– Хорошо. Тогда объясни мне, как мозг профессора математики очутился в теле моего новорожденного сына? – Малыш опять попробовал пожать плечами.
– Ты что, таким родился? – грустный кивок.
Отец выдохнул с шумом воздух.
– Тогда тебе я не особенно завидую. Маме говорить будем? – Ребенок в ужасе закатил глаза.
– Понял, – повторил отец, – мама и так не в восторге от твоего прогрессирующего развития, а тут и вовсе с катушек съехать может. Что же нам делать, а?
Минуты полторы он тщательно морщил лоб, но поскольку прагматичная его натура всегда брала верх над желаниями, то он лишь фыркнул и спросил:
– А может, пойдем в парке погуляем?
Ростислав кивнул. В Парке Горького он гулять любил. Особенно ему нравилось, когда отец брал его на руки и гулял вдоль набережной. Одетая в бетон Свислочь чем-то напоминала Яузу, на берегах которой он провел свое предыдущее детство. Как давно было сие, господа!
Родился Афанасий Поликарпович Переплут ажио в далеком тысяча восемьсот девяносто третьем году – почти век тому назад. Родился в семье интеллигентов. Отец – врач, доктор медицины, ученик самого профессора Пирогова – хирурга с мировым именем. Мать часто выезжала в Петербург читать лекции по психологии в Пажеском корпусе. Имела несколько работ по гуманитарным дисциплинам, сделавшим ее имя известным в некоторых европейских странах.
Сам Афанасий Поликарпович окончил в пятнадцатом году ни много ни мало Парижский университет, так называемую Сорбонну, получив диплом магистра физико-математических наук. Его без вопросов приняли в аспирантуру при Московском университете, а через год – в тысяча девятьсот шестнадцатом он защитил уже кандидатский минимум.
В восемнадцатом, в декабре, с ним лично беседует товарищ Дзержинский.
– Революции нужны грамотные люди! – напирает он. – Мы предлагаем вам должность ректора Московского университета.
– Уважаемый Феликс Эдмундович! – хмыкнул Переплут. – Всяк сверчок знай свой шесток. Самое большое, на что я согласен, – это должность доцента на кафедре физмата.
– Откуда такая скромность? – удивился председатель ВЧК. – Боитесь трудностей?
– Это не скромность, – неожиданно признался будущий профессор, – я еще жить хочу.
– Да что вы, в самом деле! – рассмеялся Дзержинский. – Мы же не звери – ректоров расстреливать!
– Да? – искоса взглянул на него Переплут. – А почему должность ректора предлагаете мне вы, а не Луначарский – наркомпрос?
Дзержинский раздраженно почесал наметившуюся лысину. Если бы не приказ Ленина, то он бы давно побеседовал с этим парнем в другом месте. Там бы он с радостью согласился работать даже начальником над всеми паровозными кочегарами. Но нет. Согласно приказу он не имел права трогать преподавательские кадры моложе тридцати лет. Иначе рабоче-крестьянская республика так бы и осталась на все времена рабоче-крестьянской. Родители этого индивидуума давно бежали в Турцию, а этот патриот остался в Москве. Сейчас бы ему наганом в зубы!
– О чем задумались, уважаемый Феликс Эдмундович? – полюбопытствовал Переплут. – Не о моей ли смерти размышляете?
– Можно подумать, вы смерти не боитесь! – буркнул чекист, раздосадованный тем, что собеседник угадал его мысли. Это было не так уж и трудно, ведь строить логические цепочки его учила мать – признанный специалист в этом деле.
– А вы невнимательны, милостивый государь! – улыбнулся Афанасий Поликарпович. – Я ведь уже поставил вас в известность, что мысли о собственной смерти мне неприятны.
– Что же вы так вычурно выражаетесь, в конце концов! – вскипел Дзержинский. – Не можете, что ли, по-простому?
Переплут лукаво взглянул на собеседника.
– Прошу простить. Образование, знаете ли... Словарный запас, интеллект...
Председатель ВЧК нахмурился. Он в свое время окончил какое-то заведение в Вильно, но из-за революционной деятельности, отнимающей у него все свободное время, все науки малость позабылись.
