Шурка не слышал. Он изменился, осунулся, даже постарел. Печальными страдающими глазами он смотрел не моргая перед собой. Рядом с ним сидел один из тех товарищей из посольства. Он дремал, а может, делал вид, что дремал. Его левая рука и правая рука Шурки лежали на подлокотнике рядом. Их соединяла тускло поблескивающая цепочка наручника. Сзади сидел второй товарищ из посольства и читал "Правду".
Шурка не слышал, потому что слушал другое - внимательно и напряженно. Сквозь натужное волнообразное гудение самолетных моторов пробивалась песня - кавалерийский походный марш, исполняемый одновременно тысячами луженых глоток, песня простая, счастливая и понятная, как правда:
Мы красные кавалеристы, и про нас
Былинники речистые ведут рассказ...
Шурка осторожно приподнялся и, стоя на полусогнутых, посмотрел сквозь стекло иллюминатора вниз. Там лежали белые Гималаи. А в распадке тянулись черной вереницей люди. Они шли в сторону, обратную той, куда сейчас летел Шурка, они шли на юг, они шли - в Индию...
Глава вторая
ОНИ ШЛИ БЫСТРО, ОГИБАЯ НАСЕЛЕННЫЕ ПУНКТЫ И НЕ ВСТУПАЯ В КОНТАКТ С МЕСТНЫМ НАСЕЛЕНИЕМ. О ТОМ, ЧТО ДВЕНАДЦАТЬ ТЫСЯЧ ДВЕСТИ ПЯТЬДЕСЯТ САБЕЛЬ, НЕ СЧИТАЯ ДРУГОЙ, СОПУТСТВУЮЩЕЙ КАВАЛЕРИИ ЖИВОЙ СИЛЫ И ТЕХНИКИ, УЖЕ ПЕРЕСЕКЛИ ГРАНИЦУ ИНДИИ И УПОРНО ДВИЖУТСЯ НА ЮГ, ЕЩЕ НЕ ЗНАЛИ ДАЖЕ В КРЕМЛЕ.
Густое синее небо, голубой снег, зеленый рифленый лед. Среди гряды покрытых вечным снегом вершин выделялась одна - ее пик растворялся в невидимой вышине на фоне маленького, но ослепляюще белого солнца. В шинелях, в буденовках с застегнутыми клапанами на укрытых попонами лошадях сидели изрядно замерзшие, красноносые комиссар Брускин и бывший комэск Новиков. Рукой в вязаной шерстяной варежке комиссар указывал на горы и увлеченно рассказывал:
- Эта группа гор называется Кадринатх-Бадринатх. Там берет свое начало великий Ганг. А это знаменитая гора Нандадеви...
- Манда деви? - удивился Новиков, дуя на свои красные, как лапы гуся, ладони.
- Нандадеви, - поморщился Брускин. - Ее вершина видна из любой точки Индии. Между прочим, существуют свидетельства, что в ее пещерах скрывается людоедское племя хетти, живущее еще в каменном веке. Разумеется, это не более чем миф.
Новик смотрел на комиссара с бесконечным уважением.
- Гляжу я на тебя, Григорий Наумович, и диву даюсь! Вроде голова не такая большая... И как это в ней все помещается!
Брускин смущенно усмехнулся.
- В гимназии моим любимым предметом была география. Думаю, если бы я не стал революционером, то наверняка был бы географом, путешественником. В этих профессиях много общего. И те и другие - первопроходцы! Вы не находите, товарищ Новиков?
- Да я в этом ни хрена не понимаю! - искренне признался Новик. - Вот ты мне сейчас говорил-говорил, а я уже ни-чего-шеньки не помню! Я, Григорь Наумыч, страсть как учиться не любил. Мне легче руку себе отрубить, чем слово какое написать...
Брускин нахмурился.
- Это плохо! Учиться надо, Иван Васильевич. Учиться, учиться и учиться... Вот освободим Индию - и засажу я вас за парту.
Новик проводил внимательным мужским взглядом сидящую верхом на белой кобыле Наталью.
- Взять-то мы ее возьмем, да только прежде яйца б не поморозить... А то и останется тогда - учиться и учиться, - задумчиво проговорил Иван.
Брускин вновь поморщился и, решив сменить тему, указал на другую вершину.
