Если быть до конца откровенным, то я и сам сомневался в успехе операции. "Клин" - это ведь первое мое "попаданческое" и стопроцентно "железячное" нововведение, принесшее откровенный успех. Почему-то не "Корейское сражение", должное быть Цусимой и так ею и не ставшее, а именно эта незамысловатая железяка, сработавшая на японском составе, и вызывает в груди то чувство, что это именно моя заслуга! Круто, черт возьми!..
- Ваше превосходительство, большой поезд угробили? - Наверное, в эту самую секунду я свечусь от счастья.
- По словам казаков - пять вагонов с личным составом. Рассказывают, много покалеченных и убитых… Впрочем, те постарались быстро ретироваться, как я и наказывал… - Мищенко, чуть прихрамывая, задумчиво ведет меня вдоль центральной улицы, едва успевая кивать в ответ на козыряния встречных. - Но что еще ценней - напрочь выведен из строя паровоз! - Остановившись возле большого каменного колодца и облокотившись на него, достает золоченый портсигар: - Курите?
Я держался с самой Цусимы. То есть с Кореи… Но сейчас рука сама тянется за папиросой:
- Не откажусь.
Сквозь наползающие в мозг никотиновые волны и пелену в глазах я все же улавливаю рассказ генерала о состоявшемся успехе.
Первая группа пластунов - та, что уходила ближе всего, на десять верст, - вышла на позицию под самое утро, обезвредив по дороге японский разъезд. Я не уточняю у Мищенко, что значит "обезвредили". Но подозреваю, что трое японских всадников мгновенно слились с нирваной, так и не успев понять, что же все-таки произошло. Железнодорожный путь в выбранном месте не охранялся и даже не патрулировался, несмотря на близость к линии фронта. Что позволило казакам установить клин в месте поворота колеи без каких-либо препятствий. Дальнейшее повторило уже виденное нами на испытаниях - груда металла, только на сей раз вперемешку с людьми… Итог - пять вагонов, набитых солдатами, и паровоз!
- От остальных групп пока нет вестей… - Прицелившись, Мищенко стреляет окурком в скачущего по песку пыльного воробья. Почуяв неладное, тот мигом упархивает прочь, недовольно чирикая.
Моя борьба с табачным дурманом завершается наконец поражением последнего. И я окончательно прихожу в себя:
- Ваше превосходительство, разрешите просьбу?
- Наедине можете. - Павел Иванович задумчиво смотрит в глубину колодца. - Разрешаю.
- Хорошо. - Я облокачиваюсь рядом. - Павел Иванович, я поговорил с его превосходительством о предстоящем рейде… - Мищенко никак не реагирует, молча устремив взгляд вниз. - Так вот, он дал свое согласие!.. - Попытки заглянуть ему в лицо не несут успеха. - Возьмете?
Никакой реакции. Наконец, после минутного молчания, он поворачивается ко мне:
- А вы знаете, господин поручик… Посмотрите же туда… - кивает вниз.
Я удивленно наклоняю голову. Где-то в глубине, на расстоянии пяти-шести метров, тихо плещет вода… Видны даже, если всмотреться, наши лица, подернутые мелкой рябью.
- Говорят, что даже днем в колодце можно увидеть звезды, если позволяет погода… Можете разглядеть? - Отчего-то его голос звучит совсем грустно.
- Нет…
- И я не вижу. Хотя слыхал от стариков, и не раз… - Помолчав еще чуть-чуть, он распрямляется, оправляя мундир. - Говорите, желаете в рейд, господин поручик?
- Так точно, ваше превосходительство! - вытягиваюсь я.
- Выходим девятнадцатого в ночь. За три дня до основного наступления. Раз господин командующий разрешил - и я не против… Бывайте!
Неожиданно он резко и громко свистит. Через несколько секунд, когда адъютант уже передает ему поводья, оборачивается и едва слышно шепчет:
- Господин поручик, первый приказ: усиленно тренируйтесь в верховой езде! Пять дней вам на это!.. - Подмигивая, Мищенко ловко вскакивает на коня, с силой дав тому шенкелей.
