Довольно пожилой, но все еще крепкий князь Воротынский, коему за его многочисленные заслуги явили особое уважение, поименовав по имени-отчеству, степенно поднялся и прижал руку к сердцу.
- Тебе стоять против степи. В том тебе будет подмогой Мстиславский…
Еще один боярин и князь вздел себя на ноги.
- А такоже князья Черкасский, Курбский и Хованский.
Сделав едва заметную паузу, мужчина на троне с легкой усмешкой добавил:
- В подручники возьми себе Данилку Адашева. Три года назад он хорошо погулял по басурманским землям.
Тишина еще больше усилилась, хотя казалось - уж куда более? По всему выходило, что великий князь задумался над тем, чтобы вновь приблизить опального окольничего. Впрочем, надолго бояр эта новость не заняла, и следующие полчаса они посвятили обсуждению хотя бы примерных набросков штатного расписания обоих войск. Ведь иной воевода ну всем хорош: и воинская удача при нем, и в сече не последний, да вот беда - родом не вышел. А допустить, чтобы знатным да родовитым командовал кто-то хоть и более талантливый, да худородный… Такое и вовсе не возможно. Потому как против всего порядка вещей - и земного, и божественного. Да что там, в соответствующих Приказах даже специальные Разрядные книги велись, чтобы, не дай Бог, не запамятовать - кто, где, когда и над кем верховодил, а кто в подручных воеводах ходил. Упаси господь знатному боярину встать под менее родовитого - все, и он сам, и потомки его не увидят больше достойного их места и чина. Да и насмешек не оберешься - как же, потомок удельных властителей служил под началом у какого-нибудь худородного, не способного проследить своих пращуров хотя бы до пятнадцатого колена.
- Довольно.
С явной неохотой угомонившиеся после царского окрика думцы расселись по своим местам, готовясь слушать. Точнее, изо всех сил отбрыкиваться от навязываемой им великим государем чести. Иоанн Васильевич еще два заседания Думы назад ошарашил их новой затеей, возжелав отстроить в каждом крупном городе своей державы большие хлебные амбары, причем не из дерева, а из совсем даже недешевого камня. Ладно бы только он, но архипастырь Московский и всея Руси тоже поддержал его в этой затее и своим авторитетным словом, и конкретными делами. И все было бы хорошо… Если бы не было так плохо. Потому что все крепко-накрепко помнили, что тот, кто не справлялся с государевыми повелениями, хорошо себя никогда не чувствовал: либо все обходилось краткой опалой, либо длительной, нередко и в монахи приходилось постригаться. Но лучше уж так, чем голову на плаху!.. И ладно еще только свою, а не всего семейства разом.
- Дело важное и большое, это так.
- Но богоугодное!
Благожелательно кивнув поддержавшему его митрополиту, царь погладил слегка вьющуюся бородку.
- И думается мне, одному его осилить никак не получится. Так, бояре?
Думцы тут же согласно загудели что-то одобрительное.
- Что не получится у одного, сдюжат трое. Князья Шуйские и Скопин-Шуйский.
Троица Рюриковичей, поднявшись, вразнобой поклонилась, совсем не обрадовавшись оказанной им чести и доверию, - зато остальные родовитые явно вздохнули с облегчением, мысленно утирая честный трудовой пот. Слава те, господи, сбагрили! Одной заботой меньше!.. У них. Еще бы найти того дурака, что возглавит строительство новых крепостиц и засечных черт, - и вообще бы полная благодать приключилась…
- Гхм!..
Чуть пристукнув своим посохом о каменную плитку пола, первый из думных бояр Иван Бельский (вполне уже оправившийся от кратковременной царской немилости и приструнивший всех своих врагов и недоброжелателей) оглядел присутствующих и зычно провозгласил формулу завершения:
- Великий государь решил, и Дума боярская на том приговорила!
На сей радостной ноте заседание и закончилось - первым ушел царь вместе со своим наследником, за ними потянулись разгоряченные, несмотря на прохладу Грановитой палаты, бояре, и последними двинулись на выход думные дьяки и писцы. Вот уж для кого все только начиналось!.. Написать великое множество распоряжений, разослать их с гонцами, подсчитать потребное количество припасов, какие полки куда пойдут, проверить дороги, готовность пушек Большого наряда…
- Митя, что-то владыко наш малость прихворал. Навести-ка ты его ближе к вечере?
- Да, батюшка.
За здоровьем митрополита Московского и всея Руси великий князь и его наследник следили с одинаковым рвением; и если для Иоанна Васильевича он был ценен как верный союзник и соратник, то царевич Дмитрий, помимо всего прочего, видел в нем… Гм… ну, ближе всего подходило определение "стабилизатор". Разделяя все устремления своего государя, архипастырь Русской православной церкви зачастую не разделял путей их достижения и, аккуратно пользуясь своим авторитетом и мягкими уговорами, старательно сглаживал слишком острые "углы" тяжелого царского характера и по возможности гасил первые порывы. Не будь его рядом с троном - кто знает, сколько боярских голов полетело бы с плахи на пропитанную кровью землю?..