- А это...
Но вдруг Новиков обеими руками выбил из седла комиссара и сам полетел следом в девственно белый снег. В следующее мгновение кусок синего льда там, где только что была голова Брускина, вдруг взорвался фейерверком, и прощально визгнула улетающая от рикошета пуля. И только потом прозвучал звук выстрела, он рос, множился, гуляя эхом среди гор, и красноармейцы стали крутить головами, высматривая, откуда стреляли, а главное - в кого.
Осаженная на всем скаку белая кобыла остановилась рядом. Наталья хотела соскочить, но зацепилась сапогом за стремя и полетела в снег до кучи, и теперь они барахтались в снегу втроем.
- Живы? Оба живы? - спрашивала Наталья.
- А что? Что такое? - крутил головой ничего не понявший Брускин.
- Стреляли в тебя, Григорь Наумыч, - объяснил, поднимаясь, Иван. - Аккурат с твоего умного котелка крышку бы и сняли.
- А как же вы поняли, что в меня? - На лице комиссара совсем не было страха, было одно удивление.
- Выстрел-то я увидел. Во-он там. А что в тебя - почуял, - объяснил Иван.
- Шесть человек сегодня, - со вздохом сказала Наталья, помогая Брускину подняться.
- Ишь ты, как за комиссаром ухаживаешь, - щурясь насмешливо, прокомментировал Иван.
Наталья хотела что-то ответить, но замерла. У одного из кавалеристов вдруг слетела с головы и полетела кувырком буденовка, плотно наполненная чем-то розовым. Сам верховой стал валиться набок и упал в снег лицом. И только потом услышали выстрел.
- А вот и седьмой, - мрачно сказал Брускин.
- Ох поймаю я того стрелка, распанахаю его от темечка до самого копчика, - играя желваками, пообещал Иван.
Мерцали угли в очаге, устроенном посреди горского домика, в котором спали на полу вповалку красноармейцы и страшно, будто соревнуясь, храпели.
Иван не спал. Он прикурил самокрутку и поднес горящую спичку к розовой палочке благовоний у домашнего алтаря. Палочка загорелась и задымила, осветив местного бога. Бог был небольшой, медный, голый - мальчик-подросток с монголоидным типом лица. Иван внимательно смотрел на него.
Сидящий рядом повел носом и открыл глаза.
- Ну и вонь. Ты чего не спишь, Иван?
- Храпите, черти, - объяснил Иван, не отводя взгляда от бога.
- Гляди, барин, - пробурчал красноармеец и повернулся на другой бок.
В приоткрывшуюся дверь втиснулся часовой с винтовкой.
- Новик, ты здесь, что ль? - спросил он громко.
- Не ори, народ разбудишь, - отозвался Иван.
- Тебя Лапиньш вызывает, срочно!
Иван не двигался, продолжая курить, и все смотрел на медную фигурку.
- Слышь, что ль, срочно!
- Я ему нужен, вот пусть и подождет... - проворчал Иван и стал подниматься.
Над самым большим из домов повис в безветрии красный флаг. Это был местный храм. Алтарь здесь был большим и бог, тот самый мальчик из меди, тоже большим, в человеческий рост. Вокруг него и расположились отцы командиры.
- Що це за чоловики? - возмущенно кричал Ведмеденко. - Хочь бы побачити... В мэнэ у эскадрони троих вже повбывало...
- У артиллеристов шестнадцать человек убили, - мрачно сказал начштаба Шведов.
- Да три пушки вместе с лошадьми в пропасть ухнули, - прибавил командир артполка пучеглазый Михей Зюзин.
- Мы поставлены в дурацкое положение, когда совершенно невозможно вести агитационную и пропагандистскую работу, - возбужденно зачастил Брускин. - Мы их ищем, мы оставляем им в каждом селении агитлитературу и продукты, а в ответ - стреляют, стреляют, стреляют!
- А что скажет товарищ Курочкин? - спросил лежащий на спине бледный Лапиньш.
Все посмотрели на усатого, в кожаном шлеме авиатора.
- Ежели мотор заведется, то взлететь я, конечно, взлечу. - Курочкин был очень серьезен. - С горочки столкнуть - и аэроплан на крыло встанет. Увижу я их сверху, могу. Могу и бомбу бросить. Ну а сесть, извините, некуда...
