Не учел я, что подошвы мои не такие огрубевшие, как у бедняцкой детворы, которая чуть ли не круглый год бегает босая. Каменные плиты во дворе показались мне раскаленными. Зато дорога между домами была покрыта слоем серой пыли, мягкой и теплой. Когда-то в детстве я бегал по такой в деревне у бабушки. Здесь по ней бегали внуки других бабушек. Младшая детвора была голая, постарше - в рубашках на вырост, латаных-перелатаных и грязных. Рядом с ними копошились куры и рыли пятачками землю белые с черными пятнами свиньи и поросята. Все, включая кур, смотрели на меня с интересом, но не долго.
Через ров был перекинут деревянный мост шириной метра три и без перил, только брусья приделаны по краям, чтобы колесо телеги не соскочило. От воды до верхней кромки рва было метра два. Вода, скорее всего, морская. По эту сторону открытых наружу ворот из толстых дубовых досок стояли четыре стражника в кожаных шапках, напоминающих треух, и стеганых безрукавках поверх рубах. Вооружены короткими копьями и мечами. Круглые щиты стояли у стены, передом к ней. На меня стражники посмотрели с любопытством, но не более того. Скорее, их удивило, что обладатель шелковой рубахи, наборного пояса с золотыми бляшками, дорогого кинжала и серебряной фляги идет пешком и босой. Они ничего не спросили, но потом собрались в кучку и принялись, видимо, решать, кто я такой и что здесь делаю? Точно так же поступили и шестеро стражников возле внутренних ворот.
Все улицы в городе, к моему превеликому огорчению, была вымощены брусчаткой и плитами. Вдоль домов проходила закрытая канализация. Я часто жалел, что римляне в свое время не захватили территорию нынешней России. Тогда бы, как минимум, одной бедой было бы меньше. Дома на окраине были деревянные, по большей части одноэтажные. Глухим торцом выходили на улицу. У первого же сапожника я купил сандалии. Он работал у открытой двери во двор, под навесом, с которого свисала готовая обувь. Подошвы у сандалий были одинаковые, только у одной петля для большого пальца находилась у правого края, а у другой - у левого. Поскольку я купил, не торгуясь, сапожник помог правильно завязать ремешки вокруг голени. Подошвы были тонкие, но от горячих камней предохраняли.
Ближе к центру города дома становились двухэтажными и каменными, с большими дворами, а главную городскую площадь окружали трехэтажные и пять церквей. Четыре были старые, простенькие, а у пятой стены украшены выложенными из красного кирпича крестами, между которыми располагались яркие, сверкающие на солнце, глазурованные, керамические тарелки с ликами святых.
Рынок располагался на следующей площади. Его окружали всего три церкви, все старые, и двухэтажные каменные дома, половина из которых были новые и на первых этажах которых находились лавки. Первым делом я купил кожаную торбу. Затем темно-синий кафтан из тонкой шерстяной материи и с черными роговыми пуговицами, штаны для верховой езды из тонкой кожи, которые я называл лосинами, со штрипками - петлями внизу, чтобы продевать в них ступни, и набор для бритья. Я решил избавиться от растительности на лице. Без бороды и усов стану совсем непохожим на русского князя. У торговца вином, валаха, доверху наполнил опустевшую, серебряную флягу. Вино напоминало понравившуюся мне гуннскую "бычью кровь". У торговки колбасами - жизнерадостной и бойкой молодой женщины, судя по ищущему взгляду, вдовы - купил два кольца свежей кровяной колбасы, а у пожилой булочницы, продававшей свой товар из узкого окошка в стене жилого дома, из которого на улицу вытекал жар и аромат печеного хлеба, - большой пшеничный каравай, еще горячий, со светло-коричневой, хрустящей горбушкой. В будущем такой вкусный хлеб разучатся делать. Я сел на ступеньках ближней церкви, поставив торбу слева от себя, на краю, и отдал должное местным пекарю и колбаснику.
