Во Вьетнаме с утра было пятнадцатое. Через три дня у нас с Анькой обратный самолет. А сражение, кажется, произошло четырнадцатого, если не изменяет память. Или изменяет? Что-то не сходится. Либо время сделало небольшой зигзаг. Опять же – какая теперь-то разница?..
Ладно, вернемся.
Бессмысленно вожу пальцем по полоскам матраса. Одна полоска – палец уходит за голову, насколько хватает руки. Вторая – палец возвращается обратно вниз, опять до конца… Черт с ними, с полосками!
Итак, я здесь, на "Суворове". Плыву, или что там плавает в проруби, как говорят на флоте? Точно, не оно… "Иду" вместе с ним к трагической развязке. Если представить, что я вот так, валяясь в лазарете с "ером" на конце, "дойду" до Цусимского пролива, – вряд ли господин адмирал со штабом озаботится моим спасением. Ага, прибегает такой, значит, в разгар сражения… Вокруг снаряды рвутся, на борту полыхает с десяток пожаров, а он, значит: "Доставить мне немедленно того спасенного возле бухты Камрань! Без него никуда не поеду – и точка!"… А я такой выхожу весь красивый из лазарета – и нате вам…
Тьфу! Аж самому противно… Броненосец погибает, а я, значит, рвать когти?! И кто я после этого? Ну уж нет… Погибать-то, конечно, не хочется, да еще как… Вопрос заключается в следующем: а что я, собственно, могу сделать для спасения броненосца? А может, и не только броненосца? А, Слав?..
То ли в ответ на мой плевок, то ли здесь так полагается… В конце лазарета появляется усатый Федор, неуклюже держащий тарелку. Когда он приближается, в другой его руке обнаруживается и железная кружка.
– Откушайте вот… – осторожно размещая добро на тумбочке, буркает Федор. – Его благородие распорядились.
– Каша? – подозрительно принюхиваюсь. – А здесь? – показываю на кружку.
– Она самая. Здеся ром, – отвечает удаляющаяся спина.
Хм… Не слишком-то вежливо… С другой стороны, я здесь вообще – кто? Так что заткнулся давай и жри, пока дают.
Каша – она и в Африке будет оставаться кашей. Особенно если овсяная на воде. За минувшее столетие вкус ее ничуть не изменился, и вприкуску с сухарем я быстро уплетаю содержимое тарелки. Сухарь только… С трудом догрыз до половины. Надо было в роме размочить.
Делаю большой глоток – по телу моментально разливается приятное тепло. Ром тут что надо! Следующим движением приканчиваю чарку и опять ложусь, запихнув посуду под кровать. Вот теперь другое дело! Теперь можно и подумать. На чем я, кстати, остановился?
Значит, что мы можем сделать для спасения корабля…
Первый же пришедший в голову вариант гласит о том, что необходимо прямо сейчас бежать, стучаться в дверь каюты Рожественского, оголтело вопя на весь броненосец о том, что его ждет через пару недель. Допустим… Судя по описаниям того же Новикова-Прибоя, этот персонаж обладает настолько крутым нравом, что от меня места мокрого не останется. Так что немедленно прибуду обратно – в "Лазаретъ".
В лучшем случае – психушка и оставление здесь, опять же в лазарете, до берега. А поскольку такового не предвидится – до морского дна… Нет уж. Не пойдет.
Вариант два: дать знать Рожественскому о предстоящей судьбе. Например, письмом. В голове немедленно возникают строчки: "…И волею судебъ имею честь донести до Вашего превосходительства о томъ, что ведомая Вами эскадра будетъ неминуемо потоплена четырнадцатого мая сего года в Цусимскомъ проливе почти целикомъ. Оставшаяся же часть эскадры сдастся в пленъ японцамъ подъ мудрымъ руководствомъ адмирала Небогатова… В чем удостоверяю Васъ лично, инженеръ-электрикъ из города Томскъ Смирновъ Вячеславъ Викторовичъ…"
Представив, как позеленеет Рожественский после прочтения подобных строк, я моментально отбрасываю письменный вариант. "Вне всякого сомнения: психушка – лазарет – дно!"
Да уж, ситуация…
Полоски на матрасе разбегаются во все стороны… Мне кажется или их количество удвоилось?..