- Красноармеец Новиков по вашему приказанию явился, - доложил Новиков, пристально и серьезно глядя в глаза Лапиньша.
Тот криво, одной половинкой рта улыбнулся.
- Скажите, красноармеет Новиков, потему вы смеялись токта, на суте?
Иван улыбнулся.
- Смешно стало. Думаю, как это вы меня расстреляете, если мне до ста одного года суждено прожить и своей смертью помереть.
Все удивленно смотрели на Новика.
- Это что еще за предрассудки, Иван Васильевич? - добродушно спросил Брускин.
- А мне бабка-повитуха, когда я двенадцатым, последним из мамки выскочил, сразу про то сказала.
- Вы это помните? - Лапиньш даже приподнял голову.
- То-то и оно что помню. Да я сперва и сам не верил, а потом, как германцы меня стреляли, да не застрелили, а потом белые - и тоже никак... Вот мне и смешно стало...
- Скажите спасипо комиссару, - жестко сказал Лапиньш.
Иван кивнул.
- Вот я и говорю, конфуз бы случился...
- Новиков! - оборвал его Лапиньш. - Нато взять языка. Токо, кто стреляет. Возьмете - полутите эскатрон снова. Сможете?
- Ясное дело, смогу, - уверенно ответил Иван.
- Перите сепе кого хотите...
- Да никого мне не надо...
- Потему?
Иван улыбнулся лукаво.
- А я славой не люблю делиться.
Все, кроме Лапиньша, засмеялись. Останавливая их, Иван сказал деловито:
- Значит, как этот гад стрельнет, бейте со всех стволов, чтоб шуму больше было. Только чтоб без артиллерии, понял, Михей?..
Возвращаясь к себе, Иван встретил Наталью. Она шла по натоптанной хрупкой тропке.
- Чего не спится, замком? - весело спросил Иван.
- Не спится, - отозвалась Наталья.
- У комиссара рукавички хороши - уже не ты ль связала? - приближаясь вплотную, спросил Иван.
- Я... - тихо и смущенно ответила Наталья.
- Мне б связала. А то завтра языка пойду брать, отморожу руки - и не обнять тебя потом... - Иван прихватил Наталью за талию и притягивал к себе.
- Тебе вязала... - прошептала Наталья, не поднимая глаз.
- А ему отдала?.. Ну и ладно, не нужны они мне, это я так...
- Ты там поберегись, Иван Васильевич...
- А ты поцелуй, тогда поберегусь, - пообещал Иван, ища своим лицом ее лицо, но Наталья вывернулась и побежала к одному из домишек.
Иван удовлетворенно смотрел ей вслед.
- Эх, Наталья, нам бы только до теплых земель добраться. А то, боюсь, простужу тебя на снегу... - сказал он негромко и очень серьезно.
Иван дышал часто и сипло, как привязанный к телеге старый цыганский пес в конце долгого перехода, и был мокрым, как церковная мышь, выбравшаяся на край купели, в которую свалилась по неосторожности. Он сделал еще три шага вверх и ткнулся обессиленно лицом в снег...
Внизу, в ущелье, вытянулась медленная колонна. Иван лежал за камнем и разглядывал своих в бинокль. Ехали верхом рядом Брускин и Наталья. Он что-то говорил ей быстро, рассказывал, а она рассеянно слушала и посматривала вверх, на горы. Иван вздохнул.
Выстрел прозвучал, как всегда, неожиданно. Новик завертел головой и все же успел увидеть легкий дымок, поднимающийся из-за камня слева и ниже.
- Что, забыли, черти! - процедил Иван сквозь зубы, и тут же снизу стали часто бить винтовки, а чуть позже зататакали и пулеметы. Новик улыбнулся, подоткнул полы шинели под ремень и, придерживая шашку, побежал туда - вниз и влево.
В свисте летящих над головой пуль Иван вдруг услышал знакомый звук ввинчивающегося в воздух снаряда, упал на камни и прикрыл голову руками. Снаряд разорвался выше, Ивана присыпало каменной крошкой, а когда он приподнял голову, какой-то припоздалый камешек больно тюкнул его в макушку.
- Михей, гад, убью! - в бешенстве пообещал Иван...
