Расплатившись, причем щедрые чаевые столичного гостя неожиданно (и весьма точно!) подняли его в ранг "вашего благородия", Владимир снова с удовольствием уселся за руль уже вымытого и свежезаправленного автомобиля…
До Челябинска оставалось верст сорок, не более (Владимир, страстный поклонник самой езды как процесса, редко следил за придорожными указателями, тем более что по этой трассе он катался не первый раз и не боялся заблудиться), когда впереди замаячила группа людей в униформе. Хм, кроме обычных серых мундиров дорожной полиции, перекрещенных белоснежными, как у гвардейцев на параде, ремнями, в пикете наличествовали трое личностей явно армейского вида. Здоровенные парни, навьюченные по полной выкладке, а один даже с громоздкой рацией за плечами, мрачно демонстрировали автоматические карабины системы Федорова-Штольца (штаб-ротмистр уважительно припомнил их выдающиеся тактико-технические характеристики). "Не иначе какой-нибудь каторжник лыжи навострил", – заключил Бекбулатов про себя. Екатеринбургское наместничество по количеству исправительных учреждений уступало только Чукотке и Американским владениям Короны, что, естественно, вызывало справедливые нарекания вечно недовольных думцев.
Скорее из любопытства, чем из боязни нарваться на штраф за превышение скорости (язык, слава богу, еще не отсох, да и "корочки" в кармане, хоть и на чужое имя, весьма "могутные"), Владимир слегка притормозил. Один из "дорожников", будто только этого и ждал, шагнул на асфальт, поднимая жезл.
Пожав плечами, штаб-ротмистр прижался к обочине, заглушил мотор и, спокойно положив руки на руль, согласно правилам, стал ожидать полицейского. Подойдя и представившись по форме, инспектор дорожной полиции скомандовал:
– Выйти из автомобиля, документы на капот!
Поймав себя на том, что пожимает плечами уже второй раз, Владимир беспрекословно повиновался. Да и глупо было бы спорить: парни в камуфляже, держа руки на автоматах, взяли его в полукольцо. Второй "дорожник", не спросив разрешения, уже рылся в багажнике, гремя там чем-то металлическим. "А вдруг там какая-нибудь бяка?" – мелькнула в голове шальная мысль. Полно, не будет столь уважаемая фирма, рискуя репутацией, подставлять состоятельных клиентов.
Чтобы отвлечься от неприятной процедуры, штаб-ротмистр принялся разглядывать солдат. Из-под обтянутых камуфляжной тканью шлемов-сфер с поднятыми пуленепробиваемыми забралами по распаренным, малиновым от жары щекам вояк обильно струился пот. Посочувствовав двадцатилетним ребятам, сопревшим под тяжелой амуницией, Владимир предложил им холодной сельтерской, которой предусмотрительно запасся по дороге у гостеприимного армянина-ларечника. Надо было видеть, какой благодарностью сразу засветились глаза парнишек, но, увы, старший (судя по едва видным из-под многочисленных ремней звездочкам – поручик) грозно насупил брови, и парни с явным сожалением отрицательно замотали головами. Пожав плечами (черт, уже третий раз – становится смешно), Бекбулатов отвернулся.
Через пару минут дотошный "дорожник" закончил тщательное исследование бумаг купца третьей гильдии Калабаева (согласно легенде) Мустафы Маликовича. К глубочайшему разочарованию чинуши, хорошо заметному наметанному взгляду, никакой крамолы в оных, равно как и в автомобиле, не содержалось. Пожелав доброго пути, инспектор кинул ладонь, затянутую в лайковую перчатку, к белой каске и протянул документы владельцу, а еще через пять минут пикет скрылся из виду…
* * *
Полковник Боровых, шеф Южно-Уральского филиала Жандармского Корпуса, нервничал. Столичный чиновник, которого в Челябинском управлении не без основания считали высокопоставленным ревизором, опаздывал уже на час. Высланные навстречу гостю жандармы из нижних чинов ежеминутно сообщали об отсутствии встречаемого, стремясь своим рвением заслужить похвалу начальства, а там, чем черт не шутит, и поощрение.
