Были и другие разговоры, но, в памяти моей остались только эти планы, внедрению которых мы посвятили все свои силы. К вечеру мы добрались до выселков на месте будущей Осиновки, где заночевали, одарив хозяина бутылкой водки из взятого запаса, со смытой этикеткой, разумеется. Ночевали, на сей раз на сеновале, где оказалось достаточно тепло, а завтракали также, сырыми яйцами. С хозяином общался только егерь, мы начали работать на свои легенды полуиностранцев. От выселков до заводского посёлка дошли после полудня, сразу направившись на ночлег к Марфе Носковой, дальней родне Прокопия Малого. Хваткая вдова лет тридцати с хвостиком, с тремя детьми, но, вполне симпатичная женщина, держала двух коров, стадо гусей и, как раз завалила трёх откормленных за лето кабанчиков. Без лишних слов она отвела нам пустующую гостевую комнату на втором этаже своего дома, подала плотный ужин. Однако, не преминула договориться от плате за проживание на год по две копейки с носа. Возражения, что мы без лошадей, и надо брать меньше, не были приняты во внимание.
- Вы, чай, баре, кормить вас надо иначе, потому и беру по две копейки в неделю, - отрезала Марфа, - не нравится, ищите других хозяев.
Спорить мы не собирались, дом вдовы стоял почти в центре нагорной части посёлка, в полусотне метров от базарной площади. В двадцатом веке тут будет кирпичное здание аптеки. Кроме того, умерший от простуды три года назад её муж был бригадиром в литейном цехе, а Марфа до сих пор сама иногда подрабатывала на заводе. Связи её и покойного мужа могли пригодиться. Об этом мы и завели разговор, выставив в качестве аванса пару бутылок спиртного, хладнокровно убранных хозяйкой за печку. Выслушав наши легенды, совместно с заверениями об отсутствии денег, она прояснила нас в оплате труда рабочих и мастеров. Покойный муж Марфы получал восемь рублей в месяц, потому и смог оставить своим детям крепкое хозяйство. Оплата рабочих начиналась от трёх рублей в месяц в литейном производстве, доходила до десяти рублей бригадирам. Поразмыслив, Марфа дала нам советы, куда и к кому обратиться из заводского начальства, подсказала, кто главнее и кому удобнее дать подарок, в виде наших обручальных колец и охотничьих ножей. Так мы наутро и поступили, попутно посетив с утра местный базар, заполненный изделиями 'народного промысла', от деревянных топорищ, до кованых скоб и дверных петель.
Глава вторая.
- Наш немец-то, Васятко, не иначе, колдун настоящий, - выпучив глаза, размахивал руками Бынька, носивший крестильное имя Афанасий, - по вечерам уходит в свой лабаз, где разные дымы выпускает. Веришь, красного и жёлтого цвета дымы, а вчера даже зелёный дым видел.
- Сам ты немец, - заступилась за соседского жильца Ирина, на пол головы выше всех мальчишек, собравшихся у речки после обеда, - маманя говорит, русские они, а вашего даже Андреем зовут, сам, поди, знаешь.
- Имя-то русское, а по утрам всё лето, как шаман вогульский пляшет, в любую погоду, - не сдавался Бынька, пытаясь доказать друзьям, что его жилец непростой, очень непростой, - как снег стаял, каждый день за огородом приседает и прыгает, словно белка. Мне по секрету сказал, что это имнастика называется, для здоровья полезная.
- На что ему твоя имнастика, он и так здоровенный, как лось, - не удержался молчун Федот, по прозванию Чебак, за пристрастие к рыбалке, - братьев Шадриных два раза так отмудохал, они теперь в наш околоток не заходят. Батя сказал, так им и надо, сколько зубов они парням повыбивали, всё втроём на одного, а тут один всех троих наказал. Ты лучше скажи, спрашивал своего немца, или нет.