Вариант номер три: я честно признаюсь судовому врачу Матавкину во всем. Вчистую. К тому же у меня попросту отсутствует выбор. Деньги и паспорт – этого не спрячешь… Придется рассказать про участь эскадры, про его судьбу с броненосцем в том числе… Дальше, наверное, заходить не стоит, а то и до Ленина с революцией можно добраться. А вот про Советский Союз вообще заикаться не требуется… Лично я на его месте пристрелил бы того, кто мне поведает об этой части будущей истории. Особенно на ее начальном этапе, лет эдак через двенадцать…
Решено. Рассказываю Матавкину о недалеком будущем. После вместе решаем, что делать. Если он не пошлет меня к черту, конечно… Что весьма вероятно. Но мужик он вроде неплохой. Да и нет здесь плохих-то… Все они тут – герои. Я это наверняка знаю…
За иллюминатором смеркается. Темнеет здесь моментально, я это помню по отелю. Только что сияло солнышко – и на тебе, через полчаса темнота хоть глаз выколи. Тропики…
Закрываю глаза, делая зевок с опасностью челюстного вывиха. Цусима, броненосец… Ленин, Горбачев… Хрущев, держащий над головой кукурузину… Подождет все.
Проваливаясь в глубину морского дна, отключаюсь. Последнее, что вижу, – это Леонид Ильич, грозящий японцам ракетой "Союз"… Дорогой ты наш… Шум машин корабля превращается в овацию. Сплю…
Бывает ощущение, когда даже сквозь сон ты чувствуешь на себе чей-то взгляд. Спишь вроде бы, а сквозь сон понимаешь – смотрит. На тебя. Не самое приятное чувство на свете. Хочется поскорее избавиться от него, да никак не получается. Лежишь и мучаешься: то ли это тебе снится, то ли рядом кто-то есть. Вот и я сейчас не могу прогнать неприятное напряжение.
Открываю глаза – точно, так и есть. На соседней койке сидит коллежский советник Аполлоний Михайлович. Сидит и глядит.
За иллюминатором давно или нет, но уже стемнело. Под невысоким потолком тускло светит несколько лампочек. Каждая ватт на двадцать, не больше.
– Хреновато у вас здесь с освещением… – Я резко сажусь и по привычке начинаю искать глазами одежду. Одежды нет, и я потуже запахиваюсь в порядком уже надоевшую простыню. Долго мне еще здесь Аполлоном ходить?
– Что, простите? – Матавкин удивленно смотрит на меня.
Что-то я частенько стал озвучивать вслух мысли… Надо как-то сдерживаться, что ли! А то наболтаю лишнего… Сразу же вспоминается Ленин со своей революцией. "Нельзя. Только про сражение!"
– Освещение плохое у вас. Лампочки никудышные! – Говорю это, и язык застревает в горле. Год-то какой на дворе, балда?.. Да они еще пять лет назад при свечах плавали… Ходили то есть. Просыпайся, Слава, просыпайся уже!
– Да? Мне казалось… – Он удивленно смотрит на потолок. – Наоборот, мне кажется, очень даже светло.
Возникает неловкая пауза, во время которой мы изучающе разглядываем друг друга. Я вижу перед собой интеллигентного, чуть уставшего человека с бородкой и усиками. Почему-то очень мне симпатичного. С легкой проседью в волосах, подстриженных "ежиком". Впрочем, внешности его это совсем не портит. Наоборот, располагает к нему еще больше: это вам не гопота из конца двадцатого с подобными стрижками… Породу никуда не денешь.
Интересно, а кого видит перед собой он? Голого небритого блондина с обгоревшей мордой, жалко завернутого в простыню? Ладно хоть крестик на шее остался. Рука ощупывает грудь – на месте.
– Вы верующий? – замечает он мое движение.
– Бывает…
– Не стал вас будить. Вы проспали… – смотрит на часы, – почти шесть часов. Поэтому… – С этими словами он разворачивает сверток.
Все то же самое. Разве что паспорт высох… И это ты четыре часа здесь сидел? А что, разбудить было никак?.. Вот же интеллигент.
– Наверное, я должен все объяснить? – киваю в сторону барахла.
