В Твери мы сходим и, переодевшись, направляемся в управление. Там нас и настигает известие о смерти генерала Скобелева… Далее была небольшая истерия, когда гроб с телом при огромном стечении народу везли в родовое поместье на Рязанщине. На каждой станции остановки для прощания, пресса расписала Скобелева в таких красках, что иногда у меня возникало сомнение: господа, вы, часом, ничего не курили? Ведь живы ещё те, кто дрался под Ловчей, там белый генерал отнюдь не блистал талантами. Про Телиш молчат, а… Да и чёрт с вами. Слухи, начавшие ходить в среде интеллигенции, были, как говорится, один другого краше. То лично Бисмарк приказал убить народного героя, то, мол, генерал покончил с собой, опасаясь бесчестья (имел связи с "нигилистами"), то вообще убили, чтобы украсть план войны с Германией. Был и слух, что Скобелев готовился арестовать императора и ввести Конституцию.
Для чего понадобились Веддингу я и Курт, осталось загадкой. Правда, была у меня догадка, но озвучивать её не стоило – политика. Покойный император был германофилом, в отличие от канцлера искренне любившим прекрасную Францию: как результат, они уравновешивали друг друга. Но после убийства наметился резкий крен в сторону франкофильства. Ни для кого не было секретом отношение нынешней императрицы к тевтонам. Под её чутким ночным руководством и Александр потихоньку меняет свои взгляды. О Скобелеве и так известно, как об одном из завзятых германофобов, кои потихоньку заполняют высшие посты в империи. А вот Веддинг явно принадлежит к противоположной партии, м-да, и грохнули его не только за заговор (не зря "добрый дедушка" ко мне приезжал), но и как опасного конкурента. Только об этом молчать нужно, поскольку ежели я прав, то "семья" (пускать в неё меня не будут, но помочь в карьере вполне) устроит мне одинокого террориста, "наконец-то свершившего святую месть над кровавым царским псом".
Харбин. 1900 год
Отвлекшись от воспоминаний, я старательно стал вычислять автора. Англоманов у нас, к сожалению, хватает (кстати, теперь в моду начинает входить стиль джентльменов), а потому гадать можно довольно долго.
– Не утолите любопытство? – осторожно, словно ступая по тонкому льду, спросил я нейтральным тоном. – Нет ли среди авторов… э… банкиров. Вы меня понимаете?
– Хм, Сергей Петрович… – Гернгросс отлично понял мой намёк.
Финансисты, заводчики и торговцы некоей национальности весьма раздражали служилое дворянство. Слишком уж быстро и прочно врастая в высокие сферы, куда большинству великороссов было не пробиться, а эти, занося нужным людям, делали моментальную карьеру.
– Алексей Александрович, вспомните, пожалуйста, одни похороны в Северной Пальмире…
Судя по изменившемуся выражению лица, генерал до сих пор переживает тогдашнее унижение. По крайней мере, он так считает. Нас (в смысле, батальон не трогали, даже наоборот, приказали не высовываться), слава богу, чаша сия минула.
– Кто у нас здесь "флотский кормилец"? – Называть имена Гернгросс не стал, а вот намекнуть… почему бы и нет?
– Благодарю. – Это я произнёс так, что собеседник поёжился.
Однако вскоре мы перешли к более интересным темам, например, к собственности цицикарских и мукденских чиновников (губернаторы – это уже ДРУЛЖуровень), в конце концов, их никто не заставлял поддерживать бунтовщиков, всегда можно "снельсонить"! А потому "горе побеждённым"!