Скорее, не столько заметил, сколько почувствовал движение слева от себя. На войне вырабатывается умение мгновенно и бессознательно реагировать на каждое действие противника. В программу уже забито определенное противодействие, выполняешь которое, не думая. Это и спасает, если программа правильная. Уронив на подол натянутой между раздвинутыми ногами рубахи недоеденный хлеб, левой рукой и прежде, чем кусок соприкоснулся с материей, я хватаю чужую руку, которая залезла в развязанную торбу. Рука тонкая, подростковая. Принадлежит голубоглазому мальчишке лет двенадцати с длинными, спутанными и давно не мытыми светло-русыми волосами, с конопушками на носу, замурзанными впалыми щеками, тонкой длинной шеей и худым телом, облаченным в рваную, грязную и мятую рубаху, подпоясанную бечевкой.
Он пытается вырвать руку, шершавую, покрытую цыпками, а потом начинает жалобно скулить:
- Дяденька, отпусти! Я случайно! Я больше не буду!..
- Заткнись, - спокойно говорю ему.
На нас уже смотрят торговцы и покупатели. Они поняли, что случилось. Никто не собирается защищать пацана. Могу наказывать его, как сочту нужным. Если бы он продолжил скулить, я бы разжал руку. Пусть бежит. Все равно скоро ему отрубят эту руку за неумение воровать. Но он замолчал. Только шмыгать носом продолжал.
- Есть хочешь? - спросил его.
Вопрос, конечно, на засыпку.
Ответ был короткий:
- Да.
- Садись рядом, - предложил я, отпустив руку.
Воришка секунду раздумывал, не сбежать ли, пока есть возможность? Голод победил осторожность. Мальчишка сел от меня справа, подальше от невезучей торбы. Я дал ему краюху хлеба и большой кусок кровянки. И то, и другое было умолочено за пару минут.
- Когда последний раз ел? - спросил я, чтобы решить, дать еще или нет.
После продолжительного голода может стать плохо от большого количества тяжелой еды.
- Вчера вечером, - ответил он. - Попадья дала молока и хлеба. Она каждый вечер кормит всех, кто приходит к церкви.
Тогда ему можно есть много. Я отломил еще одну краюху хлеба и кусок колбасы от второго круга, дал пацану.
- Родители где? - поинтересовался я.
- Перемерли все во время мора, когда маленький был. С бабкой мы вдвоем жили. В конце зимы и она померла, - рассказал он.
- Как тебя зовут? - спросил я.
- Тегак, - ответил мальчишка.
Имя половецкое. Наверное, из тех половцев, которым удалось закрепиться в Болгарии до нашествия монголов или после смерти Ивана Асеня. Может быть, потомок бойца из отряда Сутовкана.
- Не хочешь поступить ко мне на службу? - предложил я. - Мне оруженосец нужен. Будешь сыт и одет.
Привык я к слугам. Благодаря им, жизнь становится менее суетной и мелочной.
- А ты кто? - спросил Тегак.
- Рыцарь, - ответил я, добавив про себя: "Рыцарь морского образа".
- Рыцари на конях ездят, а ты пешком пришел, - возразил мальчишка.
- Убили моего коня, - придумал я. - Завтра нового куплю.
- У меня отец тоже рыцарем был. Он на коне ездил, - сообщил Тегак.
На коне-то он ездил, только рыцарем вряд ли был. Скорее всего, служил наемником в легкой коннице. Но мальчишку расстраивать не стал. Каждый имеет право на сказочное прошлое.
- А ты научишь меня на мечах биться? - выдвинул Тегак последнее условие.
- И не только на мечах, - заверил я.
Я купил ему новую льняную рубаху, такие же, как себе, лосины со штрипками, кожаную безрукавку, соломенную шляпу и сандалии. Насчет обуви у меня были большие сомнения. Подошвы у парня так огрубели, что почти не уступали конским копытам. Сандалии будут ему долго казаться обузой. Все это было уложено в торбу. Сначала надо привести тело в такое же чистое состояние, как одежда.
- Есть в городе термы? - спросил я.
- Ага, - глядя на меня посоловевшими от еды глазами, ответил Тегак. - Вон там, - показал он рукой в южную часть города.
- Показывай дорогу, - сказал я.
