Самое интересное, что не выгони он ее тогда из Испании, девятого она бы тоже оказалась в Барсе… Но не сложилось: приехала четвертого, уехала шестого. Однако в памяти, в ее странной - "легкой" - памяти, ничего не пропускающей, но многое скрывающей до времени в жемчужных туманах "как бы забвения", в этой вот "девичьей" памяти Ольги-Кайзерины та история начиналась едва ли не на неделю раньше…
* * *
А-а-а… я улетаю… и к вам не вернусь…
Сон приснился по пути из Бургаса в Ираклион, где они должны были пересесть на итальянский пароход, идущий в Мессину. Приснился, оставив странное ощущение в груди и породив еще более странные мысли. Особенно запомнился полет…
А-а-а… я улетаю… и к вам не вернусь… - она выворачивает руль, и "Майбах" срывается с полотна шоссе, - устремляясь в свой первый и последний полет… к солнцу, стоящему в зените, в голубизну неба и… в темную синь моря…
Проснулась сама не своя, но потом подышала носом, подумала, выкурила пахитосу и пришла к выводу, что все нормально. Никто ведь ее еще не преследует, и не стреляет по "Майбаху", да и "Майбаха" никакого у нее пока нет. Но обязательно будет и не потому, что ей так хочется "полетать", а потому, что идея хорошая. Богатая идея: красивая машина для красивой женщины… Очень даже!..
"Нас пугают, а мне… не страшно".
И правда - страха не было. Колыхнулось что-то в самом начале и ушло - как… утренний туман. Она даже не удивилась, привыкла потихоньку: за полгода-то как не привыкнуть.
Кейт поднялась на палубу, оставив Вильду досыпать, постояла у ограждения фальшборта, глядя на море и встающее над ним солнце.
"Странно, - думала она, подставляя разгоряченное лицо ветру, выудив из кармана летнего пальто небольшую - всего-то двести грамм - серебряную фляжку. - Добро бы одни ужасы снились…"
Но снилось разное. И, обдумав сновидения еще раз - на трезвую голову, так сказать, - Кейт решила: "не стоит зацикливаться", - и выбросила весь этот бред из своей чудной во всех отношениях головы. Красивой, умной, умеющей целоваться, петь под гитару и сквернословить, очаровывать и испепелять взглядом, и много еще на что способной. Выбросила и забыла, совсем. Как отрезало. И не вспомнила до самой Барселоны, куда прибыла четвертого июля, отправив Вильду из Таранто морем в Геную, а оттуда уже - "рукой подать" - поездом до Мюнхена.
Вильда уехала. Ее и уговаривать не пришлось. "Девушка" загорелась вдруг идеей "проявить самостоятельность" и, раз уж так получается, - посмотреть заодно, в смысле по дороге, все эти - или пусть только "некоторые из" - замечательные города и городки северной Италии, с весьма увлекательными для читающей публики названиями: Парма, Верона, Брешия или, скажем, Бергамо…
Уехала… А Кайзерина продолжила свой путь в Испанию. И вечером четвертого обнимала уже, - сгорая от страсти и изнемогая от нежности, - своего "кузена Баста". Потом пришла ночь - жаркая, каталонская, - плывущая огромной ленивой птицей. Ночь бродила в крови хмелем любви, наполняя тела и души желанием, опьяняя, сводя с ума и напоминая двум грешникам в истинно католической стране, что есть настоящий Рай.
- К утренней мессе мы не пойдем, - улыбнулся на ее, весьма поэтическое, описание их "буйства" Себастиан. - Как думаешь, Кисси, обойдутся они без двух еретиков?
Днем - уже пятого - они гуляли по городу вдвоем, а потом и втроем, но и тогда она ни разу не вспомнила о странных снах. Да и с чего бы вдруг? Ей было удивительно хорошо, легко и весело, так зачем углубляться в психоанализ? Смеялись как дети. Степан рассказывал "настоящие" английские анекдоты…
С чего же вы решили, сэр, что ваша жена умерла?
Видите ли, сэр, она и раньше была холодна, но хотя бы не пахла…
"Мило…"
Лошадь рассказывала вам, сэр, что получила степень бакалавра в Оксфордском университете?
Да, сэр.
Не верьте. Она все врет!
