– Не заскучали, Вячеслав Викторович? – Матавкин вошел неслышно. Если можно применить тихую поступь к постоянному шуму из-под ног. "И как ты спишь здесь? Впрочем, в лазарете немногим лучше…" – А я вот здесь решил… – Аполлоний торжественно разворачивает принесенный сверток. А вот это уже совсем другое дело! На стол выгружается железная банка, имеющая загадочную надпись: "Щи кислые мясорастительные" (интересно, что бы это значило?!), маленький арбуз и, наконец, самое главное: пузатая бутыль с греющим душу названием "RUM".
Ну, брат Матавкин… Лихо же ты подошел к приказу. Уважаю!
Если когда-нибудь, в далеком-предалеком грядущем, человечество изобретет машину времени… И историки будущего, заинтересовавшиеся далеким Цусимским сражением, соблюдая полную невидимость, решат посетить броненосец "Князь Суворовъ"… Для фиксации разговоров экипажа и его действий за оставшиеся до боя несколько дней… И если нелегкая занесет их в отдаленную каютку младшего судового врача Матавкина… То, оказавшись в ней, они сделают в корне неправильные выводы о прошлом. На основании народного фольклора, исполняемого присутствующими в каюте не совсем трезвыми людьми.
Они наверняка запишут, что судовой врач в компании со странно одетым человеком сперва спели в два голоса "Белые розы", затем "Утиную охоту" и "Прекрасное далеко"… А напоследок, обнявшись, затянули "Крылатые качели" из "Электроника". Во временную канву уложится лишь одна-единственная композиция, незабвенное "Русское поле", приглушенно вытягиваемое ими несколько раз.
Поскребя затылки, ученые мужи отправятся в родное время, где начнут безжалостно рушить чьи-то диссертации, предъявляя неоспоримые доказательства.
А если они побудут в каюте еще немного, совсем чуть-чуть, то увидят, как человек в гражданском почему-то завалится спать на докторском диване, не снимая одежды. А сам врач, тоскливо вздохнув, печально побредет в свой лазарет. Напевая по дороге: "Лечить так лечить, любить так любить… Стрелять, так стрелять!.."
И весь остаток ночи, сидя под тусклой настольной лампой, молодой эскулап будет вспоминать фотографии будущей Москвы, с гигантскими самолетами и невиданной красоты автомобилями… А под утро и он, не выдержав борьбы со сном, уронит голову на стол.
И сниться ему будет не море с броненосцем и даже не любимая семья в Петербурге… А проносящиеся мимо удивительной конструкции здания и диковинно одетые люди. А сам он уверенно держит руками в перчатках рулевое колесо чудесного красного экипажа…
– Вячеслав Викторович, поднимайтесь! – кто-то сильно теребит меня за плечо. – Быстрее!
Голова трещит так, словно ее каким-то чудом всунули в "испанский сапожок"… Было такое пыточное устройство в древности, да… Правда, для ног. Ощупываю череп – вроде все-таки нет. С трудом открываю глаза. В иллюминатор бьет яркое солнце, на меня смотрит взволнованное лицо Матавкина.
Что такое? Японцы? Рано ведь еще!
– Что случилось? – Во рту пустыня Гоби. Или Сахара. В данном конкретном случае никакой разницы между ними нет.
– На корабле неспокойно! По команде прошел слух о будущем поражении.
Резко сажусь, позабыв про похмелье:
– Что?.. Откуда?!
– Расскажу после. Поднимайтесь, здесь вам находиться опасно! – Матавкин к чему-то прислушивается у двери.
По ушам как-то сразу режет "вам"… "А вам?.. Что, только мне? Вот тебе и да…"
Пока ищу тапочки, в голове рисуются ужасы бунта на "Потемкине". Сколько там офицеров бросили за борт? Почти всех? А причина? На купленном в Одессе мясе кто-то узрел личинку мухи? Здесь причина посерьезней, пожалуй…
– Куда идти? – Я наконец готов. Все же успеваю отхлебнуть воды из стакана. Немного легчает.
– Большинство офицеров сейчас на мостике… – Аполлоний открывает дверь, выглядывая в коридор. – Идите за мной! Не отставайте!
