Злой гогот в четыре мощные глотки. Какжаль, что жертвам нельзя завязать или заткнуть рот - предсмертные крики ужаса радуют мохнатые уши Повелительницы Табунов, и не следует лишать её такого удовольствия. Ладно, проклятая тёмная кровь за всё заплатит.
- Твердята, ты что, он же не дотянется! - делано удивился самый молодой из роденийцев.
- Да? - названный Твердятой воин на мгновение задумался. - Тогда пусть удилище поцелует.
- Чьё?
- Ну не моё же? Ты видел его зубы?
- Нет, а что?
- Заразу ещё какую занесёт. Нет уж, лучше пусть кренделем сгибается.
Багровая пелена ненависти и гнева, залившая глаза шамана, едва не заставила того совершить непоправимое. И лишь несколько стуков сердца спустя, остановив руку с ножом, занесённую для удара, Арча понял… Понял и засмеялся:
- Лёгкой смерти добыть стараетесь? Ну-ну, старайтесь.
Нельзя больше обращать внимание на глумливые речи! Эти рырховы отродья не достойны того, чтобы им внимал величайший из великих шаманов степи. Но какие же они тяжёлые, эти роденийцы! Небось, каждый день ели мясо… и каймак… и женщин любили по тринадевять подходов за ночь. Тьфу!
Арча перетащил всех четверых на плоский камень, выбранный в качестве жертвенника. Не ахти какой, но за неимением вытоптанной ногами многих поколений шаманов площади Верховного Святилища подойдёт и такой. Главное, чтобы ни единой травинки! Небесная Кобылица не любит траву, предпочитая пожирать души убитых храбрыми глорхами воинов. Своих или чужих, ей без разницы. Но своих приносить в жертву запретили пикты, рырхово удилище им промеж ушей.
Интересно, будет ли угодна Повелительнице Табунов кровь обитателей туманной империи?
Выползок вздрогнул всем телом, отгоняя страшную и крамольную мысль. Нет, хватит и этих. Первый - на выполнение глупого приказа не менее глупого Пашу Мозгол-нойона, а ещё трое - для пополнения собственной силы. И тогда она появится!
Появится настоящая сила, а не её призрак, навеянный рокотом бубна и чеканными словами заклинания. И вздрогнет степь, ужаснувшись и восхитившись мощью нового властителя. А с пиктийцами всегда можно договориться. Почему бы нет? - как выражаются легкомысленные торговцы вином из далёкой Легойи.
"Почему бы нет?"
- Гахха! - слова древнего языка, забытого всеми, кроме немногочисленных шаманов, использовались не только для камлания. Великолепные и сочные ругательства, о смысле которых можно лишь догадываться, тоже имелись. И успешно применялись.
- Лается наш жополюбец, - усмехнулся молчавший доселе родениец с едва подсохшим рубцом от удара меча через всё лицо.
- Он не наш, - тот, кого назвали Твердятой, плюнул в бегающего вокруг жертвенного камня Арчу, но промахнулся. - Борис, ты неправ.
- В каком смысле?
- Пусть сам себя любит, мы-то здесь каким боком?
Выползок в очередной раз выругался, но не стал отвлекаться от важного дела - стоит только ошибиться в порядке расстановки и очерёдности зажжения светильников, и все труды пойдут насмарку. А жертва пусть глумится, недолго ей осталось скалить зубы.
- Рырхово отродье! - вырвалось у Арчи непроизвольно, когда, наклонившись над седьмым светильником, он почувствовал прикосновение к щеке чего-то очень холодного и, скорее всего, очень острого.
- А вот за козла ответишь! - произнёсший это, несомненно, был роденийцем.
Еремей неодобрительно следил за действиями старшего десятника. Неужели он не знает, что с шаманами и прочими колдунами не стоит разговаривать? Ведь задурят и обманут, глаза отведут, пакость какую устроят. Гниловатый народец, эти колдуны.
Матвей будто прочитал мысли бывшего профессора и ударил глорхийца мечом - голова шамана упала в траву, а следом за ней рухнуло и тело. Барабаш брезгливо переступил через растекающуюся лужу и вытер клинок о грязный халат убитого. Баргузин читал о таком в книгах - каждый герой обязательно должен вытереть меч об одежду поверженного врага. А потом пнуть труп. Странная традиция, не правда ли?