Когда стрельба прекратилась, Иван приложил к глазам бинокль и скоро нашел того, кого искал. Он был совсем близко. Стрелок засыпал из рожка порох в длинный ствол старого кремневого ружья и опустил в него большую круглую пулю... Он уже выцелил кого-то внизу, но сделать выстрел не успел. Что было сил Иван перетянул его нагайкой вдоль спины и выкрикнул зло и торжествующе:
- А-а, суч-чонок!
От неожиданности и резкой боли стрелок прогнулся и перевернулся на спину. Это был мальчик со смуглой кожей и монголоидным типом лица.
- Хай ме бхарата пули! - крикнул он неожиданно для своего положения властно.
- Хай ме бхарата пули! - в очередной раз торжественно выпалил таинственный стрелок и даже топнул ногой.
Комэск Ведмеденко почесал могучий загривок и заговорил задумчиво:
- Що це таке хай, то я разумею... Пули, воны пули и е... А що це таке - мебхарата?
- Значит, думаешь, Микола, хлопчик не хохол? - спросил его усмешливо комэск Колобков.
Ведмеденко еще раз пристально и изучающе посмотрел в лицо незнакомца и, махнув рукой, подытожил:
- Та ни!..
Командиры захохотали. Не смеялись лишь Лапиньш и Новиков. Иван смотрел на пацана внимательно и удивленно.
- А между прочим, товарищ Ведмеденко не так уж и не прав, - заговорил, вставая и протирая очки, Брускин. - Все языки мира делятся на группы и подгруппы. Так вот, я специально подсчитывал, в нашем корпусе присутствуют представители всех групп и почти всех подгрупп. Этим мы, кстати, опровергаем известный библейский миф о неудачном строительстве Вавилонской башни...
- Претложения, товарищ Прускин, - прервал его Лапиньш.
- Предложение мое простое, Казис Янович. Собрать всех представителей языковых групп и подгрупп, и пусть они послушают этого туземца. Что касается меня, то, хотя я совсем не знаю идиша, могу со всей ответственностью заявить, что его язык не принадлежит ни к семитской группе языков, ни к германской. А что можете сказать вы, Казис Янович, как носитель латышского языка?
Лапиньш посмотрел на туземца.
- Кад таве вялняс гребту, - сказал он и отвернулся.
Длинной вереницей стоял кавалерийский интернационал: чех, венгр, эстонец, карел, финн, молдаванин, киргиз, казах, удмурт, грузин, лезгин, и, как стали говорить позже, многие-многие другие. Они поочередно подходили к юному стрелку, слушали одну и ту же фразу и мотали отрицательно головой.
Китаец Сунь слушать не стал, а, глядя в упор, стал задавать вопросы по-китайски, но вдруг стрелок резко ударил его ладонью по щеке. Сунь закрыл ладонями лицо и заплакал. Презрительно глянув на него, стрелок отвернулся.
Вновь собрались отцы командиры.
- Если опираться на платформу революционного процесса, то мы должны помиловать его и взять с собой, - говорил Брускин. - С точки зрения ортодоксального христианства, к примеру, дохристианские язычники были безгрешны, так как они не могли еще знать истинной, по мнению христиан, веры. Может быть, он стрелял в нас не как в красных, а как в белых?
- А як же стяг? - развел руками Ведмеденко. - Чи вин нэ бачив, що стяг чорвоний?
Новиков сосредоточенно молчал и все переводил взгляд с лица пацана на лицо медного бога. Они были похожи как две капли воды. И пропорции тела, и осанка, и медный бубенчик на шее.
- Взять его с собой мы не можем, - задумчиво заговорил Шведов. - Братки его в первом же бою уконтрапупят. Если сегодня ночью не придушат.
- Хай ме бхарата пули, - встревоженно напомнил о себе подросток.
- Вот тебе и пули, - вздохнул Шведов. - Дитя ведь еще... Может, оставим его здесь завтра, а сами дальше пойдем?
- Он упил тватцать тевять наших поевых товарищей, вы запыли это? - спросил свистящим шепотом Лапиньш.
Все опустили глаза.
И вдруг глухо и тяжело ухнуло что-то в глубине гор, будто шевельнулось там их великое сердце.
Ночью Иван нашел в одном из домов спящего комиссара и с силой потряс его за плечо.