Только сейчас замечаю, что правый карман кителя оттопырен. Как и тогда, во время беседы в лазарете. Похоже, дело-то серьезное…
Вслед за ним выхожу в узкий, слабо освещенный коридор. Под потолком одинокая лампочка ватт на десять.
Вчера, по пути в гости, я совершенно упустил из виду дорогу. Мы где-то в кормовой части корабля? Кажется, каюта недалеко от лазарета… И однозначно – над машинным отделением. Что-то такое врач, кажется, говорил… Стоп. Над машинным отделением?! По ушам режет непривычная тишина.
С момента пробуждения меня не покидало чувство нехватки чего-то. Прямо вот не хватает, и все тут! Теперь все на местах. Отсутствует шум машин броненосца! Двигатели стоят! Из трюма вместо былого грохота доносится лишь слабое гудение.
– Аполлоний Михайлович, а почему…
– Тише!.. – Тот останавливается, поднеся палец к губам.
Поблизости трап, ведущий наверх. Из люка слышен топот с голосами. Слов не разобрать, однако полное впечатление, что гуляет пьяная десантура. На день ВДВ, у фонтана в городском парке… Кто-то поет, кто-то орет, кто-то с кем-то ругается. Кажется, обещая начистить морду…
Аполлоний делает знак: туда нельзя.
Эка, удивил… Сам не хочу, дорогой ты мой! Вот тебе, кстати, и первое изменение в истории, Слава. О бунте на "Суворове", кажется, никто и нигде не упоминал. Корабль адмиральский, дисциплина была железной!
– Попробуем в обход, через другой борт! – шепчет Матавкин, – Во что бы то ни стало надо попасть к мостику! Там вы будете… – замолкает, не договаривая.
Под защитой?
Указывает на овальную дверь. Открывает ее, с громким скрипом поворачивая рычаг. За ней виден плохо освещенный проход.
Однако пройти незамеченными не получается: едва ступаем в коридор, как навстречу из темноты выступают двое в бескозырках. Не церемонясь, быстро направляются ко мне:
– Вот и он, провидец!..
– Ваше благородие, разрешите-ка…
Пудовая ручища грубо хватает меня в районе груди. За рубаху. От неожиданности я теряю дар речи.
– Стойте!.. Какое отделение? Вахта?.. – Матавкин бросается ко мне, пытаясь отстранить нападающих. Его довольно бесцеремонно отталкивают.
Оказываюсь плотно прижатым к стене, на ребра больно давит торчащий чугунный вентиль. В лицо ударяет резкий запах перегара. Впрочем, от меня наверняка разит не меньше.
С самого детства не люблю грубой силы. Мама учила, что всегда и все можно решить словами. В самом крайнем случае – отмолчаться. Однако проза юности мамины заветы опровергла достаточно быстро, и лучшим выходом стала секция греко-римской борьбы, в которую я и проходил все отрочество. Доборовшись до кандидата в мастера, между прочим! И спасибо тренерам за основы самбо: рука сама, не дожидаясь подсказок, обхватывает чужое запястье. Резко выворачивая, насколько хватает сил. Слышится треск ткани: "Похоже, Матавкин не досчитается пуговиц… На личном имуществе…" – Матрос с заломленной рукой, взвизгнув от боли, падает на колени.
Второй замирает – на него внимательно глядит дуло пистолета. В руке Матавкина револьвер. Старинный наган, прямо как из фильмов про революцию!
– Не сметь! – Аполлоний быстро отступает на шаг. Взводит курок – громкий щелчок окончательно трезвит любителя приключений.
Смельчак на полу рычит, корчась от боли: все дальше завожу его руку. Сильный, гад!.. Я едва справляюсь.
– Ваше благородие… – опешив, говорит тот, что на ногах.
– Молчать!.. Фамилии, быстро! – Врач разъярен.
Вполне его понимаю, кстати. Вопрос в другом: а если коллеги сейчас подтянутся?
– Матрос второй статьи Влас Степанов… – с неохотой отвечает он.
– Ты?! – Матавкин нагибается.
– Степан… – едва выдавливает тот. Чуть ослабляю захват, давая закончить: – Хромов!
– По какому праву на нас напали? – Матавкин вновь отступает, увеличивая себе обзор.
