В общем, этот учебный год я закончил хуже обычного. Целых четыре четверки: арифметика, русский, английский и, к тому же еще, география. Утешало одно, что этот дневник домой принесу не я. Кажется, загостился. Часов у меня не было, но внутренний метроном подсказывал, что пора отрабатывать торт.
Стишок, который я подарю Вальке Филоновой, был выбран еще вчера. Их было написано много за мою прошлую жизнь, но в данном конкретном случае, годился только один. И, черт побери, не самый плохой. В моем финальном аккорде, все было продумано до мелочей. От написания, до подачи.
Пока Надежда Ивановна продолжала петь дифирамбы нашей отличнице Соньке, я вырвал из чистой тетради двойной листок, обмакнул ручку в чернильницу и приступил к выполнению плана, тщательно выводя каждую букву:
С тобой ни заново начать,
Ни измениться.
Устала гордость защищать
Свои границы.
Любовь, по сути естества,
Скупа и снежна.
Как не опавшая листва,
В остатке нежность...
Валька сначала скосила глаза, потом затанцевала на заднице. Тайна - это такая наживка, которую девчонки глотают вместе с крючком. А я заслонял написанное левой рукой и все норовил повернуться к соседке спиной. Это ей не понравилось. Причем, настолько активно, что Надежде Ивановне пришлось принимать превентивные меры:
- Денисов, Филонова! - сказала она, - может, мне выйти, чтобы вам не мешать?
Я встал, извинился, и Валька по подлому овладела заветным листком. Не найдя там ничего обидного для себя, она поскучнела. Через пару минут шепнула с деланным равнодушием:
- Это кому?
- Это тебе, - отозвался я.
- Я же просила! - взбеленилась учительница, - сейчас напишу замечание в дневнике!
Валька сделала вид, что успокоилась. Я тоже демонстративно сложил руки на парту. Классная демонстративно казнила нашу завзятую троечницу Ирку Сияльскую, по прозвищу Дылда, за лень, невнимательность и пофигизм. Та даже и не краснела. Жесткие фразы стекали с нее, как вода с бриллиантового колье, которое Ирка подарит на свадьбу своей младшей дочери.
Наивная Надежда Ивановна! Кого вы учите жить?! Десять лет не пройдет, как на нашей тупой Дылде будет больше золотых украшений, чем у вас сменных трусов. Они с мужем одними из первых займутся выделкой шкур и разведением нутрий. Потом перейдут на песца. Уж в чем, в чем, а в вопросах строительства семейного гнездышка размером в коммерческий банк и четыре торговых центра, ей могла бы и позавидовать наша отличница Сонька, которая, играючи, поступит в ХАИ, закончит его с красным дипломом, будет работать в закрытом НИИ, получит ученую степень и трехкомнатную квартиру, но так никогда и не выйдет замуж. Или та же Валька Филонова. Ну, у нее, как мне кажется, в этой жизни все сложится по-другому.
И тут я почувствовал, как предмет моих рассуждений легонько толкает меня локотком. На парте передо мной лежал незаконченный стих с припиской карандашом: "А дальше?"
Я не стал выкобениваться, и снова взялся за ручку:
С тобой ни заново начать,
Ни измениться.
Как одинокая свеча,
Рассвет в кринице,
А я свою кохаю боль
В сетях былого:
Моя несчастная любовь,
Как жалит слово!
Поставив восклицательный знак, в конце приписал: "Все!"
Я и действительно думал, что все"! Но вместо ожидаемого небытия, в коридоре залился звонок. Странно, но жизнь продолжалась. Память о будущем не умерла, хоть и вышли все сроки. Я чувствовал себя, как заключенный в камере смертников, за которым опять не пришли. А бабке Филонихе, как с гуся вода! Она по-хозяйски разгладила мое посвящение, свернула несколько раз, спрятала за обложку своего дневника и мстительно прошептала:
- Сам виноват!
Как хочешь - так понимай.
Надежда Ивановна покинула свой командирский пост, и класс с шумом и гомоном ломанулся к заветным дверям. Как я завидовал пацанам! У них впереди беззаботное лето с купанием в речке, пионерскими лагерями, игрой в футбол, казанки и клюка. А у меня, как у крепостной невесты на выданьи - неизвестность.