Боровых в сотый уже раз вскочил и принялся нервно расхаживать по своему обширному кабинету. Он не сомневался, что приезд столь важной персоны, тем более из Пятого Отделения, связан с мартовским исчезновением оперативника в Хоревске. Как бишь его там, штаб-ротмистр граф Чебриков? Черт бы побрал этих титулованных выскочек. Седой полковник отлично помнил, сколько унижений он натерпелся от всяческих негодяев голубых кровей на всем своем тяжком, без малого сорокалетнем восхождении от рядового полицейского, сына дьячка Троицкой церкви, до государственного чиновника высокого ранга, без пяти минут генерала. Правда, сейчас его генеральство висело не то что на ниточке – на волоске!
Полковник Боровых, дабы успокоиться, нацедил из хрустального графинчика рюмочку (небольшую, граммов эдак на сто-сто пятьдесят) домашней вишневой наливочки, приготовленной заботливыми руками дражайшей супруги Ларисы Владимировны и тщательнейшим образом скрываемой от подчиненных в массивном несгораемом шкафу известной швейцарской фирмы "Центурион" вместе с табельным наганом и фривольными парижскими журнальчиками (последние скрывались уже главным образом от ненаглядной супруги). Взглянув сквозь рубиновую жидкость на бьющее в огромное панорамное окно солнце, Георгий Степанович истово перекрестился на сияющие из-за сонно серебрящегося между бетонными берегами Миасса купола собора Михаила Архангела и "дернул". Наливочка, как ей и было положено, распространяя по телу бодрящую волну, горячей струйкой скользнула в полковничий желудок. Подышав и ритуально пощелкав в воздухе толстыми кургузыми пальцами в поисках несуществующей закуски, полковник вожделенно взглянул на графинчик, но переборол себя и убрал вместе с рюмкой обратно в сейф.
Почти тут же легкомысленно затренькал один из городских телефонов. Небрежно, так как к солидным аппаратам без диска сей прибор не относился, Георгий Степанович буркнул в трубку:
– Полковник Боровых у аппарата.
Однако раздавшийся в мембране смешок, какой-то необъяснимо дворянский, заставил его напрячься,
– Здравствуйте, здравствуйте, господин полковник. Георгий Степанович, если не ошибаюсь?
"Он!" – молнией пронеслось в голове у полковника, и, потирая вдруг не к месту занывшую печень, Боровых с трудом задавил в себе желание, въевшееся за долгие годы беспорочной службы, вытянувшись, гаркнуть: "Так точно, вашбродь!", вовремя вспомнив, что и сам давно уже "благородие", да с некоторых пор еще и "высоко". К тому же негоже ему, полковнику, без пяти минут генералу… перед каким-то там штаб-ротмистром, пусть и голубых кровей, к тому же ино… Тьфу, полковник, за такие слова можно и втык получить. Высочайше провозглашенная национальная политика не дозволяет…
– Вы совершенно правы, господин Бекбулатов, именно так, Георгий Степанович. Как добрались?
Новый смешок. "Экий подлец этот штаб-ротмистр. Будь моя воля…" – недовольно подумал полковник. Что было бы, будь его воля, как-то не додумывалось.
– Великолепно, Георгий Степанович, благодарю вас. Не соблаговолили бы вы…
– Пропуск? Извольте, Владимир Довлатович, он уже заказан. Вы откуда звоните?
– Я тут, знаете, рядом, в автомобиле…
Чертова столичная штучка. Ему, полковнику, шефу управления губернского масштаба, напоминальник положен только по службе, а у этого засранца наверняка личный…
– Поднимайтесь ко мне, господин Бекбулатов. Спросите любого, вас проводят… Нет, подождите, я сейчас направлю к вам вахмистра…
– Благодарю вас, полковник, не стоит.