Не видно ни зги - небо затянуто, ночь все еще где-то в середине своего пути. Покачивание в такт Жанне убаюкивает, и временами мне начинает казаться, что все вокруг является частью уютного, заманчивого сна. И ощущение огромной массы людей вокруг, и лошадиное ржание… Топот сотен пар копыт, скрип возов, чье-то перешептывание вполголоса…
Пламя от зажженной спички поблизости выхватывает из тьмы молодое лицо, быстро пропадая. Освещая время от времени красноватым отблеском уголька папиросы задумчивый профиль курящего. Зычный крик позади совсем не портит картины внутренней дремоты:
- Подтянуться, подтянуться!.. Не растягиваться!..
Слышно, как другой голос, совсем уже далеко, по цепочке подхватывает приказ. Затем вроде бы еще - совсем уже еле уловимо.
Сводный отряд генерала Мищенко выступил в полночь, из деревушки со сложнопроизносимым названием Сяозантай - опорного пункта русской армии на левом фланге сыпингайских позиций.
Выбор места, насколько я понимаю, был обусловлен несколькими факторами: двадцать верст от железной дороги, слабоохраняемая, по данным разведки, территория. Предыдущий же, майский набег начинался с правого фланга, ближе к территории Монголии.
У обеих противостоящих сторон нет единой, сплошной линии фронта, и обе имеют значительные бреши в таковой - чем и решил воспользоваться Павел Иванович, постаравшись миновать линию японских дозоров незаметно, под покровом короткой июньской ночи. То, что к утру мы будем обнаружены, не оставляет никаких сомнений, вопрос заключается в следующем: насколько сумеем углубиться в тыл японцам.
Я безбожно клюю носом и закрываю глаза, ослабив поводья: Жанна совсем не дура, несмотря на все бзики, и вряд ли выбьется из общего потока. А потому - можно чуть вздремнуть, воспользовавшись темнотой и покачиванием в седле. Вернувшись воспоминаниями к событиям последних дней…
Когда утром восемнадцатого я добрался наконец до сборного пункта - перед глазами открылся огромный бивак в несколько тысяч душ. Что-то жарящих, варящих, пекущих и сушащих на бесконечных, теряющихся за сопками кострах. Густой дым еще за несколько верст возвестил о том, что либо происходит извержение доселе невиданного маньчжурского вулкана, либо… Либо неподалеку готовится к набегу сборный отряд русской армии. Состоящий из самых безбашенных, боеспособных частей и вообще - сорвиголов первой марки. Тех, кого и принимал к себе так радушно Павел Иванович Мищенко.
Проезжая по деревне, я изумленно оглядываюсь: перемешавшись меж собой в единой массе, повсюду пестрят представители уральских, донских, кавказских казачьих полков… Насколько знаю, в поход выступают также два драгунских полка и четыре конно-горные батареи. Орудия которых видны - эти стоят особняком, на самом краю деревушки. Тачанки в количестве пяти повозок должны быть где-то тут, но незаметны среди множества телег. Помимо нового вида оружия - десять простых "максимов", которые Мищенко лично выбивал у скряги Линевича.
- Братец, где тут штаб командующего? - свешиваюсь я с седла к угрюмому пограничнику в папахе. Во всяком случае, зеленые погоны на черном кителе говорят о чем-то похожем.
- Тама, ваше благородие… - указывает тот на ветхую фанзу, возле которой "запарковано" несколько лошадей. Не меняя позы и даже не поднявшись до конца для приветствия, пограничник продолжает заниматься своими делами. То бишь любовно чистит "мосинку".
"Дисциплина тут так себе… Впрочем, может, я пока не в авторитете?.. - Направляю порядком подуставшую Жанну к коновязи. - Опять же форму сменил вроде на полевую…" - Спешиваясь, бросаю я поводья бородатому казаку.
В ту же секунду до меня долетают нечленораздельные выкрики. С ярко выраженным характерным акцентом, что ли. Из которых я разбираю лишь:
- Все равно, что слег… Найти другого!..