- Говорил, - потупился Афоня, - он, словно в душу смотрит, только решусь попросить, как зыркнет...
- Значит, так и не спросил, - подытожила Ирина, самая решительная в кампании, - придётся опять мне самой к твоему немцу идти.
- Во, во, давай лучше ты, - поддержали её все пятеро мальчишек, считавших девушку бесспорным заводилой и лидером в своём околотке.
Такое решение устраивало всех, потому уже через пять минут группа подростков разбежалась по домашним делам, Четырнадцатилетние парни и девушки считались практически взрослыми, на них висело, как правило, всё домашнее хозяйство, пока отцы работали. К Ирине уже сваты приходили, отец отказал, сославшись на малолетство любимой дочери. Самим ребятам домашнее хозяйство было не в тягость, оставляя время для игр, ещё три-четыре года парням не грозила работа в заводе, куда брали с восемнадцати годов. Несмотря на нехватку рабочих, даже начальство не решалось забирать подростков в завод, слишком тяжела была работа. Чтобы обеспечить завод кадрами, управляющий заводом привлекал рабочих из соседних деревень.
Раньше, как рассказывали ребятам отцы и матери, мужиков из деревень сгоняли насильно, по деревням ходили воинские команды, вылавливая убежавших с завода крестьян, которых нещадно пороли. Шесть лет назад, когда завод передали в казну, заменили управляющего и перестали пригонять людей насильно, выплатили долги за выполненную работу. Новый управляющий выплаты заработанных денег не задерживал, не лютовал, людей без причины не наказывал. Постепенно стало меняться отношение рабочих к заводу. На постройке срубов под избы для переселенцев неплохо подрабатывали местные крестьяне, платила за них казна заводская, хоть и недорого, зато сразу. Всё равно рабочих рук растущему заводу не хватало, подрастающие дети рабочих были в такой ситуации неплохим подспорьем, за три-четыре года многие становились надёжными специалистами, обучаясь у своих отцов быстрее, нежели деревенские недоросли.
Нынче же вечером Ирина, выскользнув из сеней, направилась во флигелёк, срубленный себе немцем Андреем на окраине посёлка, в самых задах. Зимой появление в посёлке сразу трёх немцев и отставного солдата долго служило темой для разговоров. Многие смеялись над неуклюжими путешественниками, утопившими в реке все документы и деньги, некоторые жалели приблудышей, как прозвали оставшихся работать в заводе Андрея и Владимира. Городовой поначалу взял всех троих под арест, хотел отправить в Сарапул, к исправнику, только солдата-отставника пожалел, даже в холодную не сажал. Говорят, у того вся грудь в ранах от турецких и немецких сабель да пуль. Но, управляющий велел немцев отпустить, а солдата Ивана взял в заводскую охрану. Тот, хоть израненный, да шустрый, мигом всех поселковских запомнил, как прочие охранники, не лютует, но, порядок соблюдает. Даже батя Ирины отзывается о Палыче хорошо, не чета, мол, другим охранникам, что придираются порой без повода, да подарки выбивают себе, человек серьёзный.
Тогда, зимой, управляющий Прикамским заводом Алимов выдал подорожную главному немцу, тот сразу отправился в Петербург, а Владимира и Андрея взял в завод рабочими. Ирина не забыла, как смеялись молодые парни и подростки над неумелыми немцами, что слов русских не знают, в производстве не разбираются, хоть и говорили, что работали в своих заводах. Однако, не прошло и полугода, как рабочие изменили своё отношение к великовозрастным новичкам. Немцы работали упорно, сметливо переняли многие приёмы заводских мастеров, не пытаясь уклоняться от тяжёлой работы. И, то сказать, оба немца куда здоровее большинства рабочих, хоть и старые, сказывали они, что им по тридцать пять лет. Иркиному отцу Василию всего тридцать четыре в прошлом годе стукнуло. Он и рассказывал дочери, что немцы оказались русскими, только бороду бреют, как баре, да иностранными словами чудят. Тяжко немцам по-первости приходилось, это Марфа Носкова баяла, когда все трое у неё жили.