Порт-Артур. 1900 год
Этот город-порт имел много названий: китайцы называли его Люйшунь, англичане, заглянув мимоходом и не желая ломать себе язык наречием туземцев, назвали его по имени капитана, что командовал крейсером, – Артур. Как появилось слово "Порт" перед ним, никто и не помнит, но теперь на русских картах он именовался Порт-Артур, правда, все опускали первую часть его названия. Сколько национальностей в нём проживали, мог сказать лишь полицмейстер – это он должен знать по долгу службы. Хватало тут и служивого люда, солдат и матросов, полицейские, ну и жандармы были, куда же без них. Потому шедший отряд не должен был вызвать ажиотажа, но нет, встречные старались оказаться как можно дальше от него, и даже офицеры не позволяли себе привычных презрительных гримас и снобизма. Нет, местных они и в грош не ставили, нередко дерзя даже младшим офицерам. Но связываться с пешими или конными командами, а тем более с батальоном… право слово, не стоит. Так что шедший впереди Дуббельт удивлялся одному – сколько же дали "на лапу", чтобы здесь не было пешей команды (конных и так не хватает). Объяснения, мол, и охранная стража вполне справляется – не более чем сказочка: хунхузы творят что хотят, а местные их покрывают. Плюс китайские части, которые возглавляют генералы, отличившиеся в войне с Японией: хотя флот и показал себя отвратительно, армия несколько раз довольно чувствительно потрепала островитян. В свете аннексии (а по-другому и не назовёшь) Северной и теперь Южной Маньчжурий любви к русским они не испытывали. Путь сюда был достаточно длинным, но весьма познавательным. Сперва планировалось добраться до Владивостока и уже оттуда на судне прибыть в Артур. Но после оживлённой переписки с тамошним управлением было решено не связываться с "купцами", а добираться через Корею. Вот тут и начались мелкие неприятности, посланник Павлов гадил, словно мы были не русский отряд, а бурские команд о, а он – британцем. Весьма интересно и поучительно было видеть деятельность японских купцов. Практически подмяв под себя торговлю, они довольно успешно строили железные дороги, опутывая ими Страну утренней свежести. С немецкими и британскими дорогами не сравнить, но вот с "маньчжуркой" они оказались на равных. По технической части лидируем мы, а вот по порядку… увы.
В Чемульпо отряд принял на борт клипер "Джигит"… Сказать, что нам не рады, будет приуменьшением, поэтому, сходя в Дальнем, Дуббельт отметил, что все восприняли конец "путешествия" с облегчением. Оттуда добирались по недавно проложенной железной дороге. На вокзале их уже ждали (не зря дали телеграмму) два местных "лазоревых" мундира… Данные, предоставленные Митрохиным, и личные наблюдения заставляли серьёзно задуматься о правильности всей политики на Дальнем Востоке. Отказ ротмистра был для Афанасия понятен – шею свернуть в этом гадючнике можно запросто. И тут на первый план выходит личность "проштрафившегося". Одно дело – прямой потомок "отцов-основателей", по выражению Дроздова-старшего, другое – мелкопоместный дворянин, о котором и в Иркутске-то не все уже помнят. Полковник выражался по такому случаю прямо: "Эй, ты, ротмистр и господин ротмистр", – да, по-раблезиански, но, увы, верно. Владимира такие тонкости по молодости лет (и, главное, по отсутствию звёздочек) пока не волновали. Зато он подметил ускользнувшую от глаз начальства гремучую смесь, переполнявшую практически всех встреченных им офицеров (хотя, возможно, Афанасий Михайлович очень хорошо скрывает свои эмоции): не воевавшие, зато жадные до чинов и наград, не верящие в свою смерть, хотя и допускающие её (геройскую, разумеется), они просто жаждали войны. Причём среди них хватало не только молодых поручиков и мичманов, но и штаб-офицеров. А вот нижние чины в бой отнюдь не рвались, им и так хватало чудачеств начальства. Погрузившись на борт клипера "Всадник", отряд отплыл навстречу разгоравшейся войне, которую все почему-то принимали за обычные для Китая беспорядки.
Тяньцзинь. 1900 год
Ворота в сердце Поднебесной встретили отряд давящим страхом. Страх присутствовал везде: Владимир заметил его в глазах французского чиновника, добравшегося до стоящих у Тонку союзных кораблей. На протяжении всего пути он, словно червь, подтачивал изнутри экипажи снующих туда-сюда буксирных пароходиков. Даже у капитана-англичанина, делающего свой маленький "бизнес" (30 долларов содрал, собака, с нашего чиновника), и то мелькает его тщательно скрываемый отблеск. В глазах китайцев, что имели дела с иностранцами, сквозило не особо скрываемое отчаяние и какая-то обречённость.