Из распахнувшейся двери, едва не сбив меня, вылетает взбудораженный казачий полковник. В характерной терской форме и папахе, что придает его низенькой фигуре крайне забавный вид. Из-за орлиного носяры на меня снизу вверх дружелюбно глядят два карих глаза:
- Э… Поручик? К нам? В рейд? - Смешно "экая", он едва не выдавливает из меня улыбку.
- Так точно! - выкатываю я глаза в папаху. Ибо лицо кавказца глядит мне аккурат в солнышко.
- Часть?
- Штаб фронта, ваше высокоблагородие!
Папаха на секунду замирает. Но ее, похоже, не проймешь каким-то там "штабом". Ухватив под руку, тот немедля втаскивает меня в темноту хижины, что-то бормоча под нос.
- Полковник Баратов! - поставив меня в центре, коротко представляется головной убор. - Вы-то нам и нужны… Павел Иванович знает о вас? - Орел заглядывает мне в лицо снизу, с доброжелательным прищуром беркута в адрес добычи.
- Так точно, и я хотел бы… - ошеломленно прихожу я в себя.
Хищный пернатый беспардонно перебивает:
- Э… В связи с выбытием из строя адъютанта штаба назначаетесь обер-офицером для особых поручений, господин поручик! Документы отдадите писарю… - Шебутной полковник начинает летать по небольшому помещению от стены к стене, явно страдая от переизбытка энергии.
- Стойте, стойте, Николай Николаевич… - появляется из соседней комнаты смеющийся Мищенко. - Не так быстро. Вам только дай волю - и меня в посыльные запишете!
Поздоровавшись со мной, он довольно усаживается на подобие табуретки, сколоченной из трех деревяшек.
- Господин Смирнов действительно будет находиться при штабе… Но!.. - грозит пальцем воспрянувшему было кавказскому полковнику. - Моим адъютантом для особых поручений! - Весело мне подмигивает. - Непосредственно в моем, личном подчинении.
Далекий звук одинокого выстрела заставляет встрепенуться, и рука невольно тянется к кобуре с новеньким наганом… Предрассветное, светлеющее небо позволяет рассмотреть людей вокруг, не угадывая и не дорисовывая их очертаний.
Я двигаюсь чуть позади небольшой группы офицеров, и составляющих в общем-то весь немногочисленный штаб генерала Мищенко. Как говорят, сменившийся несколько раз за время этой войны - сам он не кланяется пулям, всегда идя в первых рядах, и офицеров своих держит в том же тонусе. Сейчас вместе с генералом Логиновым и двумя ординарцами сам он чуть впереди, на небольшом удалении. Позади и впереди штаба дагестанцы и терско-кубанцы, которым Мищенко остается верен. Здесь же, в нашей колонне, идет пара тачанок и едва ли не половина всех орудий отряда - те чуть позади. Кстати, почему-то не вижу при штабе Деникина… Вокруг лишь незнакомые офицеры, исключая адъютантов Павла Ивановича да полковника Баратова.
Решение отказаться от обозных телег было принято едва ли не в последний момент, и, оставив их в Сяозантае, часть фуража загрузили на приземистых, но удивительно выносливых и крепких монгольских лошадок, следующих в самом арьергарде отряда.
Топот копыт - очевидно, скачет посыльный из авангардной сотни. Молодой казак лихо осаживает коня подле руководства, почтительно что-то зашептав. Через несколько мгновений, пригнувшись, стартует обратно, резво подгоняя лошадь.
- Хунхузы… - доносится спереди. - Небольшая группа. Стрельнули, и деру…
Вот как? Слышал что-то об орудующих в окрестностях бандах, поощряемых японцами. Значит, теперь мы точно обнаружены? Ну и ляд с ним…
Однако старый китель все же был теплей - я зябко поеживаюсь от утренней влаги, поправляя непривычную портупею. Сабля вместо кортика тоже не несет привязок к былому, чуть оттягивая плечо. Вопроса, что с нею делать в случае чего, я стараюсь себе не задавать: назвался, как говорится, кузовом - собирай мухоморы. Вновь начиная клевать носом, погружаюсь в приятную дремоту.
