На каждого мужчину и каждую женщину заведен номер, под каждым номером – личное дело. На Вердершермаркт дела держали не на всех. Только на тех, кто в жизни по той или иной причине соприкоснулся с имперской криминальной полицией, оставил свой след. Но, пользуясь справочным бюро на Александерплатц и некрологами в "Фелькишер беобахтер" (ежегодно издаваемыми под заголовком "Перекличка павших"), Марш смог восполнить пробелы. Он проследил путь каждого. На это ушло два часа.
Первым в списке был доктор Альфред Мейер из Восточного министерства. По данным имеющегося в крипо личного дела, Мейер лечился от психического заболевания и покончил жизнь самоубийством.
Вторая фамилия: доктор Георг Лейбрандт, тоже из Восточного министерства. Погиб в автомобильной катастрофе в 1959 году. Его машину протаранил грузовик на автобане между Штутгартом и Аугсбургом. Водителя грузовика так и не нашли.
Эрих Нойманн, государственный секретарь в управлении четырехлетнего плана, застрелился в 1957 году.
Доктор Роланд Фрейслер, государственный секретарь в министерстве юстиции, зарезан ножом маньяка на ступенях Берлинского народного суда зимой 1954 года. Расследование причин, почему охрана так близко подпустила невменяемого преступника, привело к выводу, что виноватых не было. Убийца был застрелен через несколько секунд после нападения на Фрейслера.
Здесь Марш вышел в коридор покурить. Набирая полные легкие дыма, он откидывал голову назад и медленно выдыхал, словно пытаясь излечиться от чего-то.
Вернувшись, обнаружил на столе свежую стопку личных дел.
Оберфюрер СС Герхард Клопфер, заместитель начальника партийной канцелярии. В мае 1963 года жена сообщила о его исчезновении. Тело обнаружила в бетономешалке строительные рабочие в южном Берлине.
Фридрих Критцингер. Что-то знакомое. Ну конечно же! Марш вспомнил кадры телевизионных новостей: огороженная улица, разбитая машина, поддерживаемая сыновьями вдова. Критцингер, бывший министериаль-директор в рейхсканцелярии, погиб от, взрыва рядом со своим домом в Мюнхене чуть больше месяца назад, 7 марта. Ни одна террористическая группа пока не взяла на себя ответственность за его смерть.
Двое, если верить "Фелькишер беобахтер", скончались от естественных причин. Штандартенфюрер СС Адольф Эйхман из Главного управления имперской безопасности скончался от сердечного приступа, в 1961 году. Штурмбаннфюрер СС доктор Рудольф Ланге из комиссариата Латвии умер в 1955 году от опухоли мозга.
Генрих Мюллер. Еще одно знакомое Маршу имя. Бывший баварский полицейский, затем глава гестапо, Мюллер находился на борту самолета Гиммлера, разбившегося в 1962 году. Все пассажиры погибли.
Оберфюрер СС доктор Карл Шенгарт, представитель служб безопасности в генерал-губернаторстве, упал под колеса вагона подземки, прибывавшего на станцию "Цоо", 9 апреля 1964 года, чуть больше недели назад. Свидетелей не нашлось.
Обергруппенфюрера СС Отто Хоффманна из Главного управления имперской безопасности нашли повешенным на бельевой веревке у него дома в Шпандау на второй день Рождества в 1963 году.
Все. Из четырнадцати человек, участвовавших в совещания по приглашению Гейдриха, тринадцати не было в живых. Четырнадцатый, Лютер, пропал.
В ходе кампании, направленной на осведомление общественности об опасности терроризма, министерство пропаганды выпустило серию детских комиксов. Кто-то приколол один из них на доске объявлений на втором этаже. Девочка получает посылку и принимается её разворачивать. На каждой следующей картинке она один за другим снимает листы оберточной бумаги, пока в руках у неё не остается будильник с прикрепленными к нему двумя брусками динамита. На последней картинке взрыв и в титре: "Предупреждаем! Не открывайте посылку, если вам неизвестно её содержимое!"
