В них указаны типы и даже номера штатного оружия, из которого велась стрельба, количество потраченных боеприпасов. В обязательном порядке прилагается отчет лица применившего оружие. Есть еще много отдельных документов косвенных, которые, тем не менее, дают ясную картину. Пусть, по каким либо причинам, часть документов сознательно не составлена, или потеряна, но это все очень легко перепроверяется по дублирующим и иным данным. В ряде документов, подтверждающих расходование боеприпасов, еще в двадцатых годах и начале тридцатых, совершенно открыто писали следующее; "для высшей социальной защиты от враждебных элементов в числе пяти лиц использовано пятнадцать патронов к револьверу системы наган". Вот так обыденно и просто сказано о прерывании человеческих жизней, чьих – то сыновей, отцов, мужей. Мне однажды повезло познакомиться с одним таким архивом. Первое ощущение после работы с документами, что я совершаю что – то нехорошее, высматриваю в давно ушедших людях самое мерзкое, грязное и противное.
После этого долго мылся в ванной. Ощущения прилипшей грязи было реальное. Все эти признания в совершенных преступлениях, показания свидетелей, анонимки. Отчеты сексотов, бланки о согласии сотрудничества с органами, объяснительные, медицинские осмотры, болезни, в том числе психические, мужеложество, извращения, попытки суицида. Номера этапов, тюрьмы, предупреждения о степени опасности каждого заключенного и тому подобное. Свидетельства о смерти, под которыми подписывалось несколько человек. В тех архивах сталинского времени, подробнейшим образом просвечивалась вся лагерная и тюремная жизнь, вплоть до настроений в той или иной камере и отдельного сидельца. И в то же время рядом бумаги о получение необходимой профессии, присуждение разрядов, выдача разнообразных премий, поощрений, даже грамот за успешное выполнение планов. Порой попадалась переписка осужденных. Им писали близкие, они отвечали родным, рассказывали об участии в концертах. Ведь даже в неволе жизнь продолжалась. Мало кто знает, что порой заключенные молодые женщины выходили замуж за своих тюремщиков – вертухаев. И такая любовь вспыхивала, что можно только нам позавидовать. А какие крепкие браки получались! Жены, бывшие зечки, дочери врагов народа, провожали любимых на войну, и ждали их возращения. И дети у них вырастали достойные.
Получали высшее образование, некоторые стали докторами наук. Вот таких людей тюрьмы и лагеря не ломали. Да и начальники лагерей не все сволочи и садисты были. Подавляющее большинство честно выполняли свой долг и соблюдали социалистическую законность. Все это отработанная до мельчайших деталей сложная административная машина. А когда работает многоуровневая система, то автоматически действует механизм государственного контроля, проверки, ревизии со всех сторон. Держат руку на яремной вене исправительной структуры, в первую очередь; политические работники, юридические, финансовые, подрядчики, заказчики, медицинские, санитарные, снабжения, связи, специальные отделы и т.д.
После ликвидации советского союза демократически настроенные дети и внуки репрессированных "пламенных революционеров" толпами ринулись в архивы, которые по величайшей глупости объявили открытыми. Эти профаны надеялись увидеть своими глазами бумаги с личной подписью Берии и подробной инструкцией, как ловчее пытать и мучить их предков. Но, представляю, какой ужас они испытали, когда собственными глазами почитали признания дедушек и бабушек в неблаговидных делах, пьянстве, воровстве, разглашении гостайны, клевете, сексуальных оргиях, педофилии, гомосексуализме, лесбиянстве, доносах на своих товарищей по партии. Многие по глупости продолжают верить, что в революцию, не важно какую – социалистическую или капиталистическую, идут люди "с чистыми руками и горячим сердцем". В жизни – то все наоборот получается. Среди пламенных борцов с несправедливостью, преобладают неадекваты. А это страшная сила, не ведущая ни жалости, ни сострадания. Особый шок вызывают у потомков расписки о тайном добровольном сотрудничестве с лагерной администрацией и обязательном информировании о любых разговорах заключенных. Главное, эти самые доносы навсегда сохраняются в личных делах. И все это наследие прошлого пронумеровано, прошнуровано, подшито, учтено. Так что, речи о фальсификации и подделке идти не может. Уверен, что самое первое желание у отпрысков "пламенных борцов" после знакомства с темной стороной родичей было такое – лучше бы вся эта картотека сгорела синим пламенем! Мы многого не знаем о деятельности сексота Ветрова, который вроде бы впоследствии стал собирателем и сочинителем лагерных мифов. А их в этой среде водится огромное количество, начиная от времен царя Гороха. Причем, они с каждой эпохой трансформируются и порой выглядят очень правдоподобно. Оказывается, под тонким слоем серой лагерной пыли наряду с безвинными божьими коровками и кузнечиками прячутся настоящие гремучие змеи, тарантулы и скорпионы. Лучше эту пыль не поднимать. Себе дороже будет. Подразумеваю, что эту истину первым понял писатель Горький, когда посещал Соловецкий лагерь особого назначения – СЛОН, а потом Беломоро – Балтийский канал. Сколько из – за этого на него набросано грязи, а сколько еще выльют дерьма! По мне бы, все тюрьмы закрыть, лагеря распустить. Но, сможем ли мы тогда спокойно ходить по улицам? Не станет ли для рядового гражданина обычный выход в магазин настоящей русской рулеткой. Только в барабане револьвера гнезда будут заняты боевыми патронами, кроме одного.