Мальчишка закинул торбу на плечо и пошел впереди меня по вымощенной улице. Он, видимо, считал, что все обязаны уступать дорогу рыцарю, поэтому пер напрямую. Как ни странно, прохожие отходили в сторону. Если мой слуга ведет себя так, значит, я действительно важная птица.
Термы были старые, римские. Мне показалось, что они стоят здесь с шестого века, если не дольше. Помещения большие, с высокими потолками. Стены и полы украшены мозаикой с морскими сюжетами: Нептун, русалки, дельфины, чайки, рыбы. Везде были заметны признаки разрушения. Нынешние хозяева явно не хотели вкладываться в ремонт. Наверное, бизнес перестал приносить хорошую прибыль. Конкуренты задавили. В прошлом веке ромеи строили общественные бани меньшего размера, более экономные и доходные, чем римские.
Худой и болтливый цирюльник сбрил мне волосы на голове, бороду и усы. Пока он проделывал это, я узнал последние новости, городские и международные, пытаясь при этом догадаться, кто кого породил: цирюльники журналистов или наоборот? Пришел к выводу, что цирюльники делают что-то полезное, а журналюга даже породить ничего хорошего не способен. Городские новости меня мало интересовали, а в мире случилось землетрясение на Крите, умер правитель Фессалии Константин, турки разбили армию Михаила Палеолога, сына императора Андроника, и захватили почти всю Малую Азию, а сам император заключил мир с венецианцами, предоставив им значительные привилегии. Именно эти привилегии больше всего возмущали цирюльника, как будто он был ромейским или хотя бы болгарским купцом.
- Турки и венецианцы захватили всю торговлю на нашем море! - раздраженно воскликнул он и, наложив мне на голову и лицо влажный теплый компресс, пахнущий мятой, дружелюбно, мягким и таким же теплым голосом сообщил: - У меня есть прекрасная мазь для лица. Кожа сразу станет чистой, гладкой, без морщин. Всего два золотых. Или тебе это дорого?
- Мне это ни к чему, - ответил я тоном человека, познавшего на своей шкуре приемы сетевого маркетинга и прочие методы массового оболванивания покупателей.
Цирюльник занялся Тегаком, а я пошел в парную. Надо было, наверное, зайти в нее до обеда, но баня не входила в мои первоначальные планы. Покупавшись в бассейне, лег на мраморный стол массажиста. Это был мужчина среднего роста с длинными и жилистыми руками. Казалось, что они достались ему от другого человека, более крупного. Массаж не сильно отличался от того, какой делали в шестом веке и будут делать в двадцать первом в турецких банях. Благодаря стараниям массажиста, я узнал, что мое тело не только помолодело, но и обрело невиданную с младенчества гибкость. В комнате отдыха, пока ждал, когда наплескается в бассейне Тегак, на меня снизошло умиротворение. Прошлая жизнь показалась такой же далекой и нереальной, как детство. Что-то там было приятное, но это было давно и неправда.
3
Жеребец был гуннской породы, высокий, крупный, темно-гнедой масти, с черными бабками, гривой и хвостом. Ему шел восьмой год. Меня научили определять возраст лошади. Оказывается, именно для этого и смотрят зубы дареному коню. К четырем с половиной годам сменяются молочные зубы и вырастают клыки. Затем возраст определяется по ямкам на резцах в нижней челюсти: на внутренней паре они стираются в возрасте пять-шесть лет, на средней - на седьмом году, на наружной - на восьмом. Дальше в той же последовательности стираются ямки на резцах верхней челюсти. После одиннадцати-двенадцати лет определить возраст лошади практически невозможно. Нрав у гуннского жеребца был спокойный. Глаза показались мне умными. Он продавался вместе с седлом и кожаным нагрудным доспехом, к которому спереди были приклепаны три вертикальные металлические черные пластины, и металлическим черным наголовником, защищающим от ноздрей до ушей. На каждой пластине было нарисовано золотой краской по узкому и высокому кресту, а на наголовнике крестов было сразу три, но поменьше. Нагрудный доспех мои ахейские родственники называли пейтралем, в наголовник - шанфроном. Продавал боевого коня мужчина лет тридцати пяти с печальными глазами, черноволосый и чернобородый, в темно-красной островерхой суконной шапке, белой льняной рубахе с короткими рукавами и темно-красных портах, которые были заправлены в растоптанные черные сапоги с тупыми носами. Из правого рукава выглядывал обрубок руки. Шрамы были свежие. Мужчина стоял справа, продев левую руку в повод, и время от времени похлопывал коня по шее, покрытой черными и коричневыми волосами. Наверное, успокаивал не столько животное, сколько себя, потому что все любовались конем, но никто даже не приценивался. Жеребец косил на хозяина правым глазом, словно соглашался, что он - товар уникальный и дорогой, не каждому по карману.