Милая шутка. Правило для каждого немецкого полицейского. Не открывай посылку, если не знаешь, что там. Не задавай вопроса, если не знаешь ответа.
Endlosung: окончательное решение. Endlosung. Endlosung. Слово колоколом отдавалось в голове Марша, спешащего по коридору к себе в кабинет.
Endlosung.
Он рывком выдвигал ящики стола Макса Йегера, лихорадочно ища что-то в царившем там беспорядке. Макс был известен своей неспособностью к канцелярской работе и часто получал взыскания за расхлябанность. Марш молил Бога, чтобы Йегер не относился к этим предупреждениям серьезно.
Он так и делал.
Дай тебе за это Бог здоровья, Макс.
Он со стуком захлопнул ящики.
Только тогда он его заметил. Кто-то прикрепил к телефону Марша желтый листок: "Срочно. Немедленно свяжитесь с дежурной службой".
5
На сортировочной станции Готенландского вокзала вокруг мертвого тела установили дуговые лампы. На расстоянии сцена эта выглядела странно притягательной – казалось, шли киносъемки.
Марш, спотыкаясь о рельсы и вымазанные дизельным топливом камни, пролезая через деревянные спальные вагоны, направился туда.
До того как его переименовали в Готенландский, вокзал назывался Анхальтским и был конечным пунктом главной восточной железной дороги рейха. Именно отсюда фюрер во время войны отправлялся в личном бронепоезде "Америка" в свою ставку в Восточной Пруссии; отсюда же берлинские евреи, Вайссы в том числе, должно быть, начинали свое путешествие на Восток.
"…Начиная с 10 октября евреи непрерывно эвакуируются эшелонами на Восток с территории рейха…"
Позади него, ослабевая, слышались раздававшиеся на платформах объявления, а где-то впереди – лязг колес и сцепок, унылые свистки. Станция занимала огромное пространство – фантастический ландшафт, залитый желтым светом натриевых светильников, в середине – сплошное ослепительно белое пятно. По мере приближения Марш стал различать десяток человеческих фигур, стоявших перед товарным составом: пара сотрудников орпо, Кребс, доктор Эйслер, фотограф, группа обеспокоенных чиновников из имперского управления железных дорог… и Глобус.
Глобус увидел его первым и медленно, глухо захлопал руками в перчатках, издевательски изображая аплодисменты.
– Господа, мы можем сделать передышку. Поделиться своими теоретическими открытиями к нам прибыли героические силы криминальной полиции.
Один из сотрудников орпо угодливо хихикнул.
Тело, или что от него осталось, было укрыто брошенным поперек рельсов грубым шерстяным одеялом и, кроме того, частично сложено в зеленый пластиковый мешок.
– Можно взглянуть на труп?
– Разумеется. Мы до него ещё не дотрагивались. Ждали вас, великого сыщика. – Глобус кивнул Кребсу. Тот сдернул одеяло. Аккуратно обрезанное с обоих концов по линиям рельсов туловище мужчины. Животом вниз, наискось поперек пути. Одна рука отрезана, голова раздавлена. Колеса проехали по обеим ногам, но окровавленные обрывки одежды не давали возможности точно определить, в каком месте были обрезаны ноги – у ступней, колен или выше. Сильно пахло алкоголем. – А теперь вы должны посмотреть сюда. – Глобус поднял к свету пластиковый мешок. Открыв, он приблизил его к лицу Марша. – Гестапо не хочет, чтобы его обвиняли в сокрытии улик. – Ступни ног, одна из них в ботинке; кисть руки с зазубренной белой костью и золотым браслетом часов на запястье. Марш не зажмурился, к явному разочарованию Глобуса. – Ладно, хватит. – Он бросил мешок. – Хуже, когда они воняют и по ним бегают крысы. Кребс, осмотрите карманы.