– Знаете что, господин Переплут, следовало бы вас проучить за издевательство над государственным лицом, но, принимая во внимание вашу молодость, я сделаю вид, что не заметил.
Председатель ВЧК был старше своего собеседника аж на шестнадцать лет. В свои сорок с небольшим он считал себя гораздо старше и гораздо умнее Николая Второго, Милюкова и Столыпина, вместе взятых. Ведь они уже мертвы, а он... ему еще бродячая цыганка нагадала минимум восемь лет прожить. Нету уж и той цыганки.
Профессором Афанасий Поликарпович стал в тридцать третьем году – одновременно с приходом в Германии к власти Адольфа Гитлера, еще одного поклонника Фридриха Ницше. Одновременно Джугашвили и его немецкий коллега принялись потихоньку избавляться от евреев, независимо друг от друга преследуя одну и ту же цель. Холокост процветал, с тем отличием, что Адольф вырезал всех подряд, а Иосиф – лишь у власти стоящих. Причем, как выяснилось, псевдонимы не помогали. Возможно, в те веселые времена и родился анекдот о том, что бьют не по паспорту, а по морде.
Когда в тридцать седьмом возраст Афанасия Поликарповича перевалил далеко за сорок, молодая республика вспомнила о его непролетарском происхождении, и товарища Переплута арестовал НКВД. Поскольку за происхождение в тридцать седьмом судить уже было поздно, ему припаяли статью 58(6) – СВПШ – связи, ведущие к подозрению в шпионаже, за которую можно было пересадить весь остававшийся на свободе народ. Помордовав профессора почти год, в конце концов младший лейтенант НКВД Волкогонов всадил ему пулю в висок, сам того не желая.
– О чем задумался наш парень? – прозвучал над самым ухом ласковый голос отца. Ростислав посмотрел на офигенную звезду, венчавшую стелу.
– Ясно! – отозвался Алексей. – Домой пойдем?
Ребенок кивнул. Слишком грустными оказались воспоминания. Гулять больше не хотелось.
Дома их ждал сюрприз. Марина встретила их неким подобием лезгинки. Выкидывая пухлые коленца, она носилась по детской с Полиной на руках.
– Маме вызов прислали! – завопила она, бросаясь к Алексею. Выхватив у него ребенка, она закружилась по комнате.
– Ты так рада за родителей? – спросил муж, снимая плащ. Нехорошее предчувствие тяготило его.
– Я рада за нас! За нас! За нас! – пропела Марина. – Мы уезжаем все!
Алексей уставился на нее. Впервые в жизни он усомнился в здравомыслии своей супруги.
– Ты бы не потрудилась мне объяснить, чего тебе не хватает здесь, что есть в Израиле? Жары? Нет. Войны? Нет. Синагог? Тоже нет! Так что ты там забыла?
Марина остановилась на середине па и едва не выронила ребенка из рук.
– Как? – тихо спросила она. – Ты не хочешь ехать? Но ведь это – наша историческая Родина.
Каманин грустно посмотрел на нее. Как он в ней ошибался! Права оказалась пословица: яблоко от яблоньки недалеко падает. Разница между дочкой и мамашей оказалась не столь велика, чтобы на этом можно было строить платформу.
– Ты забыла по крайней мере о трех вещах. Чтобы тебе было удобнее понимать, начну по порядку.
– Что значит "по порядку"! Что ты со мной как с дурочкой разговариваешь! – Марина уже была готова разреветься.
– По порядку – это значит "по порядку". С некоторых пор у меня появились сомнения в твоей умственной полноценности. – Он предостерегающе поднял руку, призывая к вниманию. – Во-первых, я – невыездной. Очень жаль, если ты до сих пор этого не поняла. Во-вторых, это не моя историческая родина. И наконец, в-третьих. У вас, пейсатые мои, нет исторической родины. От начала времен вы плодились по планете в самых неожиданных местах, образовывая своего рода метастазы. Вас находили в самых неожиданных местах: то в Норвегии, то в Гренландии, то в сельве Амазонки. Если вас взять, собрать всех вместе и поместить в Израиле, то показатель плотности населения там не позволит вам размножаться, и, наконец, исполнится мечта Великого Фюрера. Вперед, родная – на берег Красного моря!