– Да уж, потрудитесь!
– Можно сперва в… – с тоской смотрю в сторону выхода.
– Жду!
Быстренько пробегаю по коридорчику между койками, открываю дверь. Федор сменился, на посту за столом другой матрос – молодой парень лет двадцати. Смотрит подозрительно. "Да гляди ты, сколько хочешь!" Подмигиваю ему, дергая ручку заведения. Та не поддается – заперто изнутри.
– Занято там! – неприветливо сверлит меня глазами дежурный. – Подождать надобно!
Занято так занято… Встаю в очередь, притопывая босыми ногами. Хоть бы тапочки какие выдали. Ночью все же довольно прохладно!
Попутно оглядываю просторный предбанник лазарета. Который с буквой "ер" на конце. Напоминает перевязочную. Белый кафель на стенах, две раковины, широкий лежак для осмотра. Два массивных деревянных шкафа в углу, рядом бак для воды. Похож на те, что в поездах, только габаритней. Стол с матросом почти полностью заставлен стеклянными баночками с цветными ярлыками, колбами, диковинного вида металлическими емкостями с разнообразным инструментом. Настольная электрическая лампа под белым плафоном. Под потолком икона Николая Чудотворца в деревянном окладе. И все вокруг настолько древнее… Не в том смысле, что старое, – как раз наоборот, блестит металлом и свежей белой краской. Именно древнее. Как в музее!
Матрос решил сжалиться надо мной:
– Ежели по малой нужде – можете прямо за борт, только по-быстрому. За дверью, направо, – указывает на выход. – Потом наверх и на батарейную палубу.
За борт так за борт. Выхожу в широкий коридор – довольно низкий потолок, под ним редкие тусклые лампы. Выкрашенные мышиной краской стены… Где здесь направо-то? Конец коридора исчезает вдали. Не заблудиться бы. Ага!.. По сквозняку соображаю, что выход тут. Вот и лестница… Трап? Поднимаюсь по неудобным узким ступеням (господи, как же они раненых-то будут спускать?), осторожно просовываю голову наружу, оглядываясь: никого?.. Я оказываюсь на свежем воздухе.
В лицо ударяет соленый ветер, и я замираю. Только сейчас начиная сознавать, где нахожусь. Стоя на борту архаичного монстра столетней давности, рассекающего море в сторону Японии, от нахлынувших чувств я немедленно забываю, зачем сюда пришел. В горле вновь подозрительно першит, рука хватается за стену.
Я, сибиряк в десятом колене, из двадцать первого века попал в прошлое! Причем в какое прошлое… Этот бронированный гроб через две недели окажется на дне, утащив за собой почти весь экипаж. Что я здесь делаю-то вообще, да и зачем?..
Здесь почти темно, в нескольких метрах палуба заканчивается, и слышен плеск воды. Дальше чернота. Может… Несколько минут, и?.. Ноги сами собой делают два шага. Ночью некому будет спасать?.. Еще один шаг.
Голоса откуда-то сверху приводят меня в чувство.
Чего это я, а?.. С удивлением рассматриваю свои ноги. Вы что? Куда меня понесли?.. Нет, Слава, мы еще поборемся с тобой! Постепенно прихожу в себя.
Совсем неудачная это была идея, лучше немного потерпеть. Ныряю обратно в люк, кубарем скатываясь вниз. Чуть не потеряв простыню по дороге. Хорошо, никто не видит…
В длинном коридоре кто-то есть, и эти "кто-то" идут мимо. Только не сюда! Не хватало меня в таком виде застать! И чего я не дождался очереди? Замираю и стараюсь не дышать. Шаги постепенно стихают:
– …На гумне комаров – что блох на собаке. А она мне: "Се-о-ома, ты меня под венец поведешь?.."
Дружный хохот перебивает гул работающих машин корабля. Непроизвольно улыбаюсь и я.
Времена идут, а люди в них совершенно не меняются!
Смех стихает вдали, и я робко высовываюсь – вроде никого. Белой тенью проскальзываю в знакомую дверь.
Матрос стоит навытяжку, тараща глаза на Матавкина. Тот явно только что серьезно его распекал. Поворачивает голову, и лицо немного расслабляется. Похоже, причина во мне?