Услышав в трубке гудки, Георгий Степанович, отнял ее от уха, пару секунд разглядывал, как никогда не виданную тварь, в сердцах швырнул на рычаги и, сорвав другую, заорал:
– Ротмистр Иванов? Где твои недоноски бродят?! На каком еще посту?! Все-э-эх под арест!!! Упустили гостя, понимаешь, прощелыги!…
Сорвав на подчиненном злость и слегка успокоившись, полковник одернул перед зеркалом мундир, взглянул, подавив желание перекреститься, на висящий над столом портрет его величества государя императора Николая Александровича и, усевшись в величественной позе за стол, приготовился к ожиданию. Георгий Степанович слегка улыбался, мстительно припоминая все старательно воздвигнутые им на пути обычного визитера "рогатки" в виде постов на лестнице и дебелой секретарши в предбаннике.
Гость, однако, к разочарованию полковника, не заставил себя ждать. Буквально через минуту в дверь уверенно постучали. Видимо, столичный гость имел опыт прохождения еще и не такой полосы препятствий.
– Да, войдите!
Монументальная дверь полковничьего кабинета распахнулась, и столичный гость наконец, скаля в улыбке шестьдесят четыре зуба (полковник готов был побожиться, что это именно так, потому что никогда не видал подобной), предстал "пред светлы очи". Полковник Боровых вздохнул, еще раз перекрестился про себя и тоже, как мог широко, но несколько натянуто улыбаясь, поспешил навстречу вошедшему, протянув к нему руки, как к дорогому гостю…
* * *
– А что вообще из себя представляет этот ротмистр Чебриков?
Владимир сидел на переднем пассажирском сиденье жандармской "полтавы", мчащейся в направлении Хоревска, внимательно изучая бумаги из лежащего на коленях бювара.
– Ротмистр, граф Петр Андреевич Чебриков, тысяча девятьсот шестьдесят первого года рождения, уроженец…
Штаб-ротмистр прервал казенное изложение сидевшего за рулем поручика Ковалева, сотрудника управления, любезно предоставленного в полное распоряжение Бекбулатова вместе с казенным автомобилем полковником Боровых (стремясь побыстрее избавиться от неудобного гостя, в котором все-таки, несмотря ни на что, он подозревал ревизора с самыми широкими полномочиями, полковник охотно предоставил бы офицеру из столицы даже личное авто, будь такая необходимость).
– Слушайте, поручик, давайте-ка переходить на "ты". Вы не против?
Поручик смущенно согласился, и коллеги торжественно пожали руки.
– Он курировал "Сынов Ашура"? – продолжил Бекбулатов.
– Да, господин штаб… Владимир Довлатович. Вернее, хоревское отделение их секты. Наркота ведь определенно шла оттуда, но только в одну сторону.
– Не понял?
– Ну, ее, то есть наркоту, только вывозили. Никаких следов ввоза откуда-либо мы не выявили. Проверяли и кустанайское направление, но киргизы, скорее всего, здесь ни при чем. Не находили никаких наркотиков у них, сколько ни проверяли машины.
– А наши, то есть русские?
Ковалев покосился на штаб-ротмистра:
– Никак нет. Курганское направление тоже ничего не дало. "Стукачи" тоже не дают никаких наводок. Создается впечатление, что Хоревск – не транзитный пункт.
– То есть?
– Ну, то есть сырец вроде бы производят в самом Хоревске.
Бекбулатов долго непонимающе смотрел на поручика:
– Там что, маковые поля?
– В том-то и дело. Никаких посадок мака ни в районе Хоревска, ни в уезде не обнаружено, хотя искали очень придирчиво. Авиацию привлекали… Естественно, местные "торчуны" потихоньку выращивают в огородах и чуть ли не в цветочных горшках, и мы их регулярно давим, но крупную плантацию там не спрятать, сами увидите… увидишь.