– И уеду! – топнула ногой жена. – Заберу детей и уеду!
Алексей взял с кровати притихшего Ростислава.
– Если и возьмешь ты, то только Полину. Ростика я тебе не отдам. Если необходимо, отсужу. В одном ребенке мне не откажут.
Марина испуганно посмотрела сначала на мужа, а затем на сына. Вот так внезапно рушилась ее тайная мечта о вилле на берегу Красного моря и рассветах над Хайфой. Нет, она не даст рушить свою мечту! Жаль, но мужчин на ее век хватит! Ростик пусть остается с папой – чем-то этот ребенок ее пугает. Так пугает, что она даже стесняется кормить его грудью. И переодеваться выходит в другую комнату. Нет! Это не ее ребенок! Ну не могла она родить такое! К тому же с одной дочкой ей будет проще выйти замуж снова.
– Ну и оставайтесь в своем сраном "Союзе", мужланы! – топнула ногой Марина и побежала собираться. После этих самых сборов Алексею Михайловичу показалось, что вещей в его квартире стало больше, чем было до сборов.
Через полчаса прикатил тесть на "двадцать первой" "Волге" и принялся сносить дочкины тюки.
– Мы бы могли отсудить половину квартиры! – укоризненно сказал он.
– Отсосать бы вы могли! – сказал ему на прощание Алексей. – Квартира-то служебная!
Оскорбленный до глубины души, тесть Йося укатил на своей "двадцать первой" навстречу обетованной земле. Отец с сыном остались одни-одинешеньки в огромной трехкомнатной квартире. Алексей вытер вспотевший лоб и беспомощно осмотрелся по сторонам. Примерно так он представлял последний день славного города Помпеи. Чтобы навести порядок в этом бедламе, потребуется не один час, может быть, даже не один день. Желудок ни с того ни с сего затянул извечную песню голодных бурлаков. Каманин вспомнил, что он забыл, когда ел в последний раз. Он еще раз огляделся.
За окном вдруг пошел снег, настолько плотный, что в квартире разом потемнело. Алексей включил свет и принялся кое-как "соображать" себе ужин. Внезапно что-то вспомнив, он ворвался в детскую.
– Ты бы хоть что-нибудь вякнул! – упрекнул он сына. – Я ведь совсем забыл, что ты есть хочешь.
"И не только есть!" – подумал Ростислав, глядя на отца испуганными глазами. Кандидат наук Каманин растерянно посмотрел на бывшего профессора. Внезапно он осознал, что теперь является единственным звеном, которое связывает его крошку-сына с внешним миром.
Бросившись в коридор, Алексей схватил телефонный справочник и принялся лихорадочно перелистывать страницы. Наконец искомый номер был найден.
– Алло, это "Бюро добрых услуг"? Вы понимаете, тут такая ситуация... Я понимаю, что уже поздно, но от меня ушла жена, а я не знаю, как справиться с шестимесячным ребенком... Нет, не кричит, но так смотрит! Спасибо, спасибо большое!
– Полчаса потерпишь? – спросил он у Ростика, вернувшись в детскую. Малыш кивнул. В любом случае полчаса-час он вытерпит.
Полчаса растянулись минут на сорок. Затем в дверь позвонили. Алексей поспешил открывать и впустил в дом женщину, всю залепленную снегом.
– Извините! – пробормотала та. – Проклятая погода.
– Позвольте ваше пальто! – Каманин снял с нее утепленный болоньёвый плащ и, выйдя на лестничную площадку, принялся энергично его вытряхивать от налипшего снега.
Дама же, сняв сапоги, поспешила в детскую, по только ей понятным приметам. Безошибочно найдя ее, она представилась Ростиславу:
– Людмила. А вас как звать, молодой человек?
– Ростислав! – ответил с порога Алексей. – Совершенно не представляю, как обращаться с маленьким ребенком!
– Неудивительно, – отозвалась женщина, – вы, простите, кем будете по специальности?
Физик я, – пробормотал Алексей, внимательно рассматривая представителя бюро "Добрых услуг".