- Что? - спросонок вертел головой Брускин.
- Слушай, Григорь Наумыч! - зашептал Новик. - Места себе не нахожу, крутит все в груди у меня. Нельзя того пацана казнить!
Брускин потер лицо ладонью.
- Почему?
- Почему - не знаю, а что нельзя - знаю точно!
- Казнить... нельзя... помиловать... - задумчиво проговорил комиссар.
- Тебе не казалось, Григорь Наумыч, что ты его где-то уже видел? - с горящими глазами шептал Иван.
- Да, казалось, но я подумал, что это обычное дежа-вю. А что, вам тоже?
- Знаешь, где ты его видел? Вот он! - Иван торопливо зажег спичку и поднес ее к лицу медного бога.
- Да, пожалуй, похож, - согласился Брускин.
- Да не похож, а он сам и есть! Я уж все гляделки проглядел! Он бог ихний! Понимаешь, какое дело? Я как думаю... Он всех своих прогнал, спрятал выше ли, ниже ли, хрен их знает, а сам решил нас наказать за то, что мы в его владения без спросу зашли, понимаешь?
- Версия вполне убедительная. Горные народы часто выбирают себе живых богов. Тот же тибетский далай-лама... Но разве это что-нибудь меняет?
Новиков растерялся.
- Да как же... Бог как-никак!
Брускин покачал головой.
- Какая у вас все-таки каша в голове, Иван Васильевич! В борьбе с религией наши враги не верующие, а боги, тем более если они - живые.
На рассвете перед выходом состоялась казнь. Петлю приладили на брусе, торчащем из стены храма рядом с небольшим медным колоколом.
- "По закону революционного времени за контрреволюционную деятельность гражданин Хайме Бхарата Пули приговаривается к смертной казни через повешение. Приговор осуществить немедленно", - громко прочитал по бумажке комиссар артполка.
- Хай ме бхарата пули! - звонко крикнул мальчик, глядя в небо.
Командир артполка Михей Зюзин ловко и привычно выбил из-под ног приговоренного пустой снарядный ящик. Бог дрыгнул ногами, пытаясь ухватиться руками за веревку над головой, сильно качнулся, ударился лбом о колокол и тут же послушно опустил руки и испустил дух. Глухой медный звон заметался по ущелью и, успокаиваясь, стал подниматься к небу.
Москва. Кремль.
13 июня 1920 года.
Ленин сидел в глубоком кожаном, в белом полотняном чехле кресле и что-то быстро и увлеченно писал, пристроив на колене блокнот. Ему не мешал стрекот телеграфного аппарата, стоящего рядом на стуле. Выползающую из него ленту принимал телеграфист - атлетически сложенный красноармеец в гимнастерке, галифе и ботинках с обмотками - и громко вслух читал:
- "Лондон. Как передает агентство Рейтер из Индии..."
Ленин тут же оторвался от работы, поднял голову, внимательно вслушиваясь в каждое слово.
- "В индийских Гималаях произошло самое сильное за последние пятьдесят лет землетрясение. По подсчетам английских специалистов, это ужасное стихийное бедствие унесло не менее ста тысяч человеческих жизней".
С громким шлепком упал вдруг на пол блокнот и покатилась ручка. Телеграфист оторвал взгляд от ленты. Ленин лежал в кресле неподвижно, глаза его были закрыты.
- Владимир Ильич, - негромко позвал его телеграфист.
Ленин никак не прореагировал.
- Надежда Константиновна! - закричал телеграфист.
ВОПРЕКИ УТВЕРЖДЕНИЯМ ВЧЕРАШНИХ И СЕГОДНЯШНИХ ИСТОРИКОВ ПЕРВЫЙ УДАР СЛУЧИЛСЯ С ЛЕНИНЫМ НЕ В ДВАДЦАТЬ ВТОРОМ, А РАНЬШЕ - В ДВАДЦАТОМ ГОДУ.
Вечером, когда вошли в очередное безмолвное и безлюдное селение и уже начали спешиваться, Иван поднял голову и посмотрел на вершину Нандадеви. Всегда четко вычерченная на фоне оранжевого вечернего неба, сейчас она казалась смазанной. Иван зажмурил глаза, открыл и вновь взглянул на Нандадеви. Она вибрировала.