Но командир, скорее всего, книг не читал. Поэтому не стал пинать мёртвого глорхийца, а обернулся к подчинённому:
- Чего вытаращился? Ребят развяжи.
- Ага, - Еремей вытащил из-за голенища угрожающих размеров тесак и принялся резать стягивающие пленников ремни.
- Осторожнее, браток, - попросил один из несостоявшихся кандидатов в жертвы. - Отхватишь чего лишнее.
- А ты не трепыхайся, - пробормотал сквозь зубы Баргузин. Тупое трофейное железо с трудом одолевало толстую сыромятную кожу и всё норовило соскочить.
Твердята не стал дожидаться окончания опасной процедуры. Напрягся, рванул, и наполовину перепиленные путы лопнули с громким хлопком.
- Силён, - Матвей, осматривающий глорхийского шамана в надежде найти что-нибудь полезное, повернул голову. - Откуда такой?
Освободившийся боец с силой растёр затёкшие руки, встал с трудом, даже губу закусил, сдерживая стон, и доложил:
- Старшина пограничной стражи Твердимир Свистопляс. А это, - пограничник показал на поднимающихся на ноги товарищей, - вся моя застава.
Старший десятник уважительно кивнул. Отсюда до границы вёрст пятьсот, ежели не больше, и просто остаться в живых само по себе подвиг.
- Ещё наши тут есть?
- Есть, - Свистопляс ткнул пальцем куда-то в сторону села. - В сарае ещё шестеро мечников из Новогрудского полка, два бронеходца и раненый пластун.
- Он имя не назвал? - сразу оживился Барабаш.
- А ты… тоже?
- Кем я только в молодости не был, - усмехнулся Матвей и в свою очередь представился: - Старший десятник Матвей Барабаш.
- Профессор Баргузин, - Еремей тоже не пожелал остаться неизвестным.
- Борис.
- Глеб.
- Ксаверий.
- Энеец? - удивился Матвей.
Тот улыбнулся в ответ:
- Как сказал однажды Владыка - отныне нет в Отечестве нашем ни пелейца, ни яхвина…
- Добро. Все мы тут роденийцы, через три колоды да об пень с присвистом… Ладно, теперь о деле - мечи в руках удержать сможете?
- Обижаешь, командир, - перечёркнутое шрамом лицо Бориса дёрнулось, изображая злую усмешку. - Ты их нам только дай.
- Что, значит, дай? Пойди и возьми.
- И возьму! - пограничник покосился на кривую саблю шамана, которую Матвей за трофей не посчитал. - Я хоть голыми руками…
- А вот это лишнее.
- Да я их…
- Ты их, - согласился Барабаш. - И они их. Мы все их. Ну что, бойцы, пошли добывать оружие и славу? Знаю я тут одно местечко…
Часовой у огромного каменного амбара, превращённого глорхийцами в склад трофейного оружия, отсутствовал. Нет, сам он, конечно, был, но вот мысли сидящего на корточках и раскачивающегося из стороны в сторону степняка пребывали в прекрасном далёко, прихватив с собой за компанию разум и сознание. А кожаный бурдюк с утаенным от всех чёрным кумысом ещё наполовину полон. Или наполовину пуст?
Воин не ломал голову над подобными вопросами, он пил и пел. Пил, громко хлюпая и отрыгивая, а пел молча, где-то внутри себя. Песня получалась грустная и печальная, как судьба старшего брата, сожженного недавно, буквально только что, колдовством имперской охранной печати. Разве это смерть? Разве это достойная сына степей смерть? И какое может ожидать посмертие после гнусной мерзости проклятого огня? Ейю-бааттор заслужил большего, да будет милостива к нему Небесная Кобылица!
Кочевник так и умер в счастливом забытьи. Лишь чуточку громче замычал, когда чья-то рука закрыла рот и потянула подбородок вверх, заставляя запрокинуть голову, а по горлу прошёлся тупой зазубренный тесак. Толчок в спину, и часовой упал лицом вниз, прямо на опрокинувшийся бурдюк, мешая горячую кровь с шипящим и пузырящимся чёрным кумысом.