Система строгой отчетности в лагерях к началу тридцатых годов была отработана до совершенства. Контроль внешний и внутренний за настроениями, и, даже мыслями узников действовал круглосуточно. В лабораторию Карпинского постоянно наведывался Кураков. В первые посещения шумно нюхал воздух, и интересовался, а не может ли бывший научный элемент в своих пробирках вместо лекарств изготовить что – то взрывчатое, или особо ядовитое с целью удушения вредными испарениями сотрудников лагерной администрации. На эти обвинения Сергей Николаевич возмущался, и пытался втолковать этому, как его там, недоразвитому гэпеушнику – энкаведешнику о предназначении разрабатываемого им препарата. Сотрудник молча слушал, смотрел непонимающими глазами, зачем – то вертел пробирки с содержимым, хмыкал, качал головой и уходил. Периодически забирал тетради с пронумерованными страницами для обязательной проверки на "наличие антисоветских призывов и элементов враждебной агитации". Карповский про себя злорадно ухмылялся.
Интересно, как этот, по всей видимости, полуграмотный особист будет разбираться в научной терминологии. Данный вид служаки был полным подтверждением теории аномальных отклонений профессора Ломброзо, чем меньше развития у данной особи, тем более выражена склонность к самореализации за счет унижения, подавления и оскорбления окружающих.
Сегодня выдался относительно спокойный день. Осмотрев больных, которые помещались в бывшей монастырской больнице, Карповский направился в лабораторию. Он привык, что здесь его считали не от мира сего, даже коллеги по медицинской части – такие же бывшие свободные граждане.
– Ага, стоит только Куракову отвернуться, а коварный шпион задумал очередную пакость…- толстая дверь в лабораторию открылась, и в нее заглянул Виктор Иванович Якимов, приятель, и, естественно зек, да только не совсем обычный. Несколько лет назад служивший в этих самых органах, которые к ночи поминать жутковато, – разрешите, Сергей Николаевич?
– А-а, гражданин начальник! Милости просим. – Как можно язвительнее ответил Карповский, – В библиотеке вам сегодня не сидится? Читателей нет.
Библиотека для тюрьмы была очень даже приличной. Не побоюсь сказать, едва ли не самая лучшая изо всей системы Гулага. В ней сохранялась большая часть монастырского книгохранилища с уникальными рукописными изданиями.
– Есть повод, и очень значительный, – улыбнулся посетитель и аккуратно повесил свой зековский черный ватник на, кованный две сотни лет назад, гвоздь.
– Ну, да и светишься ты Витя, как семилинейная лампа под абажуром. Как обычно, по чистому?
– Фу, как не интеллигентно. Вам государство спирт для опытов выделяет, а вы его… ай- ай, гражданин ученый, для личного употребления. Сегодня будет водочка.
– Да, можете вы товарищи в жизни хорошо устраиваться. Даже здесь, на краю ледовитого океана дополнительную пайку находите. Я же совсем забыл, вы же по библиотечному делу числитесь. Это про вас говорят, кому тюрьма, а энкаведешнику дом родной. Даже угадывать не буду, кто вам эту мелкую радость незаметно доставил. Тайный агент через монастырскую стену перебросил?
– Все вам расскажи. Хотя, почти угадали…
Бывший сотрудник органов ВЧК быстрым движением извлек бутылку водки и сложенную газету. Ученый из ящика извлек нехитрую закуску. Судя по тому, как быстро был организован нехитрый стол, подобную процедуру они проводили не один раз. Водку разлили в разнокалиберные лабораторные емкости. Автор в этой сцене абсолютно ничего не придумал. Есть отчеты тайных агентов, где ясно говорится, кто, где и с кем, по какому поводу и во сколько. Уверен, что подобная бумажка, подписанная очередным Ветровым или Хетровым, с фактом распития спиртных напитков заключенными Карповским и Якимовым тихо лежит себе в пожелтевшей картонной папке в нынешнем архиве ФСБ и ждет своего радостного и светлого дня. В тюрьме в каждой стене не по паре глаз и ушей, а по целой дюжине. Не меньше и носов, которые принюхиваются ко всем подозрительным запахам. Конечно, большая часть лагерного населения была лишена таких праздников, но, тонюсенькая прослойка придурков, к которым относилась данная пара, порой могла себе позволить прикоснуться к радостям жизни.