В своем хлопающем на ветру кожаном пальто Кребс как стервятник склонился над трупом. Он подсунул руку под мертвое тело, ощупывая внутренние карманы пиджака. Обернувшись, Кребс рассказал:
– Два часа назад железнодорожная полиция сообщила, что здесь видели человека, отвечающего описанию Лютера. Когда мы прибыли…
– …он уже погиб в результате несчастного случая, – с горькой улыбкой закончил Марш. – Кто бы мог ожидать?
– Вот и они, герр обергруппенфюрер. – Кребс достал паспорт и бумажник. Распрямившись, вручил их Глобусу.
– Несомненно, это его паспорт, – подтвердил Глобус, перелистывая страницы. – А вот несколько тысяч марок наличными. Достаточно, чтобы спать на шелковых простынях в гостинице "Адлон". Но, разумеется, этот ублюдок не мог показаться в воспитанной компании. У него не было другого выбора, кроме как ночевать здесь.
Видно, эта мысль принесла ему удовлетворение. Он показал паспорт Маршу: из-под мозолистого пальца выглядывала массивная физиономия Лютера.
– Поглядите на него, штурмбаннфюрер, и поспешите сообщить Небе, что все закончено. Отныне дело полностью в руках гестапо. Можете быть свободны и отдыхать. "И воспользуйтесь этим, – говорили глаза, – пока есть возможность".
– Герр обергруппенфюрер весьма любезен.
– Вы ещё узнаете мою любезность, Марш, это я вам обещаю. – И повернулся к Эйслеру: – Где эта гребаная санитарная машина?
Судмедэксперт вытянулся по стойке "смирно".
– Едет, герр обергруппенфюрер. Совершенно точно.
Марш заключил, что его отпустили. Он направился к железнодорожникам, стоявшим одинокой группой метрах в десяти в стороне.
– Кто из вас обнаружил тело?
– Я, герр штурмбаннфюрер. – Вперед вышел человек в темно-синей блузе и мягкой фуражке машиниста. Красные глаза, хриплый голос. Из-за того что увидел труп, подумал Март, или испугался неожиданного появления эсэсовского генерала?
– Сигарету?
– О да, спасибо.
Машинист взял сигарету, украдкой поглядывая на Глобуса, который беседовал с Кребсом.
Марш дал ему прикурить.
– Успокойтесь. Не спешите. Бывало у вас такое раньше?
– Однажды. – Он выдохнул и с благодарностью поглядел на сигарету. – Здесь это случается каждые три-четыре месяца. Бездомные, бедняги, спят под вагонами, чтобы спрятаться от дождя. А потом, когда поезд трогается, они, вместо того чтобы оставаться на месте, пытаются выбраться из-под вагона. – Он закрыл рукой глаза. – Должно быть, я наехал на него, когда дал задний ход, но не слышал ни звука. Оглянулся на путь, а он там – куча тряпья.
– Много таких здесь ночует?
– Всегда набирается человек двадцать-двадцать пять. Железнодорожная полиция пытается их гонять, но станция очень большая, за всем не усмотришь. Поглядите туда. Видите, бегут прятаться.
Он показал рукой на пути. Сначала Марш не видел ничего, кроме состава для перевозки скота. Потом он заметил движение, почти неразличимое в тени поезда, – дергающаяся, словно марионетка, расплывчатая фигура, за ней другая, потом еще. Они бежали вдоль вагонов, скрывались между ними, выжидали, потом выскакивали снова и бежали к следующему укрытию.
Глобус стоял к ним спиной. Не обращая на них внимания, он продолжал разговаривать с Кребсом, стуча кулаком правой руки по левой ладони.
Марш следил, как фигурки двигались к укрытию. Потом вдруг загудели рельсы, налетел порыв ветра, и их не стало видно за набирающим скорость поездом Берлин – Ровно. Стена из двухэтажных вагонов-ресторанов и спальных вагонов пронеслась за полминуты, но когда перед Маршем снова открылась станция, маленькая колония бродяг растворилась в оранжевой мгле.
Часть пятая. Суббота, 18 апреля
Большинство из вас знает, что это значит, когда рядами лежат сто трупов. Или пятьсот, или тысяча. Выдержать это и в то же время – за небольшими исключениями, вызванными человеческой слабостью, – остаться славными парнями – вот что нас закалило. Эта славная страница нашей истории никогда не должна быть и не будет написана.