- Молодец, Ерёма, растёшь над собой! - похвалил старший десятник ощупывающего труп профессора. - Самочувствие-то как?
- Нормально, - Баргузин пожал плечами и прислушался к внутренним ощущениям.
Нет, действительно нормально, только ноги гудят да жрать хочется так, что желудок уже не воет, а скулит тонко и жалобно, выпрашивая забросить в него хоть что-нибудь. Хоть суслика сырого прямо в шкуре - лишь бы было. А Матвей странный какой-то, недавно ещё ругал ругательски, а сейчас о самочувствии спрашивает. Стареет, наверное, потому становится добрым.
Слева послышалось уханье горной совы и сразу же - тявканье серебристой лисицы. Тихий голос из темноты сообщил:
- Мы закончили, командир.
- Потери?
- Наши?
- Зачем мне знать о чужих?
- Все целы.
- Пленных освободили? Как они там?
- Хреново, - Борис, это был он, подошел ближе. - Нас четверых и выбрали в жертву, потому что на ногах стоять могли…
- Плохо.
- Оголодали ребята сильно.
- Утром разберёмся.
- Угу.
- Не угукай, не филин, лучше зови всех сюда. А ты, Ерёма, скажи мне как учёный человек, вас в Университете замки вскрывать учили?
Баргузин задумчиво почесал кончик носа:
- Странные у тебя представления о наших учебных заведениях, командир.
- Бестолочи вы все там безрукие.
- Какие есть. А не проще ли сунуть под дверь оставшийся горшок с гремучим студнем?
- Дурак, да?
- Чего такого-то?
- А потом что, подумал? - Матвей показал вдаль, где на окраине села виднелись выделяющиеся на фоне светлеющего неба шатры глорхийцев. - Устроим праздник с песнями и плясками, а чем гостей угощать будем? Нет, Еремей, пластун из тебя не получится.
- Не больно и хотелось, - оскорблённый в лучших чувствах профессор отвернулся от старшего десятника и принялся рассматривать громадный замок на амбарной двери. Покойная бабушка почти таким же запирала кладовку, напрасно надеясь, что дед не доберётся до запасов хранимой к праздникам ракии. Хотя чего там добираться? Дедушка пользовался шилом и кривым гвоздём. А если попробовать поковыряться остриём ножа?
- А говорил, будто не учили! - Барабаш хлопнул Еремея по плечу и ногой отшвырнул упавшее на землю творение деревенских кузнецов. - Всегда догадывался, что знание - сила!
Склад не поражал воображение разнообразием содержимого, но дал бы сто очков вперёд оружейному хранилищу любой пограничной заставы. Так, во всяком случае, утверждал старшина Твердимир Свистопляс, а ему врать присяга не позволяет. Он же первым и заметил скромно стоявшую в тёмном углу треногу, небрежно прикрытую рваной мешковиной.
- Командир, да это же…
- Ага, - Матвей потянул на себя грязную тряпку. - Станковая шестиствольная огнеплюйка. "Дырокол Шлюкса-Кульбарта", сокращённо - ДШК.
- Потрясающе! - пограничник спрятал руки за спину, видимо сдерживая естественное для мужчины желание произвести неполную разборку-сборку оружия. - Поверить не могу, как же пикты нам его оставили?
- Это не нам, это вообще оставили, - уточнил Барабаш. - Самим пользоваться нельзя, ихняя магия с кристаллами не дружит - чего-то там не совмещается и может в любой момент взорваться.
- А глорхи?
- Да кто же аблизьянам чего серьёзное доверит? Вот ты думаешь, почему у них луков нет?
- А должны?
- Кочевник без лука - это не кочевник, а сущее недоразумение.
- Так почему же…
- Потому что мозгов у них тоже нет, в драконов стрелять начинают. Добыча вроде как.
- Инстинкты? - блеснул учёным словом Еремей.
- Они самые. Летающим ящерицам на стрелы чихать, но по имперским законам виновные в нападении на пиктийского аристократа подлежат уничтожению. Как сами, так и вся родня их - до седьмого колена.