Все же Гулаг, даже в самые жуткие годы совсем не походил на фашистские концлагеря – настоящие фабрики смерти. Как бы сегодня не старались провести насильственные аналогии. Во многих лагерях приветливо раскрывали свои двери лавочки с нехитрым набором товаров, а в более продвинутых и демократически выдержанных зонах, продвинутые начлаги в рамках соцзаконности могли организовать, что – то похожее на кафе. В некоторых местах этого не было.
– За наше ближайшее освобождение, – торжественно провозгласил экс чекист.
– Шутки у тебя Витя самые неуместные, – ответил Карповский, немного отдышавшись после первого стакана. – Мне лет семь, если не прибавят еще, в лагерях топтаться. Да и тебе, не меньше. Я то ладно, шпион, но тебе – то за что впаяли?
– Завистники, клеветники, доносчики даже в нашу среду пробрались, – привычно ушел от надоевшего вопроса Виктор. Он не обращал внимания на постоянные подначки ученого. Что с них взять, с цивильных. Шпак, он и в Африке шпак, пусть даже с ученым званием. Хотя человек хороший. Да и знаком он с Сергеем Николаевичем давно, с двадцатого года. По мобилизации тот попал в армейский госпиталь. Тогда врачи на вес золота были, что у белых, что у красных. А юный Виктор, лихой кавалерийский разведчик два раза попадал к нему на операционный стол. Первый раз руку зацепило, а вот второй раз серьезно. Не успел в быстротечной кавалерийской сшибке увернуться, и чиркнула казачья шашка по голове. Да так, что прорубила череп. Так бы и умер в мучениях комразведвзода, если бы не этот доктор, оказавшийся превосходным нейрохирургом. Вытянул его с того света. Золотые руки у него. Даже обидно, что такого талантливого ученого с энциклопедическими знаниями лишили свободы. Взяли после научной командировки в Вену, где проходил очередной всемирный съезд психиатров и психологов. Свои же завистники из ученой среды от всей широты души дали показания, причем добровольно и радостно, чуть ли под праздничный туш духового оркестра. Да и сам Виктор после перевода в центральный аппарат в Москву, примерно с середины тридцатых годов почувствовал, что в органах что – то стало меняться. Причем, в худшую сторону. Нет, на первый взгляд, все оставалось по прежнему. Борьба с вражеской агентурой и их подлыми приспешниками, велась днем и ночью.
Количество забросов с сопредельной стороны стало увеличиваться с середины тридцатых годов. Как бы не иронизировали нынешние зубоскалы, а всех усерднее и наглее вели себя спецслужбы Румынии, Польши, Финляндии и азиатских государств. Пресловутое клише – английский шпион, в приговорах звучало намного реже, а немецкий агент был вообще эксклюзивной вещью до начала войны. Атмосфера стала другой. Незаметно стали заменяться кадры. Вместо прошедших фронты сотрудников, начальниками отделов, даже второстепенных, вспомогательных подразделений и служб, стали назначаться малознакомые люди. Про более высокие инстанции и говорить нечего. Та прослойка видимо, пустила корни основательно. Большинство из них в самые опасные дни страшной гражданской войны обитали в тылу. И было странно видеть, как они очень быстро делают карьеру. Правда, у них было колоссальное преимущество перед ними – служивой гопотой. Новая начальственная прослойка в отличие от многих прошедших ад войны, умела говорить красиво и в нужное время сыпать плакатными лозунгами. Если Виктору каждая ступенька и более высокое звание в южном приграничном округе давались потом и кровью, в прямом смысле этого слова, то назначенцы просто перепархивали с легкостью мотыльков. Мысли о протекции появлялись сами собой.
Естественно, эту тему между собой обсуждали. Но не в курилках и кабинетах, а на улице, подальше от посторонних. Особенно активизировалась внутриведомственная служба по надзору и контролю. На каждый чих требовалась подтверждающая бумажка. Понятно, что строгости были всегда, но не доходящей до явного идиотизма. Некоторые из бывших оперативников пробовали возмущаться. Например, Цыдрюк, Емелин, Степанов.
