Позже, в Индии, почти ничего не напоминало о травме. Другое дело, насколько долго будут действовать эти загадочные снадобья…
…Единственно чего он добился – это должности офицера по особым поручениям при штабе Главкома. Месяц Арцеулова держали в тылу, посылая инспектировать склады, пока наконец он не выбил право ездить на фронт. Конечно, это было абсолютно не то. Арцеулов ехал в Крым не инспектировать
– он ехал воевать, и очень скоро его посетило первое сомнение.
Может, Ростиславу все-таки стоило остаться в Индии и вместе с Ингваром организовывать экспедиции в Гималаи. А может, и эта мысль посещала его все чаще, надо было ехать в Париж, чтобы краснопузый дурак Степка не оставался там один…
…Он не выдержал и написал Валюженичу, сообщив свой симферопольский адрес. Ответа не было, и тревога росла. Ростислав вспомнил последний разговор с Наташей, странную телеграмму от Карла Берга и еще более странное молчание Тэда и девушки. Конечно, американец мог уехать, забыть – но Наташа должна помнить…
…В свободное время, которого здесь оказалось слишком много, Арцеулов забегал в библиотеки: и в симферопольскую городскую, и в знаменитую севастопольскую, основанную адмиралом Лазаревым. Там он нашел немало статей Семирадского, пару публикаций Семена Богораза и массу работ, напечатанных Бергами – Карлом и Федором, отцом Наташи. Были и Наташины статьи, но прочитать их, равно как и все прочие, Ростислав так и не смог. Физика и высшая математика – от этого он полностью отвык за фронтовые годы.
Перелистав "Известия Императорской Академии Наук", Арцеулов нашел статью Родиона Геннадиевича, который оказался на простым учителем, а почетным доктором Стокгольмского университета. Вероятно, бывший ссыльный, фамилия которого, как выяснилось, была Соломатин, рассказал своим случайным гостям далеко не все. Статья называлась "Предварительный анализ древнедхарской письменности на основании памятников Северного Урала". Решив, что это таки не математика и не теория частиц, Ростислав решил ее основательно проштудировать, но не успел. Барон отправил его под Александровск; где Дроздовская дивизия насмерть схватилась с 13-й армией бывшего поручика Уборевича…