На вид ей было лет тридцать – тридцать два. Постриженные по последней моде черные волосы, чуть низковатый таз, крепкие стройные ноги, облаченные в потертые джинсы. Пахнет, конечно, не "Кристиан Диором", но и не "Жасмином".
Короче, никогда не разбиравшийся в женщинах Алексей так и не смог понять нравится она ему или нет. Почувствовав, что ее рассматривают, Людмила обернулась и приветливо улыбнулась.
– Где у вас ванная, кухня, детское питание, запасные пеленки? – скороговоркой произнесла она.
Каманин только сейчас заметил на ее лице небольшую родинку возле подбородка. Он смущенно пожал плечами.
– Кухню и ванную покажу хоть сейчас. А насчет всего остального... Извините, но вам придется похозяйничать самой. Кстати, прошу извинить за весь этот бардак. Супруга, знаете ли, очень динамично собиралась.
– Вижу! – фыркнула Людмила. – А есть вы себе в состоянии приготовить? Что-то мне подсказывает, что вы не совсем в ладах с кухней.
– Алексей! – решил представиться он.
– Чего? Какой Алексей? – не поняла женщина.
– Меня так зовут, – пояснил Каманин.
– А-а! – засмеялась она. – Так все же, как у вас с кулинарными способностями?
– Я недавно пытался приготовить себе яичницу! – честно признался он.
– И как успехи?
– Из четырех яиц на сковородку попало два, да и те сгорели. Наверное, я что-то не так сделал.
Людмила закончила переодевать ребенка и сунула его в шведский стул. Сходив на кухню и оценив там произведенный Алексеем Михайловичем разгром, она вернулась в детскую.
– Масло! – сообщила она, трясясь от беззвучного смеха.
Простите?
– Вы забыли добавить масло!
Ростислав тихонько вякнул.
– В туалет хочет! – насторожился Алексей. – Где-то здесь была клеенка. Нужно отнести его в ванную.
– Зачем? Я ведь только его переодела.
– Нужно! Там он сделает свои дела! – Слова "писать" и "какать" были для Каманина функционально непроизносимы, поэтому он и выразился немного витиевато.
– Ну, знаете ли! – не поверила Людмила.
– Я понимаю, что выгляжу идиотом, но это так.
Малыш тупо уставился на соцработника и тихонько заворчал.
– Идем-идем, Ростик, – заторопилась она, – в ванную так в ванную.
Глава 4. Земля. 1977.
Детский сад
До трех лет Ростислав сидел с нянечкой, той самой Людмилой из бюро добрых услуг, но затем она вышла замуж и уехала в Витебск вместе со своим новым мужем.
Нельзя сказать, чтобы паренек сильно переживал по этому поводу – гораздо больше переживал отец. Алексей привык к вкусной и здоровой пище, в производстве которой Людмиле не было равных. Пару раз он пытался заговорить с женщиной о дальнейшей их судьбе, но, в отличие от Ростислава, Людмила не понимала душевных иносказаний, выраженных физическими величинами, да еще в релятивистском пространстве. Встретив хорошего человека, она не без сожаления рассталась с семьей Каманиных и ушла, чтобы устроить семью собственную. Таким образом, Алексей решил пристроить ребенка в детский сад. Как-то вечером он покормил ребенка "беби-кормом" и сказал:
– Чувствую себя в положении бабушки Сергея Мироновича Кострикова. "Сережа, завтра мы идем в приют!"
– В чем дело? – оторвался от созерцания "Очевидного – невероятного" малыш. Месяц назад Алексей приобрел в "ГУМе" новый цветной телевизор.
– Да отвлекись ты от этой "Радуги"! Я насчет детского сада.
– Вот, блин! – чертыхнулся Ростик. – Ты хоть представляешь, каково мне там будет?
– Представляю! – вздохнул отец. – А ты представляешь, что мне нужно докторскую защищать в октябре?
– Представляю! – вздохнул сын.
– Не волнуйся, это очень хороший детский сад, естественно, для элиты... Конечно, тебе там будет скучно, но я уверен, что ты чего-нибудь сообразишь.
Ростислав пожал плечами (теперь у него выходило гораздо естественнее), подошел к телевизору и выключил его.