- А воевать-то кто будет?
- Вот они так и подумали.
Но профессор уже не слушал дальнейший разговор Барабаша и Свистопляса, его внимание было занято совсем другим. Ручная огнеплюйка, такая знакомая и родная… С ореховым ложем и поцарапанной крышкой кристаллоприёмника… Одна из многих тысяч, выпущенных на заводах Родении… Но именно та, что верно служила в первом бою у безымянной рощи. Почему она светится в темноте?
Горячий комок в горле. И странно щиплет глаза. Рука тянется погладить зарубки на твёрдом дереве. Одна, две, три… пять… восемь… Можно не считать, их там двенадцать. Как она сюда попала?
- Матвей, - голос Баргузина прозвучал подобно царапанью железа по стеклу. - Матвей, это же моя…
Старший десятник проследил за взглядом профессора и вздрогнул.
- Что? - забеспокоился Еремей.
- Ничего, - Барабаш закусил губу. - Ничего.
- Врёшь.
- Вру. Тебе обязательно нужно знать правду?
- Нужно.
- Зачем?
- Потому что она - правда.
- Горькая.
- Пусть.
Матвей потянулся к светящейся огнеплюйке, но вдруг резко отдёрнул руку:
- Ты теперь воин.
- Я и раньше…
- Раньше не так. Я слышал о подобном, извини, но… так бывает.
- Говори.
- Оружие и ты стали одним целым. Вы нашли друг друга, понимаешь? Половинки души.
- Это как?
- Вот так. Руку подними!
Еремей выполнил неожиданную команду, а огнеплюйка сама собой взмыла в воздух и со шлепком впечаталась в раскрытую ладонь.
- Так бывает, Ерёма, - повторил старший десятник. - Редко, но бывает.
- И что оно обозначает?
- Вечный бой, - грустно усмехнулся Матвей. - Ты живой, пока воюешь. Извини, брат, но это - судьба.
ГЛАВА 4
Горные совы в отличие от равнинных пернатых собратьев и сестёр, ведут дневной образ жизни. Попробуй засни, если наглые и жадные вороны, извечные соперники и конкуренты, слетятся со всей округи на давно облюбованную добычу и всё сожрут. Сволочи они, эти вороны.
- Кыш, проклятые! - Матвей бросил камень в падальщика, нацелившегося клювом на блестящие от слёз глаза Мозгол-нойона. - Кыш, уроды лупоглазые! Вот сдохнет, тогда и прилетайте.
Степняка растянули между вбитыми в землю колышками - после увиденного в деревне было бы неоправданным милосердием даровать ему лёгкую смерть. Когда-то старшего десятника учили подобному, и если наказуемый умирал быстрее трёх дней… но то в молодости, в неопытной молодости. А вот этот жирный кочевник может рассчитывать на неделю. Уж столько-то Матвей Барабаш сможет удержать его на грани жизни и смерти.
- И охота тебе, командир, с дерьмом возиться?
- Отстань! - Старший десятник проводил взглядом уходящего профессора и крикнул в спину: - Оружие почистить не забудь!
- Не забуду, - буркнул Еремей и скривился от воспоминаний прошедшего утра. Неприятных воспоминаний.
Баргузин явственно представил утренний бой. Нет, не бой… бойня, скорее всего. Когда по спящим в походных шатрах глорхийцам бьет ДШК, а спасающихся степняков встречают меткие выстрелы ручных огнеплюек, то это трудно назвать боем. Резня? Может быть, и резня. Может, если бы дело дошло до белого оружия. Нет, вопящих кочевников, выскакивающих из горящих шатров, уничтожили на расстоянии, брезгуя сходиться врукопашную. И лишь потом, когда всё закончилось, роденийцы ходили по полю, добивая стонущих раненых.
Странное единение с огнеплюйкой чувствовал сегодня Еремей. Он выбирал цель, а она делала всё, чтобы попавшая в прорезь прицела мишень не ушла. Огненные шары совершали немыслимые пируэты, попирали все законы магии и физики, но всё равно находили жертв. Лежащих, бегающих, поднявших руки… Благородная ярость не нуждается в пленных.