"Очень мило…"
- Как, кстати, развивается твой роман с товарищем Рощиным? - неожиданно спросил Баст и посмотрел на Кисси поверх стакана с белым вином. Трезво посмотрел, смягчив серьезность вопроса лишь улыбкой и выбором лексических единиц.
- Развивается… - Кейт пригубила вино. Оно было выше всех похвал, хотя, казалось бы, ей ли, уроженке одного из лучших в мире винодельческих районов, восхищаться чужими достижениями?!
- А именно? - Баст был вполне невозмутим.
- Проклюнулись через месяц и предложили встретиться. Я бросила им горсть вшей и предложила подумать о чем-нибудь другом.
- Ну и? - подался к ней Степан.
- А ничего! - улыбнулась она "рассеянно" и сделала еще глоток. - Куда они денутся после таких откровений? Информация, как мы и договаривались, весьма разнообразная, но о том, кто им ее поставляет и почему, судить трудно. Этакий собирательный образ… - усмехнулась она, "переходя к делу". - Не коммунист, но антифашист… не военный, но кто-то имеющий серьезные источники в военном министерстве… Не женщина, разумеется… Такой ужас им и в голову не придет. С креативностью-то у господ товарищей не так, чтоб очень. Думаю, сейчас, когда вернусь в Австрию, снова предложат встретиться. Уж больно от меня им жирные куски перепадают.
- Тебе что-то не нравится? - прямо спросил Матвеев, вполне оценивший и иронию, и все прочее. С ним-то Кайзерина всех тонкостей своего отношения к Сталину и компании ни разу, кажется, не обсуждала, вот он и насторожился.
- Не многовато ли мы им дали? В смысле даем? - вопросом на вопрос ответила Кейт и бестрепетно встретила "твердый" взгляд Степана.
- Да нет, - покачал головой Баст. - Я думаю, в самый раз. Витя ведь почти то же самое англичанам слил, а мы со Степой через Португалию - американцам. Так что паритет соблюден…
- Ну, разве что…
А вот ночью…
- Сны, - сказал Баст, выслушав ее рассказ. - Сны снятся всем. Нет, нет! - остановил он ее. - Я все правильно понял и говорю именно о таких, особых, снах, как у тебя, - он потянулся к прикроватному столику и взял из раскрытого портсигара сигарету. - Мне снится, Степану - только он никому не рассказывает - Витьке Федорчуку…
- Татьяне тоже, - припомнила Кейт один случайный разговор.
- Ну, вот видишь! - Баст закурил и снова посмотрел на нее. - Возможно, это что-то значит, а может быть, и нет. Случайность или целенаправленный поиск закономерностей там, где их нет? Игра просвещенного разума… Мы ведь знаем, что происходит и что может из-за этого случиться с каждым из нас и со всеми вместе.
- Тебе налить? - спросил он, вставая с кровати.
- Налей.
У Баста была фигура настоящего спортсмена. Широкие плечи, мускулистая спина, крепкий - "мужской" - зад и длинные с выраженными структурами мышц ноги. Германский бог… Но он, и в самом деле, мог бы представлять лицо хоть третьего рейха, хоть седой германской старины. Die blonde Bestie - белокурая бестия…
- Я в мистику не верю, - сказал он, не оборачиваясь, но ей показалось, что Баст улыбается. Не ей. Сейчас не ей, но улыбается.
Стоит у стола, пуская через плечо сигаретный дым, разливает по бокалам каталонскую каву, улыбается и говорит:
- Понимаешь, не могу себя заставить. Не верю я во все эти сказки, хоть и было что-то у нас у всех… - он обернулся и улыбнулся уже ей, не вынимая изo рта дымящуюся сигарету. - Я имею в виду при переходе, - и посмотрел прямо в глаза, приглашая включиться в обсуждение, ею же самой поднятого вопроса.
Но Кейт на "провокацию" не поддалась. Сидела на кровати по-турецки скрестив ноги, пускала сладковатый дым из зажатой в зубах пахитоски, но от комментариев воздерживалась. Ей просто хотелось послушать, что скажет он. А свое мнение она могла выдать и позже, хотя пока его, этого мнения, у Кайзерины как раз и не было. Любопытство было, любовь - ну, да, кажется, все-таки была, а вот положительного мнения не имелось.