- Ты домой? - осведомился Витек.
- А куда же еще?
- Пойдешь пацана смотреть?
- К Раздабариным, что ли?
- Ага.
- Так похороны, наверное, завтра?
- Ну и что?
Вот фишка у моего корефана! На край света готов бежать, только бы никакого покойника не пропустить. Сашка Передереев, которого насмерть сбила машина, тот вообще в другой школе учился, в центре города жил, а наш Казия и там засветился.
- Тебе оно нафига? - прямо спросил я. - По мне, так была лахва среди плачущих теток толкаться!
- Как нафига? - удивился Витек, - сегодня пришел, значит, завтра никто не выгонит. А после похорон для всех накрывают стол. Жратва там всегда вкусная, и конфеты дают. Ты что, конфеты не любишь?
И тут до меня дошло, что мой корефан элементарно не доедает.
Вспомнилось, как в третьем-четвертом классе, когда мы учились в филиале на улице Горького, он, по пути домой, всегда заходил к кому-нибудь из одноклассников, чтоб попросить кусок хлеба. Чаще всего это был Рубен, мой будущий кум. И хлеб то Витек называл как-то чудно:
- Рубен, дай мандра!
Кум, кстати, никогда не отказывал. "Мандра" у него была с маслом и куском докторской колбасы. Не сказать, чтобы они с мамкой жили очень зажиточно. Рубен, как и я, донашивал чужие штаны с заплатками на корме. А вот насчет жратвы, это да. Тетя Шура работала буфетчицей в забегаловке за старым мостом, под которым поймали Лепеху. Была у нее возможность, сидела на дефиците.
Я не стал осуждать Витька. В конце концов, виноват не он, а родители, у которых, за текучкой и пьянкой, руки не всегда доходили до младшего сына. А он вообще-то был пацаном с задатками, только безвольным, ведомым по жизни, без крепкого внутреннего стержня. Если что-то не получалось нахрапом, Григорьев всегда пасовал и пускал дело на самотек. Мир его увлечений был слишком уж узок: астрономия, да, с недавних пор, математика.
Так мы и дотелепали до моего дома. Витек всю дорогу нянчил свою железнодорожную сумку - перебрасывал ее с плеча на плечо, да хвастался своими успехами в "арихметике": вчерашнюю контрольную, он умудрился написать на "отлично". В целом за год, у него все равно получился трояк, но зато по итогам последней четверти. Нина Ивановна поставила ему "хорошо".
Вот, честное слово, я был за товарища рад, но единою радостью сыт не будешь. Что я сейчас мог для него сделать? Пригласить к столу? Мои старики возражать не будут, да только Григорьев все равно не зайдет. В последнее время стал он каким-то болезненно гордым и щепетильным. Наверное, где-нибудь получился облом, и вместо куска хлеба, его откровенно унизили. Никогда, на моей памяти, Витька больше ничего не просил. Даже опохмелиться.
- Может, заскочим ко мне, похаваем? - предложил я на всякий случай.
- Некогда мне, - ожидаемо отплюнулся он, - портфель еще домой занести надо.
- Что ж ты сюда-то поперся, у кладки забыл свернуть?
- Да не! Тут Юрий Иванович просил тебе передать...
Григорьев поставил на землю свою многострадальную сумку, достал из нее насадку для чистки веников и протянул мне. Больше там ничего не было, кроме учебников, тетрадок и дневника.
- Ну ладно, погнал! - Даже не выслушав слов благодарности, Витек повернулся ко мне спиной, и почесал по дорожной пыли своим непредсказуемым стэпом.
Я долго смотрел ему вслед, и мысленно материл нашего трудовика:
Вот куркуль! За такую наводку и двигатель мог бы не пожалеть! Сколько ж, с этого дела, он выкружит магарычей?!
Дед еще спал. Отдыхал после ночной смены. Дорого же ему обошелся последний поход на рынок! Бабушка суетилась на огороде: заглядывала под каждый куст и плакала в голос. Прасковья Акимовна ей помогала.