С моим пехотным обмундированием перед отправкой вообще вышла целая история. Как и с отправкой в рейд, собственно… Подловив в нужный момент Линевича на сентиментальных чувствах, я искренне расслабился, всецело посвятив себя верховой езде. Достиг в коей за несколько дней весьма недюжинных результатов. Но не тут-то, что называется, было. Довольно галопируя как-то ранним утром мимо окон штабного поезда и всецело предавшись радужному летнему настроению, я едва не бухаюсь с лошади от высунувшейся оттуда головы. Из поезда, разумеется, не из Жанны.
- Господин Смирнов?!.
- Так точно… - Приглядываясь к голове, наконец признаю в ней черты полковника Орановского. Того еще, надо сказать, типа и личного родственника командующего. Зятя… В штабе тот чувствует себя королем - разве ногой двери не открывает. А по мне - так обыкновенная шестерка при погонах. И на необоснованных, простите, понтах. Как-то так…
- К командующему… - Череп зятя недовольно исчезает в окне.
В покоях Линевича густо накурено, а сам шурин своего зятя невежливо распекает кого-то по телефону:
- …Кудахтать вы будете, любезнейший, когда японец вас прищучит на марше… - с ненавистью глядит он в трубку, которая явно тут ни при чем. - Мой личный приказ: усилиться частями забайкальцев! Десять сотен придаю!.. Полк!.. - Генерал эмоционально бросает трубку о стол, подымая красные очи: - Вы? Пожаловали?!.
"Что-то где-то… Я уже слыхал подобное. В каюте, правда, не в вагоне…" - Я лихорадочно прикидываю пути отступления. Папаша сегодня явно не в настроении.
- Никуда не идете… Я обещал Рожественскому. Вот и китель ваш в походе ни к черту, будете, как…
Следующие пять минут мы препираемся, будто на рынке. Кажется, сама судьба отводит меня от рейда, и, ухватись я за подсказку, останусь тут, в уютном вагоне. На полном соцобеспечении и казенных хлебах. Тем не менее разуму наперекор упрямо твержу:
- Прошу отпустить, ваше превосходительство!
Не знаю, что именно заставляет меня проситься туда. Возможно, то же чувство, что гнало на мостик "Суворова", находящегося под огнем всей вражеской эскадры. А возможно, обыкновенная глупость… Кто из нас в глубине души не считает себя неуязвимым? Всех остальных - да, а себя дорогого - нет? К тому же у меня на это гораздо больше веских причин, чем у кого бы то ни было. За все пребывание здесь - ни царапины, одни лишь легкие контузии… И еще. Последнее, и самое главное: мне нечего терять в этом времени. Чужом и далеком… Разве одну милую девушку во Владивостоке, но… Но не более. И, даже несмотря на сей весомейший аргумент, я упорно повторяю:
- Прошу отпустить!.. Вы дали слово, ваше превосходительство!.. - в запальчивости привожу я последний довод.
Наконец Линевич устало машет рукой, отворачиваясь:
- Делайте что хотите… Форму только смените… на полевую… - Обессиленный, генерал плюхается в кресло. - Я распоряжусь. - Глубоко вздохнув, жестом показывает мне, что я свободен.
Наган и форма с саблей были любезно доставлены в мое купе тем же вечером.
Звуки ружейной пальбы выводят меня из дремотного оцепенения, и я ошалело оглядываюсь по сторонам, окончательно стряхнув сон. Совсем рассвело. Холмистая местность, усеянная редкими деревьями, идет по обеим сторонам дороги. Хлопки выстрелов доносятся из-за пригорка, на который медленно вползает колонна русских. Неожиданно в трескотню винтовок вклинивается звук швейной машинки: "Та-та-та… Та-та…"
- Шендягоу… - Кто-то из офицеров штаба уже лихорадочно мнет в руках карту. - Небольшая деревушка. Должна быть не занята!
- Кому это она "должна"? Разведчикам нашим разве… - смеются в ответ.
- Хунхузы бесчинствуют?..
- Да-да-да, с пулеметом… Вы где-то вид… - Говоривший замолкает на полуслове.
- А что, господа?.. - Неожиданно появившийся в группе Мищенко весело подмигивает. - В деревне явно не больше роты, и это самые что ни на есть японцы, дозоры донесли… Но для артиллерии все-таки маловато! Испытаем новое оружие в деле? Как вы на это смотрите, Вячеслав Викторович? Пошлем телеги Шавгулидзе? - Генеральский конь довольно гарцует под цветущим хозяином.