– Ну вот, ваше…
– Вольно! – перебивает врач и сурово глядит на меня: – Надеюсь, вы все?
– Нет, господин Матавкин… – дергаю я вожделенную ручку. Ура, открыто! – Простите меня любезно…
Через минуту мы вновь сидим в лазарете.
Ну, Слава, держись. Обмен любезностями закончен, зрители ждут. Начинается представление. Главное – только не сболтни ничего лишнего!
– Вы ведь посмотрели паспорт? – сразу беру я быка за рога.
– Посмотрел.
– Что скажете?
– Это я вас хотел бы спросить – что скажете вы!
А он далеко не прост. Похоже, действительно придется рассказывать мне. Господин Матавкин на эту удочку не повелся. Ну что же, честь ему и хвала за это…
– Дату рождения меня и выдачи вот этого – видели? – смотрю ему прямо в глаза.
Он берет документ, но почему-то не открывает, рассматривая обложку.
– Прочитал, и… – Человек в явном замешательстве.
– Так вот, господин судовой врач. Все данные соответствуют действительности. А заграничный паспорт выдан мне два года назад.
С моими последними словами Матавкин поднимается с места и начинает нервно расхаживать взад-вперед. Человеку явно непросто дается услышанное. Решаю окончательно его добить. А что делать-то?
– То есть получен мною в две тысячи четырнадцатом году. – Делаю небольшую паузу и немного ехидно добавляю: – От Рождества Христова. – А вот здесь я зря… Выглядит так, будто передразниваю. – Через сто девять лет, господин Матавкин.
– То есть вы?.. – Он останавливается напротив.
– То есть я!
– А как, простите?..
– Сам не знаю. Вот честное слово! Выпал с прогулочного катера за борт, и меня спасли сюда, на "Суворовъ". Ну, провел в море около часа. – Я вижу его вытянутое лицо, и мне становится даже немного смешно. Ты действительно хороший парень, Аполлоний. Но вот когда ты так удивляешься…
Нет, актер из меня действительно никудышный… Потому что улыбка все же прорывается наружу, и он ее видит. Давай, Аполлоний, улыбнись в ответ – и контакт, считай, состоялся. Дальше будет проще, только мне верь! Я ведь уже поверил, что я здесь? Поверь и ты! Но Аполлоний не спешит улыбаться. Вновь садится напротив. Лицо серьезно.
– Не верю… Не может быть. Докажите!
Ну, детский сад… Как я тебе докажу-то? Не по глазам паспорт с деньгами? Матавкин, не разочаровывай меня только!
– Деньги посмотрите… – Я совсем сникаю. – Там даты изготовления, не подделать.
– Видел. Все равно не могу поверить! Расскажите… – Он на секунду задумывается. – Чем закончится Русско-японская война, например? – Он явно нервничает, это выдают чуть дрожащие кончики пальцев, но приготовился слушать.
Ну вот, младший судовой врач Матавкин. Симпатичный мне, совсем неплохой парень. Ты сам меня об этом попросил, и теперь действительно придется рассказывать. Только вот плохо, что ты мне еще не поверил, друг. А после моего рассказа тебе станет легче? Уверен?..
– Хорошо. Я расскажу. Только одна просьба.
– Какая же?
– Дайте слово чести, что разговор останется между нами. Пока между нами. И вы не станете требовать того, о чем я рассказывать не захочу. Ни под каким предлогом. Договорились?
Он медлит. На лице отражается внутренняя борьба. Наконец отвечает:
– Будет зависеть от того, что вы скажете. Не могу дать такого слова! – упрямо смотрит он на меня.
Все правильно, наверное. Вдруг я японский шпион?
– Ну, тогда все равно слушайте. Не перебивая. – Я набираю в легкие побольше воздуха: – Четырнадцатого мая этого года, примерно в полдень…
Рассказывая, я наблюдал за ним. Этот довольно молодой еще человек, не старше тридцати пяти, с каждой минутой моего рассказа будто старел на глазах. Его почти военная выправка при каждом слове проседала под тяжестью опускающихся плеч. Он не перебивал, как я и просил. Молча принимая факты как должное. Только лицо его… Постепенно становилось черным, сливаясь цветом с мундиром.