- Внучок! - обрадовались они. - Ну-ка ты посмотри! У тебя глаза молодые.
- Да что у вас тут случилось?
- Ой, горе, - всхлипнула бабушка, - колечко мое куда-то запропастилось! Рвала бурьяны в огороде, таскала на островок, чтобы спалить, когда высохнут. Глядь, а его нет!
Это кольцо я помню: узенькое, серебряное, обручальное. Она никогда его не снимала, и очень переживала, когда потеряла его в прошлый раз. Было это лет через семь, уже после смерти деда.
Я взялся за дело, и отыскал пропажу сравнительно быстро. Как и тогда, колечко валялось на островке, в куче сорной травы. Вот такие гримасы времени. Какие-то факты всплывают, повторяются, но в неточностях и как-то вразброс. Особенно это касается всего, что происходят в нашей семье.
Надо ли говорить, как обрадовались бабушки, услышав мое ликующее: "Нашел!" Да мне и самому было чертовски приятно сделать что-нибудь полезное для родных. Жаль, что такое случалось редко, всего лишь один раз.
Как-то, играя в своей комнате, я увидел под шифоньером подозрительную веревочную петлю. Она свисала вдоль задней стенки, над плинтусом, в десяти сантиметрах от пола. Ну, висит себе и висит, рукой не достать. Другой бы на моем месте и думать забыл, а меня почему-то заклинило. Каких только приспособлений я ни использовал! Убил на решение этой проблемы часа полтора, но был в итоге вознагражден. На пол упал маленький золотой крестик на толстой суровой нитке.
Естественно, я отдал его взрослым и, тем самым, вернул мир и согласие в обе семьи, населяющие наш дом. Сестры, оказывается, уже раза четыре переругались из-за этой вещицы. Все пеняли друг другу: кто из них в последний раз надевал крестик, чтобы сходить в "церкву" и не вернул. Он у них, кажется, был один на двоих...
После пережитого потрясения, бабушки вернулись к печи. Дед вышел на улицу, закурил, щурясь на небо. Оно свое отдождило и отливало теперь, безоблачной синевой. Жара отдавала влагой. На пустырях у кюветов набирала силу полынь. В высыхающих лужах проступило, потрескалось дно. На железной дороге формировали состав. Сталкиваясь, гремели вагоны. Пейзаж, узнаваемый до мелочей. Самое настоящее прошлое. Мой островок безопасности в этом стремительном мире, меняющемся по теории слишком случайных чисел.
- Ну что, пошабашил? - благодушно спросил дед. - Хвались теперь. Да возьми там, мои запасные глаза.
Я сбегал в большую комнату за дневником. По пути прихватил очки, осмотрел банку с лекарством. Она опустела на треть. Надо будет сходить к бабушке Кате. Попросить у нее добавки.
Дед пролистал несколько последних страниц, оценил годовые итоги и в целом остался доволен:
- Молодчага! Мог бы и лучше, но все равно молодчага! Следующее дежурство твое. Ну-ка глянь, что там Елена Акимовна у нас тормозит. Скоро дрова привезут, а мы до сих пор нежрамши.
Про колечко я умолчал. В иное бы время не выдержал, прихвастнул. А тут... очень уж сильно она расстроилась. Наверное, примета плохая.
На продовольственном фронте все было готово. Бабушка шла навстречу, держа в вытянутых руках кастрюлю с горячим борщом. Я развернулся и побежал впереди, чтобы во время открыть для нее дверь, а когда появился из-за угла, дед уже открывал калитку и здоровался с отцом Вальки Филоновой. На улице тарахтел трактор. Насколько я понял, мы к столу не успели.
Сам Юрий Иванович приехал на "бобике" с опущенным брезентовым верхом. Был он в синей рабочей спецовке, при папке с надписью "Дело" и в хорошем, боевом настроении. Увидев меня, вскинул руку в приветственном жесте и весело крикнул:
- Здорово, герой! Смотри, уведут Вальку! Звонила недавно, хвасталась: там кто-то из старшеклассников стишок про нее сочинил!
Дед сбегал за кошельком, заплатил по квитанции, поставил свою подпись и стал расчищать пространство перед поленницей.