Сопровождает отряд встретивший нас штабс-капитан Нечволодов, крепыш со щеголевато загнутыми кверху усами и просто излучающий энергию. В отличие от моряков он охотно делится с нами последними известиями. Слушая его, Владимир лишь убедился в правильности своих чувств: проходя мимо китайских деревень, он буквально ощущал ненависть. Взгляды, бросаемые на него стоящими у воды крестьянами, буквально подымали волосы. Подобно матёрому зверю, ему с сослуживцами хотелось высадиться и уничтожить дерзких, посмевших бросить им вызов. По словам штабс-капитана, им уже приходилось участвовать в деле. Не удержавшись, он подпустил шпильку, но ротмистр, сохраняя полнейшую невозмутимость, посетовал на ослабление и без того небольших сил батальона.
– Поверьте, господин капитан, мы практически не имеем передышки с апреля месяца. Нас здесь быть не должно. Ведь после разгрома трёхтысячного отряда полковника Ванна открывался прямой путь на Цицикар… – соловьём разливался ротмистр.
Услышав такое, наш чичероне смутился, а Дуббельт, пользуясь моментом, небрежно поведал об искоренении у нас лазутчиков. Судя по задумчивому лицу армейца, с этим дела здесь обстоят плачевно. Проводив отряд во французский сеттльмент, Нечволодов сообщил, что зайдёт за нами, дабы представиться нашему военному агенту в Северном Китае полковнику Вогаку. Русское консульство, куда определили отряд, занимало большой двухэтажный дом. Сам консул и его домочадцы приняли жандармов очень приветливо. Видимо, опасность для собственной жизни здорово прочищает мозги, по крайней мере, Владимир, несмотря на отсутствие офицерского чина, был представлен хозяину дома. Вообще международный квартал (хотя в нём тон задавали британцы) и не пребывал в благодушии, ходившие патрули местных европейцев, вооружённых ружьями, смотрелись, на взгляд Дроздова, несколько опереточно. Дуббельт согласился с мнением своего зама, ибо бои в Северной Маньчжурии показали, что мятежникам сочувствуют и помогают губернаторы провинций. Переводчик (крещёный по православному обряду) Иван Фёдорович Ли просветил Владимира.
– Понимаете, тут всё не так просто. Вначале "боксёры", – назвал он на европейский лад мятежников, – вообще боролись против нынешней династии. – У ротмистра от такого заявления глаза из орбит чуть не повылезали, да и Владимир имел весьма удивлённое выражение на лице. – Но далее тайное общество постепенно стало бороться с иностранцами и даже сменило название, и теперь называется ихэтуань. Большое влияние на это оказали монахи, воспитывающие сирот, особо не делая различий между мальчиками и девочками.
Маленькая лекция нашего драгомана заставила по-иному взглянуть на происходящее.
– Почему у нас нет китаиста? – спросил Дуббельт, едва за переводчиком закрылась дверь.
Небольшая комната, которую он выбрал под штаб, не имела окон, и проникнуть в неё можно было, только миновав малый зал, где сейчас разместились стрелки.
– Вероятно, потому, что они предпочитают сидеть в столице, – прокомментировал Владимир "вопиющий глас" начальника. Питомцам петербургского университета наверняка икалось с тех самых пор, как батальон отправился на Дальний Восток. С каждым днём им всё больше и больше желали такого, отчего новеллы Мопассана казались детскими сказками. – Я ещё удивлён, отчего не распустили учеников – китайцев ?
– Очень приятно, – улыбнулся, словно Чеширский кот, ротмистр. – Слава богу, телеграф работал, и я за подписью Старика послал указание о запрете роспуска Пушкинской школы. – Немая сцена "Ревизора" весьма позабавила Афанасия. – Мы тихо, не привлекая чужого внимания, работаем, а "слава" вся достаётся молодым.
– Красиво, – оценил Владимир комбинацию старых зубров. Пока все посвящённые смотрят, куда пойдёт и что будет делать сынуля, такие как тесть и его новый начальник не спеша плетут свою паутину. – Тогда я правильно понимаю, что господин Тифонтай весьма заинтересован в бесперебойной работе "маньчжурки"?
– Сам догадался? – спросил, получив от Дуббельта ВЗГЛЯД .