Солдат всегда узнает солдата, как бы тот ни был одет. Эта профессия накладывает на лицо отпечаток безразличия к смерти, чужой и своей, который видит только обладатель такого же. Глаза у однорукого сразу потеплели. Не только потому, что я был потенциальным покупателем, но и потому, что признал своего. Видимо, ему не хотелось, чтобы четвероногий друг попал в плохие руки, каковыми являлись любые, кроме солдатских.
- Сколько за него хочешь? - спросил я.
- Конь хороший, обученный, не пугливый… - начал хозяин в ответ перечислять достоинства жеребца.
- Я вижу, - остановил его.
- Продаю вместе с доспехом и седлом, - продолжил он и назвал цену, за которую можно купить десять волов.
Уверен, что в Константинополе или другом большом городе, где много военных, такой конь, даже без седла и доспехов, ушел бы на ура по цене двенадцати волов. В Варне, расположенной вдалеке от сухопутных границ и боевых действий, некому было покупать такого. Я понимал, что смогу сбить цену процентов на десять, если не больше. Не стал это делать. У продавца и так кризис. Ему сейчас придется полностью менять образ жизни. Если и была у него какая-то мирная профессия, то с одной левой рукой много не наработаешь. Придется заводить какое-то дело, нанимать рабочих. Да, не позавидуешь ему. С другой стороны - остался жив. Может быть, в том бою полегли все его сослуживцы. Молча отсчитав золотые монеты под жадными взглядами зевак, высыпал их в кожаную сумку, которая висела у мужчины через правое плечо слева.
- Не пожалеешь, - сказал он, передавая мне повод и с грустью глядя на коня.
- Знаю, - сказал я. - Как его зовут?
Мужчина хотел ответить, но передумал:
- Придумай ему другое имя.
Значит, отныне станет Буцефалом.
- Сумку повесь спереди и рукой придерживай, - посоветовал я. - Ничего сегодня не покупай, отнеси деньги домой.
- Ага, - согласился бывший хозяин жеребца и, переместив сумку, как я сказал, пошел с ярмарки быстро и не оглядываясь.
Вьючную кобылу, малорослую, гнедой масти и с белым треугольником на груди, я купил у валаха, одетого, несмотря на жару, в шапку и безрукавку из овчины, мехом наружу. Он видел, за сколько я купил боевого коня, и решил, наверное, что за кобылу отвалю не меньше. Только после того, как я отказался от покупки, догнал меня и уступил лошадь за ту цену, которую готов был заплатить я, то есть в пять раз дешевле, чем обошелся Буцефал. Для кобылы пришлось покупать узду, седло, попону, чтобы на ней мог ехать Тегак, и седельные сумки и большой вьюк, чтобы складывать в них наше имущество. Во вьюк сразу уложили два новых толстых шерстяных одеяла, купленных на ярмарке.
Еще я приобрел степную пику, а вот щит так и не подобрал. На ярмарке в продаже были или дешевые круглые из кожи, натянутой на каркас из прутьев, или большие прямоугольные из дерева, обтянутого кожей и оббитого железными полосами. Пришлось заказывать в городе. Попросил изготовить небольшой, немного выгнутый, пятиугольный, с прямым верхом и пятым углом внизу. Основу сделать из вяза. Металлические полосы прибить по краям и четыре на поле, пересекающиеся в центре в виде "розы ветров". В месте пересечения прикрепить умбон. Загрунтовать и нарисовать мой герб, чтобы лучи совпадали с пересекающимися металлическими полосами. Внутри прикрепить ремни, чтобы вешать щит на шею, дугу, в которую буду вставлять предплечье, и вторую, за которую буду держаться рукой. Мастер со свернутым набок носом, отчего напоминал профессионального боксера, пообещал, гундося, сделать за три дня.