А Юрий Иванович отнес папку в машину и принялся ему помогать.
- Это что за диковинный агрегат? - между делом, спросил он, когда сняли брезентовый плащ, защищавший виброплиту от непогоды.
- Электротрамбовка, - коротко пояснил дед.
Старший Филонов присел на корточки, потрогал руками сварочный шов.
- Похоже на самодел, - задумчиво произнес он, - хотелось бы посмотреть, как он работает.
Я сбегал за переноской. Виброплиту вытащили на улицу. Для чистоты эксперимента, забросали камнями и свежей землей глубокую выбоину на дороге, у передних колес "бобика". Юрий Иванович взялся за ручки. Тракторист заглушил двигатель и спустился на землю, ближе к центру событий. От смолы подошли мужики. Обеденный перерыв, но им, как людям причастным, было что посоветовать.
- Зверь машина! - сказал Петро, подгребая лопатой щебенку с обочины. - Здравствуйте вам! Дрова, что ли привезли? А где выгрузка? Или в цене не сошлись? А то б мы с Василем...
- Действительно, - спохватилось начальство, выключая виброплиту, - что-то мы увлеклись! Ты слышал, Мансур Зарипович? Нас уже критикуют!
- Так куда высыпать, Юрий Иванович?
- Постарайся ближе к калитке. Людям ведь, вручную таскать.
Поленья были крупными и тяжелыми, как кирпичи. На изгиб левой руки помещалось четыре штуки, но даже с таким весом мне было трудно вставать на ноги. Больше всех поднимал тракторист. Был он худым, жилистым и таким длинноруким, что трелевал охапки, доходившие ему чуть ли ни до уровня глаз. В работу включились все: и Петро, и дядя Вася Культя и старший Филонов. Он даже разделся до пояса, настолько вспотел. Подтянулись соседи: дядя Коля Митрохин - ездовый из Семсовхоза и Толик Корытько - младший сын деда Кугука.
Когда куча уменьшилась примерно на четверть, Юрий Иванович отозвал в сторону деда и начал прощаться.
- Такое дело, Степан Александрович, - сказал он, надевая рубаху на потное тело, - собираюсь я между складами асфальт положить. Расстояние там небольшое, дорожный каток не развернется. Нельзя ли у вас позычить электротрамбовку? В аренду оформить, или еще как-нибудь? Деньгами никак не смогу, нету такой статьи, да и бухгалтер не разрешит. Только дровами, или углем.
Дед, естественно, согласился, да и я был не против. Обычный поход в кино с взбалмошной девчонкой, принес небывалые дивиденды.
К концу обеденного перерыва, количество игроков в нашей команде уменьшилось еще на две единицы. По своим смоляным делам, ушли дядя Вася с Петром, а дров как будто и не убавилось.
Бабушка собиралась помочь, но за ней прислали от Раздабариных: принять на кухне дела, посчитать, сколько чего надо купить, чтобы готовить поминальный обед. Мы с дедом совсем приуныли.
- Придется нам, Сашка, завтра вдвоем ехать на огород, - сказал он, когда, в очередной раз, все сели перекурить. - Надо управиться до похорон, чтобы успеть проводить по-соседски.
- Тут Ваньку Погребняка завтра выписывают из больницы, - подхватил эту мрачную тему дядька Колька Митрохин, - надо понимать, безнадежен. Отъездился мой сосед. А ну, навались, мужики! Тут всего-то два раза по столько, и еще половина столько! Главное, что мы живы, а работа для всех найдется...
Когда через час пришла бабушка, я уже не стоял на ногах. Зато наша поленница увеличилась больше чем втрое.
Обежали в ужин. Дед вслух размышлял, куда лучше складировать уголь, я клевал носом и все порывался нырнуть в постель, а бабушка меня тормошила, мол, потерпи: если уснуть до захода солнца, утром будет болеть голова. Еще днем я планировал в спокойной обстановке поразмышлять о своих перспективах, да только куда там! Ушел, как только щека прикоснулась к подушке.