– Да, но не сразу. – Со стороны казалось, что юный унтер чуть растерялся. Но, узнав, на что тот способен, Афанасий не обманывался его видом. Поняв, что объясниться придётся, Дроздов вздохнул: – Владик – главный порт империи на Тихом океане, причём наш. Квантуй, при всей его привлекательности, подобен розе. Схватить, так колючки в руку вопьются. Потому КВЖД становится чуть ли не дорогой жизни, – повторил он услышанную от отца фразу. – А кому она невыгодна? Прежде всего местным караванщикам, держателям постоялых дворов и, как ни странно, губернаторам. Последние настолько привыкли быть у себя богами, что любое ограничение их статуса воспринимают как покушение на основы. Бороться с ними всё равно пришлось, но сейчас очень удобно списать всё на мятеж.
– А как же губернатор Шунь? – поощрительно спросил Дуббельт.
– Вот с ним очень просто: он расставит сейчас купцов на образовавшиеся новые места, заодно и неугодных отправит на встречу с предками, а после будет получать деньги на постоянной основе и иметь покровительство России.
– Не стоит говорить об этом вслух, – мягко, прямо-таки по-домашнему произнёс ротмистр.
– Уже забыл.
– Вот и отлично…
Оставив на хозяйстве Немова, Дроздов и Дуббельт отправились на рикшах вместе с приехавшим по "их души" Нечволодовым к полковнику Вогаку. Тот избрал местом постоянного пребывания этот город, военный агент в Южном Китае полковник Дессино пребывает в Шанхае. Пока они ехали, Владимир вспоминал сведения, полученные об этом человеке. Молодой, тридцать девять лет, блестяще закончил Академию Генерального штаба, запись на доске Николаевского кавалерийского, служба в Гвардии, с 1892-го служил здесь. Как никто другой знает местные реалии, был начальником штаба войск, размещённых на полуострове, комиссаром по разграничению Квантуна, а чуть более года назад вернулся к исполнению обязанностей военного агента. Последнее и зацепило Дроздова, понятно, что ему "по малолетству" секретных сведений не часто давали (только в пределах необходимого для выполнения заданий), но даже ему бросилась в глаза столь интересная карьера. Особенно итог. Явно человека убрали, он, сделав всю тяжёлую работу, оказался не нужным, вернее, лишним. М-да, почистили руководство Квантуна, хорошо почистили, и если вспомнить о генерал-адъютанте: моряк! Тогда, похоже, в Артур собираются переводить флот.
Остановившись перед садом, рядом с Русско-китайским банком, все вылезли и, когда привратник-китаец открыл ворота, зашли внутрь. Владимир не сдержал лёгкой ухмылки, нет, всё-таки дипломаты со времён Горчакова так и остались идиотами. Ну почему тут наш флаг есть, а в консульстве его нет! Экономят? Или… даже нет слов описать этот позор! Остальные державы на флаги не скупятся! Эх, чего говорить… Промелькнувшие эмоции не остались незамеченными, но вот сказать… Да говорить было нечего, увы! На роскошную обстановку в китайском и японском вкусе Владимир не обратил особого внимания. Сам Константин Ипполитович был рад гостям (жандармы потихоньку начали привыкать, что здесь не Россия и опасность весьма положительно влияет на сознание), его кабинет, заваленный книгами, бумагами и шифрованными телеграммами, лучше всяких рекомендательных писем говорил за его хозяина.
– …Восстание более серьёзное, чем о нём думают, – говорил он. – Началось в провинции Шаньдунь, его открыто поддержал прошлый губернатор Юй Сянь, ярый ненавистник европейцев. Сменивший его Юань Ши Кай перенаправил всё движение сюда. – Хотя нам это и было известно, но послушать очевидца событий всегда необходимо, это вбивалось в голову каждому. – Императрица, – тут Дроздов и Дуббельт превратились в слух, – издаёт двусмысленные приказы, мило называя мятежников "неосторожными храбрецами", с частью министров и князей потворствует им. Однако часть китайцев считает выходки правительства ошибочными. Так, генерал Не Ши Чан, начальник кавалерии в провинции Чжили, весьма сочувствует нам. Военным советником у него лейб-гвардии Гусарского полка полковник Воронов.
– Мы имели честь быть представленными его супруге, – произнёс Афанасий, использовав небольшую паузу в разговоре. – Очень образованная дама, боюсь, что она знает китайский гораздо лучше, чем преподаватели Восточного факультета.