– Когда? – спросил он.
– Завтра! – ответил Алексей, окончательно проведя аналогию с бабушкой Кирова.
"Завтра" выдалось прохладное и хмурое. По всем законам природы, утренний морозец шалил в цветущих садах. Садясь в "горбатый" троллейбус типа "ТГ", малыш ворчливо спросил:
– Пап, а где наши "Жигули"?
– На техобслуживании, – буркнул Алексей, – вторую неделю мне голову морочат, гады. Сальников, видишь ли, нужных нет!
– Сталина на них нет! – подтвердил Ростислав. – Они бы эти сальники за два часа из старых онучей сделали.
– Ишь, какой прыткий! А кого в тридцать восьмом в расход пустили?
Ростислав нахмурился.
– Видишь ли, отец, в каждом моменте времени есть что-то хорошее и есть что-то плохое. Плохого почему-то всегда больше. Там стреляли, а здесь воруют.
Невесть откуда взявшийся алкаш, который стоял недалеко от них, громко икнул:
– Устами младенца глаголет истина! – возвестил он. – Необходимо срочно опохмелиться, пока он по-немецки не заговорил. Рублика не найдется, уважаемый?
Алексей торопливо всунул в заскорузлую руку пьяницы трешку, и тот, обрадованный, сиганул в открытую дверь троллейбуса.
– На галеры бы таких, – сухо прокомментировал Ростислав, – всю Россию пропили.
– Тише ты! – прошипел отец. – Тоже мне, Энди Таккер! Сейчас народ вокруг тебя соберется. Видишь, вон та бабулька уже прислушивается.
На их счастье, "двойка" вскоре подкатила к "Московской", и папа с сыном покинули транспортное средство. Во дворах находился искомый детсад, в котором Ростику предписывалось тянуть лямку аж долгих четыре года – до самой школы.
– Как подумаю об этом – повеситься охота! – признался малыш уже почти на пороге детского садика. – Целых девятнадцать лет! И все для того, чтобы пользоваться тем багажом знаний, который у меня есть уже сейчас!
– Терпи, казак, атаманом будешь, – посоветовал отец.
Ростик фыркнул.
– Мои студенты девкам говорили немного по-другому. "Терпи, коза. А то мамой будешь".
– Пошляк вы, ваше благородие! – фыркнул Алексей. – Все. Теперь никаких пошлостей, гнусностей и намеков. Ты – обычный трехлетний ребенок. Ну, может, самую малость не совсем обычный. Трехлетние дети ростом метр двадцать являются по нынешним временам редкостью. Нужно еще разъяснить, в кого ты такой высокий.
– Да я в принципе и раньше не маленький был – около метра девяносто пять. Ежов, когда со мной беседовал, на табуретку становился, ха-ха!
– Надеюсь, выше двух метров ты не будешь. Иначе загребут в баскетбол, несмотря на регалии. Ха-ха!
Их встретила директор детского сада и провела к себе в кабинет.
– Алевтина Мирославовна Гаврон! – представилась она. – Боже, какой высокий мальчик! На моей памяти таких еще не было. Не было... А ведь я работаю уже почти тридцать лет. Вы, насколько я понимаю, Каманин Алексей Михайлович? Вот и чудненько! А малыш весь в вас – такой же серьезный паренек. Красивым мужчиной будет, да? Красивым и умным! В папу.
Таким вот образом, не давая папаше и рта раскрыть, она записала их данные в журнал с ярко-салатовой обложкой, которых в канцбуме и не купишь, а затем предложила пройти с ней, дабы ознакомиться с наворотами для элитных щенков, то бишь детей.
"Скромный садик" на полторы сотни детей со скромным бассейном, спортивно-игровым залом и зимним садом с каруселями.
– У нас предполагается изучение иностранных языков, – сказала под конец экскурсии она, – выбирайте на свой вкус: испанский, английский, французский или немецкий.
– Английский – проскрипел Ростислав, знавший в совершенстве испанский, немецкий, французский, латынь и древнегреческий, – давайте на английский.
– Правильно! – удивилась директор. – Это сейчас самый популярный язык.