И где они сейчас? Они, настоящие коммунисты, пламенные и преданные борцы с мировой буржуазией, написали докладные в вышестоящие инстанции, где прямо говорили о подмене настоящего революционного духа, сознательной дисциплины, непонятной и мешающей настоящей работе бюрократизацией и пусканием пыли в глаза. Степу Цыдрюка, смешно сказать, обвинили в предательстве. Вспомнили, как его, девятнадцатилетнего разведчика, внедренного в банду батьки Махно из – за измены связника схватили и подвергли жутким истязаниям. Степа вынес все мучения, и не признался.
Даже сам батька на допрос приходил, лично пару раз плеткой приложил несговорчивого хлопца. А еще атаман! До такой низости опуститься.
Махновцы издевались похлеще, чем в белогвардейской контрразведке. А такое могли выдержать лишь единицы. И где сейчас все эти честные ребята?
Сгинули. А после неожиданного убийства Кирова, вообще прокатилась волна чистки, о которой никто в стране и не догадывался. По закону подлости, лучших выгоняли, приспособленцев оставляли. Все было сделано тихо и жестко. Многие сотрудники начали уходить на периферию. Хоть в захудалый гарнизон, хоть с понижением, но подальше из осиного гнезда. Виктор чувствовал, что и он попал в непонятную сеть. Предчувствуя худшее, обсудил этот вопрос с другом Колей Кураковым. Тот понял все правильно, и вскоре сумел перейти в отдел системы лагерей. Здесь помог по старой памяти Чернышевский. Теперь затихарился в спецчасти. А когда Виктор попал под бесплатную раздачу гостинцев из новогоднего мешка Деда Мороза, то честно говоря, и не надеялся на светлое будущее. С ним разбирался сам Ежов. Правильно про него поговаривали ребята – беспринципный службист и законченный карьерист. Виктор чудом, в самый последний момент, ужом проскользнул между стенкой и расстрельной командой. Ему даже тень от винтовочных стволов почудилась. Лагерь не самый худший вариант в его положении. Спасибо Коле, вытащил с лесоповала, где бы он однозначно сдох, и пристроил лагерным придурком в библиотеку.
Администрация, считай, у него вся в руках была. На каждого сотрудника имелась папочка с описанием не только положительных моментов, но и некоторых маленьких ошибочек и отдельных заблуждений в личной и общественной жизни. Чего – чего, а этого добра при малейшем желании и минимальных затратах можно наскрести сколько угодно. А Коля если вцепится, то его силой не оторвешь от объекта разработки. В тюрьме времени на раздумье было больше, чем достаточно. Выводы выходили не самые положительные. В последнее время карающий меч революции незаметно стал выскальзывать из цепких рук руководства страны и диктовать свою волю и условия. Траектория его движения стала очень опасной и непредсказуемой. Многие из первых лиц руководства страны откровенно боялись связываться с могущественной организацией и молчали в тряпочку.
Даже Сталин не рисковал первым начать операцию зачистки, чего то выжидал. Поводов для этого хватало, а вот сил и решительности было еще недостаточно. А отдельные высокопоставленные товарищи со слабым идеологическим позвоночником начали заискивать перед руководством карательных органов. Документов на эту тему выше крыши. На каждого из них в секретных сейфах такие убойные бумаги хранились, что одной странички для приговора к расстрелу хватало с головкой, если не на осиновый кол без смазки. Виктор пытался понять, какая же сила смогла перехватить руль в ЧК? Где, на каком этапе произошел сбой в сложной иерархической системе. Ответов ясных и четких у него не было. А предположения и домыслы, к делу не пришьешь. Кое – какие мысли, разумеется, крутились в голове, но Виктор даже боялся их не то что озвучивать, а анализировать. Но чувствовал, все равно придется. Ясно было одно, зрело что – то нехорошее, страшное. И это неведомое совсем не зависело от него. Оставалось только ждать и наблюдать. Складывалось такое ощущение, что политическое руководство страны совсем потеряло нюх, и не знало, как поступать со своей могущественной "ежовой рукой", которая в любой момент могла показать форменный кукиш, а затем по примеру древних римлян ткнуть большим пальцем в сторону земли. А та газетная трескотня о единении партии, славных рыцарей революции и всего трудового народа его обмануть не могла. Внутри партийные течения, группы влияния рано или поздно должны были выхлестнуться наружу. Пока же в тюрьме ему было, если так сказать, относительно комфортно. Сидят интересные люди. Есть историки, филологи, переводчики. Можно сказать – самое идеальное место для самообразования. Много общался с бывшими белыми офицерами. А среди них весьма интересные экземпляры попадались.