- Соберу к завтрашнему вечеру, но грунтовка и краска будут долго сохнуть, - объяснил он.
Мастеру по изготовлению стрел заказал два колчана по тридцать тяжелых каленых стрел с игольчатыми и бронебойными наконечниками. Легкие стрелы мне не нужны. Не собираюсь стрелять издалека и не прицельно, дразнить противника. Оставил ему одну стрелу, чтобы сделал такой же длины. Для болгарских и половецких луков стрелы делают немного короче, что снижает мощность выстрела.
На двух лошадях мы поехали к постоялому двору. Тегак ехал на кобыле. В седле сидел уверенно. Отец учил его с малолетства ездить верхом. Правда, не долго. Тегак посматривал свысока на своих сверстников, мимо которых мы проезжали. При этом его самооценку не понижало даже то, что ехал на кобыле, которых для верховой езды не используют.
- А мы на рынок не заедем? - как бы между прочим спросил он.
- Хочешь перед попадьей погарцевать или ее дочкой?! - подколол я.
- Нужны они мне! - сперва смутившись, а потом заносчиво отрекся Тегак и от своей бывшей покровительницы, и от возлюбленной.
Из него получится настоящий рыцарь!
На рынок нам заезжать незачем. Я решил попробовать, чем кормят на постоялом дворе, и заплатил за день за двоих. Утром хозяйка накормили нас яичницей с салом и парным молоком. Посмотрим, что будет на обед.
Хозяин постоялого двора внимательно осмотрел моего нового жеребца и, покивав головой, произнес:
- Дорогой конь. Пожалуй, пусть лучше в конюшне стоит, от греха подальше.
- Буду сам пасти его днем, - сказал я. - Задержусь у тебя еще на три дня, пока новый щит не изготовят.
- А потом куда? - поинтересовался Никола.
- Не знаю, - ответил я. - Наверное, в Константинополь подамся. Там всегда нужны воины.
- На дорогах пошаливают, - предупредил он.
- Знаю, - произнес я. - Может, к какому обозу присоединюсь.
- Через неделю пойдет обоз на Фессалоники. Им охранники нужны, - сообщил Никола.
- Морем быстрее бы получилось и безопаснее, - удивился я.
- Как сказать, - возразил Никола. - Турки сейчас захватывают все суда, которые к Босфору идут. Только венецианцев и генуэзцев пропускают. Снюхались язычники с еретиками!
- Можно и в Фессалоники съездить. Я давно там не был. Смотря, сколько будут платить, - сказал я.
- Купец вечером зайдет ко мне. Поговори с ним, - предложил Никола.
Не удивлюсь, если это именно он и порекомендовал меня купцу. Вчера вечером я преподал Тегаку первый урок фехтования. Пацан оказался левшой. Переучивать его не стал. Из такого легче сделать двурукого бойца, причем более сильной будет левая, что окажется неожиданностью для противников. Потом сам размялся с саблей и кинжалом одновременно. Никола и его жена с интересом наблюдали за моей тренировкой. Постояльцев у них больше нет, заняться нечем.
Купца звали Фока. Это был полный и рассудительный мужчина лет сорока трех. Темно-русые, коротко подстриженные волосы разделены посередине пробором. Длинная, ухоженная борода тоже разделена на две половины, закругленные внизу, отчего напоминала покрытую волосами задницу. Одет в шелковую тунику темно-зеленого цвета с очень широкими рукавами длиной до локтя поверх белой льняной рубахи, украшенной на узких запястьях широкими, нашивными манжетами из шелка золотого цвета, и черные порты из тонкой шерсти, подвязанные на лодыжках темно-зелеными лентами. Обут в кожаные башмаки, обрезанные над подъемом и застегнутые на лодыжке коричневыми пряжками из рога в виде приплюснутой цифры восемь. Говорил купец медленно, с расстановкой, как школьный учитель.