Сказывала, что совсем без сил приходили с работы оба, кроме Ивана, понятно, тот на охране не шибко уставал. Придут, рассказывала, поедят и спать падают, ровно убитые, до самого утра. В воскресенье у них сил хватало, чтобы к заутрене подняться, да в бане попариться, после чего опять отлёживались. Все хозяйственные дела за них Палыч обихаживал, жалел своих немцев-от. Так всю зиму немцы и промучались, спали, да ели после работы, больше сил не хватало. Зато к весне, когда к работе приохотились, начали понемногу чудить. Сперва Андрей имнастику свою принялся плясать, что любопытно, утром и вечером плясал. Никак не поверишь, что месяц назад еле с работы приползал, с утра попляшет и на работу идёт. Вечером, бывало, так намается на работе, ан, нет, опять за своё, уходит во двор и пляшет, словно медведь, какой. Бынька три недели за ним подглядывал, так баял, что после имнастики немец словно сил прибавляет. Вроде, как не руками и ногами махал, а спал, идёт весёлый, спокойный.
Второй-то немец таких плясок не затевал, он от Марфы первый перебрался в свою избушку, казна под строительство домов денег давала. Дивно, что оба немца избы поставили, не как у людей. Голбец* выкопали большой, печи роскошные поставили, не жалели печникам денег, а сами избы вполовину обычных срубили. Только и помещались в избах столы с табуретами и лавками, койки, да ящики с инструментом. Во дворах немцы, заместо стайки и сеновала, опять непонятные сараи срубили, где тоже печи выложили. Те сараи, пожалуй, просторнее домов оказались, немцы их сразу верстаками заставили, инструмента разного принесли. В них, почитай, и жили оба немца все вечера после работы. Владимир, тот всё пилил, да строгал, к кузнецу разные железяки таскал, сам ковал и кузнец ему мастерил всякие всячины. Он их станками назвал, которые можно ногой крутить или даже лошадь прицепить вместо тягла. На этих станках Владимир затачивал свои железки, как на точильном круге, сверлил дырки и много непонятных устройств собирал.
Другой немец - Андрей, словно колдун или знахарь какой, приволок в своё хозяйство разных котлов, варил, парил, жарил. Дымы-то, Афонька какие видал, взаправду разноцветные выходили из котлов. Насобирал осколков стеклянных, разбитых бутылок, сварил из них стекло и сделал себе маленьких бутылочек. Ребята попросились к нему посмотреть, так тот даже потрогать разрешил и показал, как стекло плавить. Федот с Бынькой после того к Андрею часто захаживали, приносили стеклянный бой, да дрова для печей притаскивали. Помогать стали понемногу, Андрей их научил железной трубкой стеклянные пузыри выдувать. Из тех пузырей и получаются разные бутылочки для опытов, как говорил немец. Афонька с Чебаком так часто рассказывали о стеклянных пузырях, что и другие ребята из их ватаги стали приходить в гости к немцу. Тот никого не гнал, наоборот, показывал разные превращения. То чистую воду подожжёт, то из красной воды синюю сделает, то ещё, что выдумает. Ребята и рады стараться, приохотились к нему ходить, кто дрова приносит, кто меха качает. Ещё Андрей, как снег растаял, начал ходить по шихтовому двору*, разные камни и отходы плавильные приносил в свой сарай. Даже на казённый скотный двор забирался, в соседях по стайкам смотрел, селитру насобирал. Из этой селитры, баял, порох можно сделать, в России целые селитряные заводы есть.