Генрих Гиммлер, из секретной речи перед старшими офицерами СС,
Познань, 4 октября 1943 года
1
Из-под двери пробивалась полоска света. В квартире звучало радио. Музыка влюбленных – мягкие звуки струн и тихое пение, как раз к ночи. Что там, вечеринка? Или же американцы так ведут себя, когда рядом опасность? Он стоял на крошечной лестничной площадке, глядя на часы. Почти два часа. Постучал. Немного спустя громкость убавили. Послышался её голос:
– Кто там?
– Полиция.
Прошла секунда, вторая, потом послышался лязг засовов и цепочек, и дверь открылась. Она сказала: "Ты большой шутник", но улыбка была неестественной, только ради него. В темных глазах усталость и – неужели? – страх. Он наклонился поцеловать её, легко обнял за талию, и им тут же овладело желание. "Боже, – пронеслось в голове, – она делает меня шестнадцатилетним…".
В квартире послышался шум шагов. Он поднял глаза. За её плечом в дверях ванной маячила фигура мужчины. Он был на пару лет моложе Марша: коричневые башмаки, спортивная куртка, галстук-бабочка, белый пуловер поверх строгой белоснежной рубашки. Шарли напряглась, и мягко освободилась из его объятий.
– Помнишь Генри Найтингейла?
Он выпрямился, чувствуя неловкость.
– Конечно. Бар на Потсдамерштрассе.
Ни один из них не двинулся навстречу другому. Лицо американца – словно маска.
Глядя на Найтингейла, Марш тихо спросил:
– Что здесь происходит, Шарли?
Встав на цыпочки, она прошептала ему на ухо:
– Молчи. Здесь нельзя. Кое-что произошло. – А потом вслух: – Как интересно, что мы здесь втроем. – Взяла Марша за руку и повела его к ванной. – Давай пройдем в комнату.
В ванной Найтингейл вел себя как хозяин. Он открыл холодную воду в раковине и ванне, усилил громкость радио. Передавали уже другую программу. Теперь обшитые досками стены тряслись от звуков "немецкого джаза" – едва синкопированного, официально одобренного, без единого намека на "негроидные влияния". Наладив все, как хотел, Найтингейл уселся на край ванны. Марш устроился рядом. Шарли присела на корточки на полу.
Собрание открыла она.
– Я рассказала Генри о посетившем меня госте. С которым ты дрался. Он считает, что гестапо, возможно, поставило "жучка".
Найтингейл дружелюбно улыбнулся.
– Боюсь, что именно так работают в вашей стране, герр штурмбаннфюрер.
Вашей стране…
– Уверен, что ваша предосторожность вполне благоразумна.
Возможно, он не моложе меня, подумал Марш. У американца густые светлые волосы, светлые ресницы, загар лыжника. Зубы чересчур, до смешного, правильные – ослепительно белые полоски эмали. Судя по цвету лица, у него-то в детстве, видно, не было ни обедов из одного блюда, ни жидкого картофельного супа, ни набитых наполовину опилками сосисок. По его моложавой внешности ему можно было дать сколько угодно – от двадцати пяти до пятидесяти.
Какое-то время все молчали. Тишину заполнял джаз по-европейски. Шарли обратилась к Маршу:
– Знаю, что ты просил меня никому не говорить. Но я была вынуждена. Теперь тебе придется доверять Генри, а Генри – доверять тебе. Поверь, другого выхода нет.
– И разумеется, мы оба должны доверять тебе.
– Да брось ты…
– Хорошо. – Он поднял руки, показывая, что сдается.
Рядом с ней на бачке унитаза стоял новейший американский портативный магнитофон. От него тянулся провод, на конце которого вместо микрофона находилась небольшая присоска.
– Слушай, – сказала она, – ты поймешь. – Она потянулась к магнитофону и нажала клавишу. Завертелись катушки.