– Не на вас, ваше благородие! – Тот, что Степанов, срывает бескозырку. – Ей-богу, ваше благородие, вам и дурного ничего не желали!.. Вы же доктор! – Голос звучит развязно. Похоже, не одну чарку выжрал товарищ. – Его вот ребята по всему кораблю ищут, говорят, провидец он! – пальцем указывает на меня.
– Провидец?! Ты что такое несешь, братец? Пьян?!
– Он самый, ваше благородие. – Матрос мнет в руках головной убор, косясь в мою сторону. – Провидец! Еще слух идет, будто вчера они адмиралу сказывали, как потопнем мы все… От япошек… – с неприязнью смотрит на меня.
Провидец?! Вот это поворот! Как быстро у вас здесь все… Бабка Ванга, быть может? Хотите, поворожу на ладошке? А кто же мог настучать, спрашивается?..
На ум приходит растерянное лицо вахтенного, объявляющего командира. Он, собака, подслушал?.. Если и так, то сразу побежал команде докладывать? Дурак совсем, что ли? Полный идиот!
От неожиданности ослабляю захват. Чем незамедлительно пользуется жертва, резко вырываясь. Впрочем, ведет себя смирно, встав рядом с товарищем. Нагана пока никто не убирал.
– Команда остальная – где сейчас? – Матавкин, кажется, не сильно удивлен. Значит, в курсе событий? Это я все проспал!
– На верхней палубе собралась, ваше благородие… – отвечает мой, разминая конечность. – Адмирала требуют! И… – кивает в мою сторону. – И его!
Меня?! Здорово, ничего не скажешь… И что я им скажу? Попаданец-де? Из будущего?
Встречаюсь глазами с Аполлонием. Хоть тут и темно, на лице его растерянность. Если не сказать больше… Явно не знает, что предпринять. Выручаю я:
– Так!.. – Услышав мой голос, оба встрепенулись. – А ну-ка, оба… Да-да, оба! – Удивленно смотрят на меня. – Быстренько вот за ту дверь… – показываю на открытую створку. – И по коридору прямиком, не оглядываясь! А мы… – выразительно смотрю на Матавкина, – с Аполлонием Михайловичем ваш путь – проконтролируем! Впе… ред!
Матросы подчиняются, хмуро следуя в указанную точку. Голова Хромова поворачивается, встречаясь со мной глазами. Не знаю, что чувствует он, но по моей коже пробегает холод: тяжелый, ненавидящий взор… И вряд ли потому, что я чуть помял его руку. Дело совсем не в этом.
Молча провожаем их взглядами. Пройдя немного, те резко сворачивают к трапу, исчезая. Туда, где гуляет десантура у фонтана… Через минуту все вместе прибегут. С двоими-то пока справились с горем пополам… А остальные? А будь их не двое, а четверо? Пятеро?!
– Пора уходить, Аполлоний Михайлович! И чем быстрее, тем лучше! До мостика далеко?
– Не очень. Попробуем пройти!.. – прячет револьвер Матавкин. – Идемте скорей!
Надо что-то делать… Сам не знаю! Рассказывать правду – нельзя! Не расскажешь – хана… Мне и всем офицерам… Бунт расползется по эскадре, если еще не успел. И – понеслась тогда зима в Ташкент!
– Давно корабль в дрейфе? – Прислушиваясь к окружающему, я бегу следом.
– Минут пятнадцать, как застопорились машины. Приходили в лазарет… – спотыкается на полуслове. Но все же заканчивает: – За вами. Я тут же побежал в каюту!
Совсем не к месту вспоминается байка. Морская. Точнее, фильм с Расселом Кроу "Хозяин морей". Где команда довела офицерика до самоубийства, приняв за Иону, что несет беду… Интересно, на русском флоте тоже в подобное верили?
Проходим несколько коридоров, никого не встречая. В одном месте из-за двери доносится громкий разговор – мы преодолеваем этот участок бегом.
– Почти пришли… – Матавкин тяжело дышит, я выгляжу не лучше. – За следующим поворотом трап в рубку!