До того интересно мальчишки всё рассказывали, что Ирина не выдержала, тоже пришла к немцу во двор. К тому времени все околоточные парнишки уже привыкли бывать у Андрея, а девушка появилась впервые. Посмотрела на чудеса немецкие, на его склянки, на житьё холостяцкое, да и навела там порядок, задержавшись после ухода пацанов. Не зря, чай, на год старше своих друзей была, три её подружки из дальней родни зимой уже замуж вышли. Совсем взрослая девушка, понимала, как хозяйство вести. С той поры и повелось, приходили ребята к Андрею, помогали перетирать разные смеси, устраивать опыты, порой взрывы небольшие, после их ухода Ирина быстро наводила порядок, прибирала в доме. Пыталась как-то гостинцы из дома приносить, но, хозяин это пресёк, готовил он хорошо. Доказывал не раз, угощая ребят своей стряпнёй, со смешными нерусскими названиями - шашлык, салат, десерт. Блюда смешные, но вкусные и готовить недолго, как раз для холостяка. Так и жили оба немца бобылями, всё свободное время проводили в домашних мастерских, да с ребятами играли, рассказывали им разные истории.
Владимир всё больше рассказывал о древних греках и римлянах, как они воевали с персами и нашими предками - скифами. Так занимательно рассказывал, про царей древних, про войны, про предательство и дружбу, что парни каждое воскресенье прибегали вечерами слушать его. Андрей говорил о разных странах, что на нашей благословенной земле находятся. Где, какие люди живут, черного цвета, жёлтого и красного, какие там животные в лесах и реках водятся, рисовал их на земле или на бересте. Ирина вместе с друзьями узнала, что земля круглая, словно яблоко или вишня, только во много раз больше. Нет, ребята не верили, конечно, что земля стоит на слонах или плавает на черепахе, но, чтобы она оказалась круглой? Вот это удивил, так удивил. Васька Филимонов не поверил, сбегал, спросил у доктора, тот засмеялся и подтвердил, даже батюшка Никодим сказал, что немцы правду глаголют. Он к немцам хорошо относился, те каждый выходной в церкви бывали и на богоугодные дела денежку оставляли.
Весной же, разъехавшись в разные хозяйства, немцы удивили всех поселковских баб, высадили в огородах чудные растения. Ребята помогали вскапывать им огородики, чего там копать, четверть десятины на двоих раскопали. Из обычных овощей немцы высадили только огурцы да капусту, и то, немного, мол, ухаживать некогда будет. Зато диковинок своих немецких сразу три посадили, какую-то рассаду с резким запахом, помидорами назвали. Рассказывали, что эти помидоры очень де полезны и вкусны, в заморских странах пока растят, в наших краях их только у графов Демидовых можно найти в оранжереях. Отдельно садили кусочки клубней с ростками, как репа резаная, назвали картошкой, тоже из Америки привезённой. Про Америку все уже знали, это большая земля на другой стороне земного шара, там индейцы живут, народ дикий, на наших башкир и вотяков похожие, только кожа красноватая. Самыми последними немцы посадили небольшие семечки, назвали их подсолнухами. Из этих семечек де, вырастут высокие растения, как наш девясил, с жёлтыми цветами, что будут за солнцем поворачиваться весь день. Потому и назвали подсолнухом, семечки этих цветов вкусные, оба немца обещали осенью угостить.
Палыч тоже высадил у Марфы немецкую рассаду, которую в деревянных ящиках разводил с февраля в избе, запретив её трогать, поливал и ухаживал за ней сам. Вся поселковская детвора через плетни наблюдала за дивными красными ягодами и жёлтыми цветами, что выросли на грядках у чужаков. Есть, однако, никто не пытался, немцы сразу предупредили, что ягоды ядовитые, а корешки можно убирать только осенью. Сами они ягоды снимали ещё зелёными, оставляя дозревать в избах. Жёлтые цветы на высоких стеблях, как у девясила, никого не интересовали, этого девясила в окрестных лесах навалом. На немецкие посадки даже управляющий приходил смотреть, не побрезговал, обсуждал что-то с немцами не по-русски, смеялся. Из-за его внимания, видать, и решили братья Шадрины обоих немцев унизить, свою силу показать.