Мне снилась моя левая ладонь. Была она в язвах и волдырях. Я выбрал один из них, самый маленький, и попробовал выдавить. Из ранки податливо вышла какая-то белая масса, толстая, как карандаш. Я давил ее, и давил, а она все никак не хотела заканчиваться, хоть вышло уже метра, наверное, два. Ладонь горела, а я с ужасом думал о том, что же останется от меня, если в каждой из этих язв, такое же количество гноя.
Утром ладонь саднила. Наверное, во сне я слишком сильно ее давил. Проснулся от голосов. Мои старики солнце встречали, как гостя: с почетом и на ногах. Позавтракали все вместе. Потом разошлись по своим делам: бабушка готовить поминальный обед, а мы с дедом - на полевые работы. Тяпки были отбиты до остроты лезвия и укутаны в мешковину, а их деревянные ручки привязаны к раме. На руле - кирзовая сумка с водой и символическим перекусом.
- Садись, - сказал дед, выводя велосипед на дорогу, и хлопнул ладонью по раме, - так будет быстрей. Только руль в свою сторону не тяни!
Он разогнался, выпрямился в седле, убрал левую руку и я, на ходу, скользнул на штатное место.
Давненько мы с ним не катались на одном велике! Последний раз это было лет восемь назад. Совсем еще несмышленышем, я перешел дорогу похоронной процессии, когда она проезжала мимо нашего дома. Что бы там не рассказывали атеисты, но после того случая, на моей шее стала расти шишка. Она не болела, не мешала дышать. Просто росла и все. Естественно, меня показали врачу, тот прописал трехмесячный курс уколов, и трижды в неделю дед сажал меня на эту самую раму и отвозил в кабинет Зинаиды Петровны. Так звали суровую тетку, коловшую мою задницу.
В первый раз было страшно. Особенно убивало тревожное томление в очереди. Одних только детишек там всегда собиралось не меньше десятка. Многие из них плакали, нагнетая и без того мрачную атмосферу. Укол был болючим, и дед это знал. Что только ни привязывал он к велосипедной раме! Вплоть до подушки "думочки". Это помогало, но мало. Каждый камешек на дороге, каждая выбоина, попавшая под переднее колесо, отдавалась во мне нестерпимым приступом боли. Добрую треть обратной дороги мы проходили пешком.
Как потом оказалось, все эти муки я претерпел зря. Медицина не помогла, и меня отвели к Пимовне. Там обошлось без уколов. Лечение осложнялось только тем, что я был некрещеным. Поэтому главная роль отводилась моей бабушке, а именно: ходить в церковь и заказывать молебны за упокой человека, дорогу которому, я перешел последним.
Давно уже нет Зинаиды Петровны. В дальнем торце здания убрали крылечко, ведущее в ее кабинет. А я, даже будучи взрослым, всегда обходил стороной туберкулезный диспансер, который сейчас расположен в том месте...
С точки зрения человека, едущего на велосипедной раме, чем дальше от города - тем лучше дороги. Мы миновали кладку через нашу речушку, небольшой переулок под названием Трудовой, нырнули в узкий проход и оказались в царстве узких тропинок, припорошенных мелкой пылью. Слева, справа и далеко впереди простирались поля с дружными всходами кукурузы. Скоро по ним проляжет новая улица и школьное футбольное поле.
До самого Семсовхоза, можно было спокойно ехать даже с исколотой задницей. А вот там начались неудоби: лужи да колеи, забитые вяжущей массой из липкого, раскисшего чернозема. Порой приходилось спешиваться, чтобы преодолеть очередное болото "по над людскими дворами".
В конце поворота на конюшню и гаражи, опять началась земля, не тронутая колесами техники. Тропинка вела к неглубокому броду через протоку с сероводородной водой. Мне довелось бывать у ее истока, когда там еще была стихийная водолечебница. Средь широкого поля стояла чугуная хрень, чем-то похожая на Ленинградскую ростру, а из ее четырех сосков, хлестал крутой кипяток. Люди приезжали сюда из разных концов страны, чтоб подлечить больные суставы. То ли вода, то ли жидкая грязь вымывали из организма отложения кальция. За годы существования протока пробила себе полноценное русло, докопалась до родников, стала почти полноценной рекой, но так и не обрела себе имени.