Впереди голоса, и рука Аполлония опускается в китель. Убегать слишком поздно: из-за угла возникает группа в бескозырках. Те, что сзади, готов спорить, тоже не дремлют и уже где-то рядом. Как и заказывали – перед нами пятеро… Здесь никакое самбо не поможет! А начни он стрелять, не дай бог…
Матросы останавливаются, разговор смолкает. Взгляды, разумеется, устремлены на чудо грядущего века. В тапочках и рубашке…
Матавкин заметно бледнеет, но, сохраняя невозмутимый вид, продолжает уверенно шагать. Я следую по пятам, держась в кильватере.
Решающий момент: сейчас либо порвут или утащат на палубу, сиречь – тоже порвут, либо прорвемся в рубку! Пятой точкой чую, та никогда не врет!
Первым на пути рослый детина, косая сажень в плечах… И не только в них. Встречаемся глазами: налицо явное запущенное косоглазие. Кого там Бог метит? Шельму?..
Здоровяк угрюмо наблюдает. Лидер группы? Вот до него остается метров семь, вот уже пять… Матавкин не сбавляет шага и вот-вот, через секунду, врежется в препятствие. В такт ходьбе он размахивает рукой, хорошо виден сжатый кулак. Одни костяшки белеют. У худой фигурки нет шансов против громадины… Разлетится, как лодка о скалу, щепок не соберешь!
Три метра… В последнее мгновение, когда столкновения, кажется, не миновать, детина уступает, мрачно козыряя. Другие повторяют, нехотя расступаясь.
Идя сквозь строй, стараюсь не смотреть на них, держа перед глазами спину в черном кителе. Нутром чувствуя, как головы поворачиваются вслед. Равнение на меня то есть… Ноги подкашиваются, дрожа, но очень надеюсь, что не видно. Впрочем, какая теперь разница-то?..
Вот и наш трап. Неужели проскочили?!
Матавкин пулей взлетает наверх, я чуть его не обгоняю. И откуда только навыки взялись? Вчера еще спотыкался!
А вот и мои господа-защитнички! В рубке черным-черно. Не в плане темноты, а в количестве кителей. Похоже, здесь собрались почти все офицеры: довольно небольшое помещение заполнено битком, не протолкнуться. Сосредоточенный гомон быстро смолкает, взоры устремляются к нам. Точнее, ко мне.
Кажется, я становлюсь популярен? Начинают немилосердно гореть уши. Честно говоря… Не люблю быть в центре внимания! Учитывая, что с бодуна, да и внимание к моей персоне – не самое миролюбивое. Найти бы того козла, что слух пустил! Я обвожу взглядом аудиторию.
Несколько десятков лиц – от совсем молодых, почти юных, до средних лет, даже пожилых. Взгляды скорее заинтересованные, чем злые. Но и особой любви в них тоже не улавливаю. Из знакомых узнаю лишь Македонского – стоит ближе всех, взгляд растерянный. Командира Игнациуса не заметно.
– А вот и наш оракул, господа! – Чей-то насмешливый голос. Кому принадлежит – не видно, раздается из толпы. – Аполлоний Михайлович, вы ведь у нас окулист по специальности? Скоро мы все здесь без зрения останемся, коли ваш пациент еще что наворожит!
Шутка не встречает понимания, высокое общество хранит молчание. "Надолго ли?" Матавкин бледен и не отходит от меня ни на шаг.
С палубы слышен свист и крики: хоть окна и далеко, о происходящем за ними нетрудно догадаться. Здесь не надо быть семи пядей во лбу.
А чего все ждут, собственно?! Пока команда броненосец разнесет? Говорить-то хоть пробовали с матросами?
– С "Николая" запрашивают, что случилось… Он по правому борту! – взволнованно тараторит кто-то.
Все немедленно устремляются к окнам.
– Интересно, сможем ответить? – отвечает чей-то задумчивый голос. – Сигнальщики остались в подчинении?
М-да… Настроения в рубке – так себе. "Сможем ответить…" Вы офицеры или кто?! Чего там говорил Матавкин? Меня здесь смогут защитить? Себя-то они смогут уберечь в случае штурма, к примеру? Что-то сомневаюсь! Неужели все настолько зашуганы Рожественским, что без него – никуда?
– Необходимо доложить адмиралу… – Эти слова принадлежат Македонскому.