Наверное, точно так же молча и тогда, четырнадцатого мая, ты принимал раненых. Одного за другим. Окровавленных, обожженных, с оторванными конечностями и страшными ранами. Принимал без лишних слов, хорошо делая свое дело. С чернеющим от усталости лицом. И я точно знаю, младший судовой врач Аполлоний Матавкин… Вот теперь точно. Что когда твой броненосец, переворачиваясь, начал тонуть в ту роковую ночь… Ты так и остался здесь, в своем лазарете. До последнего пытаясь при свете тусклых лампочек помочь тем, за чьи жизни ты отвечал.
Когда я заканчиваю, повисает долгая пауза. Матавкин, не шевелясь, глядит в пол, подперев голову ладонями обеих рук. Я напряженно смотрю на него, тоже не двигаясь. Рассказывать человеку о том, что через двенадцать дней… уже через одиннадцать… он умрет, – непросто. Это страшно.
Наконец он нарушает молчание:
– То, что вы рассказали, – ужасно. – Он поднимает голову. Лицо отражает сильнейшие эмоции. Превратившись в почти старческое. – Но это еще ничего не доказывает.
Ну вот опять ты, Матавкин… Что же с тобой делать-то? Он между тем продолжает:
– Гарантии, что вы не вражеский агент, – нет никакой, – с прищуром смотрит на меня, от чего становится не по себе.
Эй, Матавкин, не хулигань, а? Какой я тебе "вражеский агент"?! Да я русский, папа мой русский, мама русский!.. Хоть бы еврей один в родне – так ведь нет! Матавкин?..
– Поймите меня правильно и не обижайтесь. – Он не сводит с меня глаз, и я начинаю нервничать. – Для того чтобы вам поверить, нужны более веские доказательства! Все эти вещи, – показывает на сверток, – наверняка можно изготовить. Не знаю как, но раз они изготовлены – значит, можно.
Логика железная, не поспоришь. Раз пирамиды есть – значит, кто-то же их построил? Вопрос только один: как и кто…
Пробегаю взглядом по вещам.
Паспорт ты видел, деньги поддельные… Останавливаюсь на смартфоне: бесполезно, минимум час в соленой воде! Да и кто же тебя выключал-то? Однако…
Так, теперь стоп! Я ведь и выключал!..
Смартфон у меня не новый, на море сигнал не ловится. А когда его нет – начинает жрать батарею аки сумасшедший, пытаясь этот самый сигнал поймать. Как сейчас помню – я выключил его минут через тридцать после отплытия!
По старинке я никогда не перевожу его на "в самолете", а именно – выключаю. Привычка.
Получается, все это время он был выключен? Так, становится совсем интересно…
Протягиваю руку:
– Можно?
Матавкин кивком разрешает, внимательно наблюдая. Его правая рука будто невзначай опускается в карман кителя. "Ай, Матавкин, ну вот зачем ты так?.."
Стараясь не обращать внимания, быстро снимаю крышку, извлекаю батарею: на первый взгляд сухо. Видны разводы соли.
Сколько уже прошло? Суток ведь даже нет! Не высох! Рискнуть?
Врач внимательно следит за моими действиями, не вмешиваясь. Рука по-прежнему в кармане.
– Можно вопрос, господин Матавкин?
Тот согласно кивает.
– Там, где вы это хранили, – показываю на телефон, – там жарко?
– Под моей каютой располагается машинное отделение. Температура редко опускается ниже тридцати по Цельсию… – Он пожимает плечами. – К тому же здесь – тропики! Да, жарко. Это имеет какое-то значение?
– Еще какое! Дайте пару минут – узнаете.
В глазах Матавкина появляется заинтересованность. У меня же пот градом катится со лба. Никогда еще не включал утонувший телефон под дулом пистолета…
Решено – рискую. Раз жара – должен был просохнуть. Так, а вот теперь внимательно, Слава! Сейчас, возможно, решается твоя судьба. А быть может, и не только твоя…
Осторожно, не делая лишних движений, присоединяю батарею, ставлю на место крышку. Давай же, артефакт двадцать первого века! Не подведи!
До самого упора вдавливаю кнопку – ну же!.. Сердце замирает. Не дышу. Медленно проходит секунда, за ней другая…