Владимир хмыкнул и сменил диск в проигрывателе. В уши ударил заунывный блатной романс в исполнении модного певца по кличке Квадрат. Бекбулатов щелкнул клавишей:
– Ках ты эту бодягу слушаешь, поручик?… Так что они, в погребах мак сеют? Может, в лесах где-нибудь?
– Какие там леса, Владимир Довлатович, колки сплошные.
– Что-что?
– Колки. Березовые перелески такие. Деревьев сто-двести, а вокруг поля да степь. Лесостепь по-научному. Вообще, в наших краях – не леса. У нас озера да болота на каждом шагу, а леса на севере да на западе – в сторону Миасса, Златоуста. Вот там леса так леса. Заблудиться в два счета можно.
– Ты что, поручик, лесной житель?
Двадцатипятилетний Ковалев снова смутился:
– Да я местный, Владимир Довлатович, хоревский. Леса, конечно, знаю. Рыбалка там, охота…
– А на кого вы тут охотитесь, если лесов нет?
– На уток, на зайцев. Тут зайцев, Владимир Довлатович, пропасть, а уток… На озерах по осени такая тьма проходит северной…
– Какой такой северной?
– Ну утки северной, из-за Тюмени, из тундры. Гоголя, хохланы…
– Гоголя, случаем не Николай Васильевичи?
– Не, Владимир Довлатович, тот писатель был, я знаю, не подловите.
Автомобиль, миновав шахтные терриконы Никольской, вписался в крутой поворот трассы, огибающей по берегу какое-то небольшое озеро. Ковалев мог бы говорить на тему охоты еще долго, но штаб-ротмистр решил вернуться к интересующей его теме:
– А какова, к слову, была конкретная цель той последней поездки ротмистра Чебрикова?
* * *
Надо сказать, что Хоревск, названный в честь основателя, казачьего атамана Хорева, срубившего первую избу на крутом речном берегу, ни размерами, ни достопримечательностями не блистал. Мирно дремавшая почти двести лет казачья станица была разбужена промышленным взрывом тридцатых, когда по именному указу императора Алексея II в короткий срок взметнула в небо пять высоченных труб Хоревская тепловая электростанция, одно время даже бывшая крупнейшей в мире. А местные залежи первоклассной белой глины и формовочного песка уже лет сто пятьдесят определяли приоритеты хоревской промышленности. Еще в позапрошлом веке дотоле мало кому известный городок, в который мало-помалу превратилась разросшаяся казачья станица, благодаря стараниям местных купцов и заводчиков Нечаевых, основавших первую за Уралом фарфоровую фабрику, потеснил на рынке прославленные Мейсен и Севр, не говоря уж о многочисленных отечественных производителях "черепков". Симпатичную белочку, украшающую донышки хоревских тарелок и кофейных чашечек, вскоре стали узнавать не только в обеих столицах Империи, но и далеко за пределами России.
Настоящую же известность (в определенных кругах) городу принесло производство керамических изделий для радиоэлектроники, основанное всемирно известным конкурентом "Сименса" электронным концерном Зворыкина, создавшим здесь в конце пятидесятых годов прошлого столетия уникальный завод.
Все эти животрепещущие подробности вкратце поведал Бекбулатову его добровольный гид, когда на горизонте вытянулись по ветру гигантские дымовые шлейфы труб электростанции. Промчавшись по шоссе, рассекающему величественный, как готический собор, сосновый бор, окаймляющий немаленькое водохранилище, созданное для нужд электростанции, "Полтава" въехала на сонные, по причине дневной жары, улицы города.