"Надеюсь, я смогу добавить ему пару-тройку дополнительных лет жизни".
Поцеловав родительскую руку и медленно зашагав к Успенскому собору, царевич вспоминал думных бояр и праздновал свой первый маленький успех. Даже несколько: во-первых, отец весьма рационально назначил основных воевод, опираясь в своем выборе не на знатность оных (хотя и про нее не забывал), а на умение воевать с тем или иным противником. Вроде князя Воротынского, поседевшего на порубежной службе и до малейших тонкостей познавшего все повадки да уловки степняков, - отчего и гонял их в хвост и в гриву или малыми силами давал достойный отпор. А поставь его против шведов или поляков? Нет, он, конечно, и там справится… Наверное. Но людишек служилых все же в землю поляжет заметно больше. Или вот князья Горбатый-Шуйский и Хворостинин - если против крымчаков да ногаев они показали себя просто хорошо, то супротив европейских вояк ну прямо выше всех и всяческих похвал, причем последний проявил себя не только хитроумным тактиком, но и выдающимся стратегом.
"Кстати, надо бы к тезке присмотреться повнимательнее".
Во-вторых, удалось немного изменить отношение отца к талантливому военачальнику Даниле Адашеву. Конечно, немало помогло и то, что опальному окольничему было абсолютно без разницы, кого именно гонять - крымских нукеров или литовскую шляхту. Но все же. В-третьих, смена воевод означала весьма вероятную победу там, где должны были быть поражения, а это, в свою очередь, подразумевало спасение тысяч русских воинов от смерти или плена.
"Та же битва при Чашниках, где Шуйский вдобавок еще и осадную артиллерию потерял, дятел долгобородый. Или, если взять что поближе, - бой при Невеле".
Тому же князю Курбскому, умудрившемуся этот бой проиграть, имея аж трехкратный перевес в силах, будет гораздо труднее убежать в Польшу от южных границ царства Московского. А значит, останутся живы его жена и сын, которых он в ином случае попросту бросил бы на скорую смерть.
"Жалкое ничтожество! Не спасти родную кровь, имея для этого все возможности!.."
Ну и четвертое. Было у Дмитрия сильное подозрение, что клан Шуйских не справится с отцовским поручением. Не по злому умыслу, нет!.. Просто и Петр Иванович, и Иван Андреевич с малолетства были "заточены" под дела воинские, а никак не организационно-хозяйственные. В отличие от них у Федора Ивановича Скопина-Шуйского такой опыт был в превеликом множестве - почти восемнадцать лет его набирался в своих многочисленных имениях, находясь в ссылке да под внимательным надзором. Вот и получается, что из тройки князей один будет работать головой, а двое - языками. Кстати, в опалу Скопин-Шуйский попал аккурат после того, как государев опекун Андрей Шуйский был растерзан псарями. По прямому указанию самого опекаемого, пронесшего подсердечную ненависть к своему "наставнику" сквозь всю свою жизнь.
"Из всего клана Шуйских казнили лишь одного, историки же будут говорить, что отец мой был лют безмерно и кровь людскую лил, что водицу. Хм… А ведь действительно - если потомки удельных суздальских князей "завалят" столь важный проект, как зернохранилища, никто и слова не скажет, когда в наказание их удел и все вотчины перейдут в нашу родовую собственность. Справятся, потратив немало своего серебра? Честь им и хвала".
Занятый размышлениями, царевич и сам не заметил, как зашел под своды Успенского собора. Выплыв из мыслей уже внутри, он едва заметно повел головой, осматриваясь, затем под взглядами многочисленных прихожан подошел к иконе преподобного Сергия Радонежского и преклонил перед ней колени. Стража уже привычно отошла на дюжину шагов, образуя редкую цепь и отодвигая прочь пару зазевавшихся богомольцев, - а наследник перекрестился, медленно прикрыл глаза и потихонечку ослабил барьеры воли. Словно бы уловив этот момент, диакон у аналоя звучно провозгласил:
- Господу помолимся!..