Взгляды всего штаба подозрительно вылупляются на меня.
Сам ты, Павел Иванович, "телега Шавгулидзе"… Клин - да, а телега - со своей, "тачанской" судьбой!
Кстати, на моей памяти тот впервые произнес имя партизана без запинки. Что уже хорошо, и… Почему меня так тянет язык ему показать, а? Но субординация все же делает свое дело, и потому я вытягиваюсь, как могу, на привычно уже эмоционирующей от вида бравого генерала (или его жеребца?) Жанне.
- Воля ваша, ваше превосходительство! Я бы рискнул! - чуть подумав, отвечаю я, силясь выдавить улыбку.
- Так тому и быть, раз вы не против… - С усмешкой подозвав адъютанта - того самого поручика, что провожал меня на испытания клина, - генерал что-то коротко шепчет ему. - Всех прошу пожаловать за мной во-о-н на тот пригорок! - указывая на большую сопку, дает шенкелей своему вороному.
Из пробного похода с клиньями вернулись лишь три группы. Две самые дальние - пропали, не оставив следа… В день возвращения второй за линию фронта были в срочном порядке отправлены следующие десять - "клин" показал себя исключительно отменно, и в успехе нового оружия не сомневается уже никто. Всего лишь нескольким пластунам удалось вывести из строя четыре паровоза и невесть какое количество личного состава.
Принимая поздравления Линевича, я все же не забываю, чья эта заслуга.
- Ваше превосходительство, прошу простить, но изобретение отнюдь не мое! - Я переминаюсь с ноги на ногу.
- Награждены за морское сражение? - Линевич подозрительно осматривает мою грудь. - Почему нет?
Пожимаю плечами. Что тут скажешь? В мою бытность еще во Владивостоке первые награды уже нашли своих героев. Я же к таковым себя не отношу - у орудия не стоял, броненосца не вел… Жить хотелось - это да, но и то спорный момент… И наверняка Зиновий Петрович придерживается обо мне того же мнения.
Да и как, простите, меня награждать-то? Без роду без племени? Награждается поручик ПВО Смирнов, уроженец города Томска, тысяча девятьсот восемьдесят второго года от Рождества Христова? Ха-ха. Вся моя сущность поручика, господин Линевич, держится исключительно на высоком покровительстве тебя да адмирала Рожественского. Как-то так. Потому и вопросов лишних не задает никто…
Подобные мысли в этот момент посещают, очевидно, не только меня. Потому что командующий, теребя седой ус, внезапно отступает:
- Ну да. Ну да…
Смущенно покрутившись еще некоторое время, он меня отпускает со словами:
- Я подумаю, что тут можно сделать, господин… Смирнов.
Во-во. Даже "поручика" из себя не выдавишь. Так как знаешь, какая все это "липа" на мази… И ничего ты тут не сделаешь, как ни крутись.
В один из последних дней, оставшихся до рейда, двигаясь по привычному направлению к конюшне, я замечаю группу солдат у телеграфного столба. Оживленно переговаривающуюся и то и дело выбрасывающую из себя нечто нецензурное. В крайне более обширном, надо сказать, варианте. Заинтересовавшись причиной, тихонько подхожу ближе.
- От же, ироды, что удумали! - Высокий бородатый урядник, сложив руки на груди, исподлобья смотрит куда-то, смачно сплевывая.
- А что, так тоже разве можно? - Его сосед, рябой пехотинец, кажется, искренне удивлен.
- Можно, можно… - мрачно передразнивают из толпы. - Попадешь в плен - еще не так разместят!..
Несколько хмурых смешков быстро стихают при моем появлении.
А что тут? Подхожу ближе, протискиваясь сквозь плечи собравшихся. Ага… Со знакомой гравюры, прибитой на столбе, на меня смотрит тот самый русский мужик. Загнувшийся под солдатом в черном мундире и кепи… Венчает всю эту картину маслом надпись: "Отобранный у врага образец пропаганды".