Единственный, кого взяли живьём, был застигнут врасплох пограничным старшиной Свистоплясом в самом начале случившейся заварухи. Выползающему из самого большого и яркого шатра нойону дали по башке, стянули ремнями по рукам и ногам да бросили в ближайшую канаву, дабы никто случайно не прикончил бедолагу. Под "никто" подразумевался старший десятник Барабаш, самозабвенно поливавший стоянку кочевников из всех шести стволов станковой огнеплюйки. А утром Пашу Мозгула отыскали… к большому разочарованию последнего, напрасно надеявшегося на шальной огнешар.
- А не желает ли блистательный кагул облегчить душу беседой о превратностях военных судеб? - с преувеличенной вежливостью обратился Матвей к пленнику. И, не услышав ответа, пнул того под рёбра. - Поговорим?
Степняк скрипнул зубами - назвать воина кагулом, то есть винторогой свиньёй, не брезгающей падалью, означало смертельно оскорбить. Такое смывается кровью обидчика, а ещё лучше - заставить его сожрать собственные кишки…
- Нам не о чем говорить.
- Ну как же? - удивился Барабаш. - Есть многое на свете, что может заинтересовать такого любознательного человека, как я.
- Убей.
- Ты куда-то торопишься? Ближайшие пять дней я совершенно свободен.
- У тебя не будет этих пяти дней. И двух не будет. Сегодня… - глорхиец прикусил язык, сообразив, что сказал лишнего.
- Да? Забавно-забавно… Вот с этого места давай-ка поподробнее.
Война войной, а обед по распорядку. Простейшую и самую важную заповедь в роденийской армии знали даже штабные писаря, пограничники же предпочитали не рассуждать о теории, а сразу перейти к практике. Весело булькало варево в котле над костром, на двадцать шагов распространяя запах крепкого бульона - он для раненых и оголодавших товарищей. По здравом размышлении жирного барашка из глорхийских запасов им готовить не рискнули, а вот в меру постный, но упитанный любимый скакун Мозгол-нойона как раз подошёл.
Ксаверию, как самому молодому, выпала почётная обязанность следить сразу за всем. Одной рукой снимал пену с бульона, другой переворачивал над угольями прутики с шипящими кусками конины… и не успевал нигде. Говорят, будто за Тибскими горами в стране Хунд живут шестирукие бабы с тремя глазами… Сюда бы такую, а то ещё нужно нарезать найденную в ближайшем огороде зелень, попробовать варево на соль, разложить чёрствые лепёшки. И чтоб всё одновременно. А если нет шестируких, тогда обычную. И лучше - четыре штуки.
- О чём замечтался? - подошедший Глеб бросил у костра охапку дров. - Как думаешь, дождя сегодня не будет?
- С чего бы это?
- Да степняк слишком тонким голосом орёт, видать, к непогоде.
- Ну не скажи, - не согласился Ксаверий. - Дожди в предгорьях случаются гораздо реже, чем глорхийцы, так что здесь твои приметы не действуют.
- Может быть, - не стал спорить Глеб и потянулся к прутику с мясом. - Пробу не пора снимать?
Не дожидаясь ответа, впился зубами, вдумчиво прожевал.
- Ну?
- Пойдёт с голодухи. Горячее сырым не бывает. Звать всех?
- Да командир сам сюда бежит, - засмеялся пограничник. - Хороший десятник жратву за версту учует.
Но Барабаш ещё издали замахал руками:
- Туши костёр!
- Что случилось? - сидевший около раненых Свистопляс повернул голову. - Или у тебя в брюхе не свистит?
- Сейчас пиктийские дракониры прилетят и всех накормят, - уже спокойным голосом произнёс Матвей. - Глорхиец тут поведал кое о чём.
- Плохо, - пограничный старшина рывком поднялся на ноги. - Когда?
- Не позднее полудня.
- Вполне успеем.
- И порядок навести успеем? - старший десятник показал на всё ещё тлеющие остатки шатров. - Хоть бы времянки какие поставить, чтобы с воздуха сразу не разглядели. А уж ежели сядут…