Благодаря массе зеленых насаждений Хоревск показался Владимиру похожим на малороссийские городки, памятные по годам юности. Поддавшись внезапному приступу ностальгии, штаб-ротмистр не заметил, как автомобиль припарковался у неприметного здания местного жандармского управления, затерявшегося между раскинувших могучие кроны вековых тополей. Легкий летний ветерок, совершенно не дающий желанной прохлады, крутил над мостовой смерчи тополиного пуха, назойливо, как мошкара, лезшего в лицо. Нацепив на нос черные очки, Владимир, по пятам сопровождаемый поручиком, легко взбежал по бетонным, выщербленным по краям ступенькам невысокого крыльца.
* * *
Блицоперация по задержанию членов секты "Сыны Ашура", санкционированная личным приказом полковника Боровых, закончилась за полчаса до прибытия штаб-ротмистра полным пшиком.
Нет, сектантами – общим числом двадцать четыре, самого разного возраста, от пятнадцатилетних юнцов до шестидесятипятилетнего сторожа молельного дома, принадлежавшего общине, как и планировалось, были исправно набиты все невеликие по размеру камеры, бывшие в распоряжении шефа местных жандармов ротмистра Шувалова, к превеликому сожалению, как он сам заявил, всего лишь однофамильца. Увы, никакого компромата, даже идейного содержания, не говоря уж о наркотиках, ни при задержанных, ни в обысканных со всем пристрастием помещениях обнаружено не было. Рядовые жандармы старались вовсю, судя по солидному фингалу, украшавшему физиономию крайне неприятного на вид, заросшего бородой и патлатого до безобразия типа в грязно-розовом балахоне, напоминавшем дамский пеньюар, сидевшего на привинченном к полу стуле перед дознавателем в чине поручика.
– Вероятно, кто-то их предупредил, господин штаб-ротмистр, – виновато разводил руками ротмистр Шувалов, стареющий мужчина насквозь штатской наружности, золотые погоны которого, украшавшие летнюю форменную тужурку, топорщились на жирных плечах, обтянутых белым казенным сукном, совершенно инородной деталью.
Бекбулатов задумчиво задержал на них взгляд, заставив толстяка поежиться. Вопреки ожиданиям опростоволосившихся провинциалов, столичный чин был совершенно спокоен и даже благожелателен на вид, что их смущало и настораживало более всего. Ведь как говорится в народе – в тихом-то омуте известно кто водится…
Все задержанные, как сговорившись, молчали, будто в массовом порядке проглотили языки, и, судя по всему, кроме религиозного инакомыслия, обвинить их было особенно не в чем. Продержат, конечно, до утра и отпустят на все четыре стороны. Малолеток надо было бы для порядка и крепкой памяти слегка поучить розгами, но теперь, по высочайшему повелению, запрещено и это… Слушая монотонно бормочущего ротмистра, Бекбулатов рассеянно листал пухлую папку, содержащую материалы по "ашуровцам", и думал о своем. Вдруг, прервав испуганно обмершего Шувалова на полуслове, он вскинулся:
– А не взглянуть ли нам, господин ротмистр, на главного злодея, предводителя сей банды!
Ротмистр с готовностью вскочил, кликнул вестового, и через пару минут духовный пастырь общины предстал перед офицерами.
Бекбулатов некоторое время молча разглядывал сидящего перед ним внешне благообразного субъекта лет сорока-сорока пяти. Долговязый, рыхлый, рано облысевший мужчина из-под бесцветных бровей злобно глядел на штаб-ротмистра светло-голубыми круглыми глазками, в которых временами плавилось какое-то неуловимое веселье, заставлявшее задуматься над состоянием его, предводителя, психического здоровья (или, вернее, очевидного нездоровья). Опять какой-то невообразимый грязно-розовый балахон, правда, гораздо чище, чем виденный на типе с фингалом, седоватые космы длиной чуть ли не до лопаток, окаймляющие плешивый череп, – сплошной сюрреализм, честное слово! Вздохнув, Бекбулатов занялся допросом:
– Разрешите представиться, меня зовут Владимир Довлатович. А вас, любезнейший?
"Сын Ашура" подскочил в кресле и что-то злобно прошипел сквозь зубы.