Почувствовав свободу, тут же с готовностью откликнулось-пробудилось средоточие, разом наполнив своими эманациями все вокруг на десять шагов, и одновременно с этим к нему пришло непередаваемое чувство облегчения. Словно бы он долгое время дышал через раз, а потом наконец-то полной грудью вдохнул свежего воздуха!.. Немного понежившись в столь приятном чувстве, Дмитрий коснулся энергетики собора, понемногу впуская ее в себя. Или наоборот: это он в нее погружался, щедро расходуя силу? Чем больше он ослаблял контроль над источником, тем сильнее тот полыхал, отдавая и одновременно с этим впитывая, пропуская сквозь себя колоссальный поток, крохотные частички которого оседали на Узоре, и тем сильнее размывалось и отдалялось ощущение телесного. А взамен… Ему постепенно раскрывался еще один мир, полный самых разных образов-ощущений: непонятных, манящих, внушающих безотчетный страх и непонятное вожделение. Еще один новый мир…
- Ты ли купцом Тимофейкой будешь?
- Он самый.
- Сын твой где?
Не дослушав торговца тканями, служилый коротко бросил, чтобы шли за ним, заставив солидного торгового гостя проявить почти мальчишескую прыть: уж больно широко и быстро шагал их провожатый. Довольно скоро осознав, куда именно они направляются, купец немного занервничал: Тимофеевская башня (тезка, будь она неладна) любому москвичу внушала если и не опаску, то уж точно легкую настороженность. Тем, что как раз в ее подвалах денно и нощно зарабатывали свой хлеб насущный каты Разбойного приказа.
- Эти, штоль?
Внимательно оглядев из-под кустистых бровей вначале самого владельца лавки в Суровском ряду, а затем и его наследника, коего бережно несли сразу двое дюжих носильщиков, невероятно кряжистый мужик из тех, про которых говорят "поперек себя шире", как-то непонятно хмыкнул. И тут же, почти без перехода, посерьезнел, низко, с неподдельным почтением поклонившись:
- Многие лета тебе, государь-наследник.
Повторив то же самое в сторону незаметно подобравшейся дворцовой стражи с царевичем Димитрием Ивановичем посредине и получив легкий ответный кивок - один на всех, - мужчины распрямились.
- Веди, Аввакум.
Еще раз поклонившись, старший кат Разбойного приказа заспешил по истертым лестницам вниз, проводя гостей, часть из которых ничего не понимала и оттого тревожилась все сильнее и сильнее, в наполненную болью темноту.
Тумм!
- Ох, йо!
- Хе-хе. Осторожнее, гости дорогие.
Увидев, куда их привели, отец, сын и их дворовые мужики немного побледнели.
- Ложись давай, ба-алезный.
Купец, с трудом отведя взгляд от пыточного станка, тут же бухнулся на колени:
- Помилосердствуй, государь-наследник, за что?!
Взмахом руки угомонив захохотавших было стражей, царственный отрок нехотя пояснил:
- То для лечения надобно.
Ухмыляющиеся каты подхватили бледного как сама смерть Елпидия, уложили на широкую доску животом вниз, привязали-сковали толстыми сыромятными ремнями и отошли в сторонку. Подошедший царевич чуть пригнулся, ловя взгляд восемнадцатилетнего купеческого сына.
- Скоро ты будешь ходить. Думай об этом.
Тихо заскрипел ворот, натягивая ремни, вслед за ними напряглось так и не набравшее должного веса тело…
- Тебе не больно.
Почему-то прозвучало это не как вопрос, а как утверждение.
- Аввакум?
- Еще чуток, государь-наследник. Готово.
В темноте подвала, подсвеченной полудюжиной чадящих факелов, было особенно заметно, как засияли небесным огнем глаза юного целителя. Все, от стражников до носильщиков из дворни, затаили дыхание и зачарованно наблюдали, как он медленно ведет рукой вдоль хребта распластанного на пыточном станке купецкого сына.
- Ослабь.
Вновь проведя ладонью над позвоночником неудачливого охотника, Дмитрий довольно улыбнулся. Про себя - на лице же это выразилось всего лишь в… Собственно, никак и не выразилось.
- Снять.
Задубевшие от намертво въевшейся в них крови и пота ремни вернулись на свое место, а в руках главного палача зловеще блеснул страшного вида ножик-крючок. Что-то булькнуло, пахнуло крепким вином, затем звонко закапало прямо на пол…
- Морду отверни да не дергайся. А может, его того? - Покачав перед лицом болезного своим "кулачком", служивый намекнул на возможную анестезию. - Для пущей надежности.
- Нет.
Долгое ожидание, приправленное мукой неизвестности и любопытства: широченная спина Аввакума полностью загораживала все, что творилось на пыточном станке. В отличие от него пятерка стражей явно наблюдала что-то интересное, судя по нескольким неразборчивым шепоткам вроде: "Ишь как стянул!" и "Надо же, прямо как дырку на портках латает!.."
- Встань.