Шадрины, вообще, жили в другом околотке, в Зареке, ближе к начальству, чем и гордились. Многие мастера туда перебирались, не жалели денег на двухэтажные дома, чтобы все видели, что люди не простые живут. Трое братьев-погодков, от восемнадцати до двадцати лет, держались дружно, задирали всех простых работяг. За последние два года почесали свои кулаки обо всех молодых парней в своём околотке, стали на другие улицы ходить. Где давали им отпор, а где и парней взрослых не было. Так этим пакостникам понравилось удаль свою показывать, что стали к взрослым мужикам после работы приставать, да унижать всячески. Особливо в последнюю зиму распоясались, знали, однако, кого можно трогать, кого нет. Мастеров заводских и их родню никогда не задирали, всё больше тех, кто братьев взрослых не имеет. Втроём одного-двоих побить дело нехитрое, Шадриным очень нравилось куражиться.
Жаловались, конечно, на них, так старый Шадра, отец братьев, к начальству всегда подход имел, да и люди стали замечать, что не случайных мужиков Шадрины бьют. Последние полгода всё больше самым горластым и непокорным попадало, кто с мастерами спорил, да правду искал. Не успел после Рождества Андрюха Панин с мастером поругаться, в заводскую контору даже ходил разбирался, почто деньги ему не все выдали за работу, как братья Шадрины так отмутузили его, три недели не вставал. Должен ещё остался заводской казне за лечение. В Пасху братья Лебедевы возмутились, что им недоплатили, так три дня лежали после гулянки, в самую ночь их Шадрины нашли и покуражились. Летом уже Пахом Федотов, приписной крестьянин, отказался даром чугун возить с Камы, пока ему долг не оплатят. Шадрины быстро укорот ему и его племянникам сделали, ладно, никого не покалечили.
С немцами, видать, драчуны решили сами поквитаться, без указания управляющего, многим на заводе поведение новичков не нравилось. Бороду бреют, словно баре какие, хотя простыми работягами у печей и молота стоят. Водку по воскресеньям не пьют, по плотине не гуляют, даже на танцы не ходят. Хотя, старые они, какие тут танцы, вроде и спокойные, но, всё равно иным не нравились, немцы, всё же. В субботу, у заводской проходной Шадрины дождались обоих немцев, те частенько на работе задерживались. Грех говорить, работящие мужики, хоть и с чудачествами. Проводили их братья до околотка, в ту пору ещё светло было. Человек пять из заводских приметили, что за немцами-то драчуны пробираются, хотели остеречь, да, побоялись, грешным делом. Вдруг, думают, начальство им велело попугать немцев-от. Однако, любопытно стало, Филат Придворов, из заводской охраны, решил поглядеть, как дело сложится.
Потом его раз двадцать заставляли повторять, что успел заметить.
- Только за угол выглянул, - разводил рукам Филат, - ан, старший из братьев уже в крапиву летит. Там, возле ямы, как раз здоровенная крапива вымахала, туда он и укатился. А двое младших к Андрюхе подобрались, вроде бить начинают. Мне-то, со спины плохо видать было, но, помню, что Володя далече стоял и никого не трогал, точно. Значит, Андрюха один обоих братьев осадил, сильно, видать заехал, те, как стояли, сразу упали на колени и не подымались. Немец, тем временем к старшему Шадрину направился, что из крапивы успел выбраться. Подошёл, этак, гуляючи, да ухватил драчуна за руку. Видать, каким приёмом ухватил-то, Шадрин сразу согнулся в три погибели, чуть не на колени стал. Сперва, конечно, матерился, да свободной рукой пытался ударить. Что уж там немец ему на ухо шепнул, не знаю, только уселся старший возле братьев, и все трое молчали, пока немцы домой уходили. Зато после, как матерились, одно удовольствие послушать было. Вот так, мужики, амбец братьям пришёл.