"Фрейлейн Мэгуайр?"
"Да".
"Та же процедура, что и раньше, фрейлейн, если не возражаете".
Щелчок, за ним гудок.
Она, нажав другую клавишу, остановила магнитофон.
– Это был первый звонок. Он сказал, что позвонит. Я его ждала, – объявила она с победным видом. – Это Мартин Лютер.
Безумие, полное безумие. Как в комнате ужасов в Тиргартене. Не успеешь поставить ногу на твердую опору, как доски начинают проваливаться под тобой. Поворачиваешь за угол – на тебя бросается сумасшедший. Отступаешь назад и обнаруживаешь, что видел самого себя в кривом зеркале.
Лютер.
– Когда это было? – спросил Марш.
– Без четверти двенадцать.
Без четверти двенадцать, то есть через сорок минут после обнаружения трупа на железнодорожных путях. Он вспомнил о ликовании, написанном на лице Глобуса, и улыбнулся.
– Что тут смешного? – спросил Найтингейл.
– Ничего. Потом расскажу. Что было дальше?
– Точь-в-точь как в первый раз. Я пошла в телефонную будку, и через пять минут он позвонил.
Марш потер рукою лоб.
– Только не говори, что таскала с собой через всю улицу эту машину.
– Черт побери, мне были нужны доказательства. – Она сердито блеснула глазами. – Я знала, что делаю. Смотри. – И, поднявшись на ноги, стала показывать. – Дека висит через плечо на ремне. Вся она легко помещается под пальто. Провод проходит по рукаву. Прикладываю присоску к трубке – вот так. Легко. Было темно, и никто ничего не видел.
Найтингейл как профессиональный дипломат спокойно заметил:
– Стоит ли говорить о том, как ты записала пленку, Шарли, и следовало ли это делать. – И обернулся к Маршу. – Не лучше ли просто дать ей возможность прокрутить ее?
Шарли нажала клавишу. Раздался беспорядочный шум, усиленный аппаратом, – это она прикрепляла микрофон к телефону, – а потом:
"У нас мало времени. Я друг Штукарта".
Голос пожилого человека, но довольно твердый. В нем слышались насмешливые, певучие нотки, характерные для уроженца Берлина. Именно такой голос ожидал услышать Марш. Потом голос Шарли, её хороший немецкий язык:
"Скажите, что вам нужно".
"Штукарта нет в живых".
"Знаю. Его нашла я".
Долгое молчание. На пленке Марш мог расслышать, как вдали раздавалось вокзальное объявление. Лютер, должно быть, воспользовался суматохой, вызванной найденным трупом, и позвонил с платформы Готенландского вокзала.
Шарли прошептала:
– Он стоял так тихо, что мне показалось: я его спугнула.
Марш покачал головой.
– Я тебе говорил. Ты – его единственная надежда.
Разговор на пленке возобновился:
"Вы меня знаете?"
"Да".
Устало:
"Вы спрашиваете, что мне нужно. Как вы думаете что? Убежище в вашей стране".
"Скажите, где вы находитесь".
"Я могу заплатить".
"Это не…"
"Я располагаю информацией. Надежными сведениями".
"Скажите, где вы находитесь. Я приеду за вами. Мы поедем в посольство".
"Слишком рано. Еще не время".
"Когда же?"
"Завтра утром. Слушайте меня. В девять часов. Большой зал. Центральная лестница. Все поняли?"
"Все".
"Возьмите с собой кого-нибудь из посольства. Но вы сами тоже должны быть там".
"Как я вас узнаю?"
Смех.
"Нет, это я вас узнаю. Покажусь, когда буду уверен, что все в порядке".
Пауза.
"Штукарт говорил, что вы молоды и прелестны".
Пауза.
"В этом весь Штукарт. Наденьте что-нибудь броское".
"На мне плащ. Ярко-голубой".
"Прелестная девушка в голубом. Это хорошо. До завтра, фрейлейн".
Щелчок.
Гудок.
Шум отключаемого магнитофона.
– Прокрути снова, – попросил Марш.