Завозившийся Елпидий бросил короткий взгляд на пятна крови, размазанные по непослушной руке, самым краешком сознания отметив появление новых повязок. Затем перевел глаза на отца с дворней и самостоятельно изменил положение тела, кое-как покинув свое прокрустово ложе. Утвердился на ногах, двумя руками вцепившись в надежную опору, и ошарашенно замер, пока царевич вновь проводил свой осмотр. Это что же, правая рука вновь его слушается?..
- Повернись. Наклонись. В другую сторону. А теперь три шага вперед.
- Я н-не?..
Увидев, как сразу двое дознавателей нехорошо и очень многообещающе ухмыльнулись, а целитель слегка отвел назад руку, поневоле заставив вспомнить, сколь оглушающие и болезненные оплеухи может отвешивать его затянутая в перчатку ладонь, парень предпочел не рисковать. Хотя страшно было так, что сердце заходилось!.. Шаг. Другой. Третий, а на четвертом купец не выдержал и подскочил к единственному сыну. Подхватил за руку, понуждая еще немного пройтись, прижал к себе, потихоньку расцветая недоверчивой улыбкой, еще раз потянул-дернул за плечо, на очередном шаге притянул отпрыска в отеческие объятия и совсем было открыл рот для радостного возгласа… Тут же его закрыв при виде того, как жестокосердные каты с непонятной робостью подставляют головы под руку царственного отрока, а потом отходят в сторонку с удивительно просветлевшим лицом. Чудны дела твои, Господи!.. Впрочем, долго обдумывать увиденное не получилось, потому как Димитрий Иванович пожелал навестить его дом. Короткий путь на тряском возке, постоянно оглядываясь на сына, высыпавшие на дорогу любопытные соседи, не менее любопытные прохожие, звонкий щелчок плетки и тихая ругань получившего за излишнюю назойливость зеваки…
- Как тебя зовут?
Маленькая девочка, пугливо скосив глаза на маму, тихонечко ответила:
- Капа.
Увидев, как правая бровь наследника чуть вздернулась в молчаливом вопросе, купец Тимофей тут же негромко пояснил:
- Капитолина, стал-быть.
Начертав крест на подставленном лобике и напротив ее сердца, царевич Димитрий вручил маленькому ангелочку небольшую кружку с простой водой. Подождал, пока она опустеет, а потом ласково подтолкнул самую младшую из купцовых дочек обратно к матери - после чего все семейство, включая и его главу, начало дружно исполнять земные поклоны. Впрочем, недолго. Небрежный взмах руки именитого гостя - и в светлице остался только безмерно счастливый хозяин… ну и двое стражей, что стояли рядом с дверью, с большим успехом изображая живые статуи.
- Ты получил желаемое, Тимофей сын Викентия? Сядь.
Подскочивший было для новых поклонов и выражений безмерной благодарности купец послушно опустился на лавку.
- Какими тканями ты торгуешь?
- Э-э?.. Сукно из Фландрии, Гишпании, есть английской выделки, османской, персидской, шелк разного цвета, бархат. Еще узорчатыми паволоками всякими, с вышивкой и каменьями драгоценными. Кружевами да лентами разноцветными. Эм?.. Все, государь-наследник.
- Посконь? Лен?
- И этим, с Божьей помощью.
- Почему не упомянул?
- Так то нашенское, простое да грубое.
Задумавшись, отрок медленно повторил:
- Простое и грубое. Хм… Ты скупаешь готовую посконь у крестьян или выделываешь ее сам?
- Как есть скупаю, государь-наследник.
- Много ли таких гостей торговых в Суровском ряде, как ты?
Внутренне вздохнув, Тимофей признался:
- Да с дюжину, пожалуй, наберется. Поиздержался я в последнее время, дела забросил…
Немного помолчав, наследник вновь проявил интерес, правда, совсем к другому предмету:
- Где ты взял свой дар?
Разом вспомнив, сколько серебра пришлось отвалить за пять потрепанных рукописей, купец с некоторым злорадством (исключительно добрым, разумеется) поведал про лавку торговца Фалалея на Книжном ряду.
- Сколько ты заплатил за него?
На место злорадства пришла легкая тоска. Впрочем, тут же смытая радостным удовлетворением: его сын жив и здоров, а остальное пустяки!
- Полторы сотни рублей, государь-наследник.
Против ожидания, царственный гость совсем не впечатлился величиной суммы, коя была равна годовому жалованью аж тридцати приказных дьяков зараз. Точнее, впечатлился, но совсем не так, как ожидал от него хозяин дома: слегка дрогнув лицом, мальчик некоторое время держался, пока смех не победил его невозмутимость.
- Ты… Ха-ха!.. Ты и в самом деле хороший купец, Тимофей сын Викентия.
Резко посерьезнев, царевич пояснил повод для своего веселья. А также причину, по которой он столь щедро одарил своей благодатью всю купеческую семью:
- Настоящая цена этого трактата - его же вес в золоте.