А вот и ответ… Без папочки ты действительно ни о чем, видимо… Кстати, а где Рожественский?..
Похоже, срабатывает шестое чувство. Спиной чувствую движение сзади, и кто-то грузный, пыхтя, протискивается в дверь. "Мать моя, а вот и сам!.." Белый китель, эполеты… Золотое оружие! Следом несколько офицеров, среди которых узнаю Колонга. Со штабом пожаловал? Праздник намечается? Или как в той песне: "Последний парад наступает?"
Общество немедленно приобретает форму "смирно!". Адмирал делает несколько шагов – перед ним расступаются, будто действуют два отрицательных полюса магнита. Оказавшись в центре, грозно оглядывает присутствующих. На мгновение остановившись на мне. Брови удивленно взлетают, но не больше.
– Ваше превосходительство, с "Николая Первого" сигнализируют… – выходит вперед Македонский.
– Ничего не отвечать! Почему экипаж до сих пор не выстроен?! – Голос свирепеет. – Испугались матросни? – Рожественский нависает над старшим офицером с высоты своего роста. Разница почти на голову, причем не в пользу последнего. Помимо прочего, адмирал тяжело двигает челюстями, будто бульдог перед схваткой. – Коленки дрожат? – наконец упирает он взгляд в безусого мичмана.
Тот молча выкатывает глаза.
– Немедленно построить команду по отделениям! Унтер-офицеров – отдельно! – окончательно выходит из себя Рожественский.
Несколько человек, срываясь, исчезают в дверях. Чуть не сбивая с ног коллег.
– Остальные со мной, на мостик! – презрительно бросает он. – И, кстати… – оборачивается к Македонскому. – Где командир? Почему его здесь не вижу?
– Василий Васильевич спустился в боевую рубку, ваше превосходительство! – отводит глаза офицер.
Рожественский выглядит удивленным, но, ничего не говоря, открывает наружную дверь. Теснясь, офицеры следуют за ним, и людской поток выносит меня на воздух. В суете я теряю из виду Матавкина.
Открывшееся взору зрелище не для слабонервных. Особенно с высоты мостика. Палубы не видать совсем, вместо нее лес бескозырок. Лишь орудийная башня свободна, но и на ее стволах люди. Крики и свист как на футбольном матче. Причем после несправедливого пенальти в ворота хозяев. Приглядевшись, можно заметить, как несколько фуражек тщетно пытаются что-то сделать. Бесполезно, команда их просто не слушает!..
Оглядываюсь – справа от "Суворова" броненосец, метрах в двухстах. Надпись золотом на борту: "Императоръ Николай I". Небогатов в гости пожаловали? Забеспокоился небось? Корабль не двигается, из труб валит дымок. Вклинился между нами и "Орлом". Вся рея в цветных флагах… Ты бы подальше отсюда держался, Небогатов… Как бы зараза не распространилась!
По головам идет волна: "Адмирал вышел…" – и мигом становится тихо. Меня, похоже, не заметили: я надежно закрыт чьей-то спиной.
Рожественский не спеша проходит по мостику, останавливаясь в центре. При взгляде на него в душе невольно просыпается уважение. При всех его недостатках выходить вот так, одному, перед враждебно настроенной толпой… Сохраняя при этом уверенность и надменный вид… Дорогого стоит! Смотрится он как минимум достойно. Если учесть, что до его появления командный состав отсиживался в рубке. А командир так и вообще в боевой… До сих пор наверняка в ней. Интересно, с кем воевать собрался? А главное – с помощью кого?
Тихо настолько, что слышно трепыхание флага.
Адмирал обводит глазами безмолвную массу людей.
– Бунтовать вздумали?! Опозорить захотели эскадру? Весь флот?! – возвышает он голос.
Пролети рядом муха – ее жужжание наверняка оглушит. Не доносится ни единого звука. Матросы стоят молча, не шевелясь. У меня немедленно рождается ассоциация с удавом Каа и бандерлогами. Или кроликами… Не суть. В обоих случаях главным все равно является удав.
– Выстроиться по отделениям! – гипнотизирует Рожественский подчиненных. – Сейчас же!.. – во всю мощь ревет он.