- Все можно объяснить и без мистики, - Баст не стал "настаивать", не хочет, значит, не хочет. - Мне вот тоже тут на днях сон приснился. В стиле старых советских фильмов. Ну, не совсем старых, а так, скажем, шестидесятых-семидесятых годов. "Щит и Меч", "Семнадцать мгновений весны", "Майор Вихрь"… Представляешь?
- Представляю, - она благодарно кивнула, принимая бокал, и тут же сделала глоток вина. - Чудо! Что это?
- Бодега "Реймат", сухое… очень сухое, - улыбнулся Баст и тоже пригубил вино. - И в самом деле, хорошее.
- Так что там со сном? - вернулась Кейт к теме.
- А! Забавный, знаешь ли, - и Баст сделал рукой в воздухе какое-то замысловатое движение, словно попытался выразить этим абстрактным жестом свое отношение к приснившимся обстоятельствам. - Комната… Вернее, школьный класс, сваленные в углу парты, стол канцелярский с лампой под стеклянным абажуром… Прямо посередине помещения… А за ним, то есть, за столом - спиной к окну - человек в советской форме… четыре шпалы…
- Полковник, - кивнула Кайзерина и отпила вина.
- Полковник, - согласился Баст. - А я сижу перед ним на стуле, и на коленях у меня лежит шляпа. И он говорит мне по-немецки, что, мол, я не искренен, потому что Контрольной комиссии доподлинно известно, что я служил в СС и имею звание оберфюрера. То есть, вы, господин Шаунбург, говорит, генерал СС. Ведь так? Нет, отвечаю. Что вы! Никакой не генерал. Оберст я, сиречь полковник, да и то это мне в качестве награды за мои литературные труды… Но он гнет свое, и ощущение такое, что товарищ действительно кое-что знает и шьет мне дело. И вдруг шум за дверью, какие-то короткие разговоры… - Баст докурил сигарету и бросил окурок дотлевать в пепельницу, - дверь распахивается, и в помещение входит… Никогда не поверишь! Штейнбрюк входит.
- А какой там у тебя год? - напрягается неожиданно растревоженная этим рассказом Кейт, тоже видевшая однажды здание с вывеской "Контрольная комиссия".
- А год там сорок четвёртый, но это я потом уже увидел, - Баст замолчал на секунду, усмехнулся чему-то и продолжил, - когда из здания школы на улицу вышел. А в тот момент, когда он появился, я об этом не знал. Да, так вот. Штейнбрюк почти не изменился… Только в петлицах у него генеральские звезды… Генерал-лейтенант, да еще, пожалуй, все-таки да: выглядел усталым и несколько постаревшим, но с другой стороны, это же не кино, а сон!
- Сон, - повторила за ним Кейт. - Сон…
- Полковник вскакивает, но я принципиально остаюсь сидеть. А он, то есть, Штейнбрюк, полковнику эдак коротко, оставьте нас. И все. Ни вопросов, ни разъяснений, но контрольщик моментально выметается, и мы остаемся вдвоем. Вот тогда я тоже встаю. И мы стоим и смотрим друг на друга, а потом он говорит вроде того, что можно было бы меня наградить или расстрелять, но и то, и другое было бы неправильно. Поэтому мы просто разойдемся.
- Великодушно! - улыбается Кейт, у нее даже от сердца отлегло. И поскольку "отлегло", то захотелось услышать и продолжение, но продолжения не последовало. То ли ничего больше Баст в своем сне не увидел, то ли не захотел рассказывать.
Странно, но именно этот сон - не самый страшный или, вернее, совсем не страшный - заставил сердце сжаться от ужаса, и отступило это гадкое чувство, которое Кайзерина никак не желала принимать и признавать, только когда Себастиан закончил рассказ и улыбнулся совершенно очаровательной улыбкой, неизвестно кому и принадлежащей: Басту, Олегу, или, быть может, им обоим.
- Хочешь, испорчу тебе настроение? - спросила Кейт и, отставив пустой бокал в сторону, встала с кровати. Ее несло, и она совершенно не собиралась этому противиться.
- Попробуй, - предложил с улыбкой Баст, оставшись стоять, где стоял.
- Я тебя люблю, - сказала тогда она, почему-то покачав головой.
- Полагаешь, после этого признания я должен выскочить в окно в чем мать родила?
- У тебя третий этаж… - улыбнулась Кейт, чувствуя, как разгоняется ее сумасшедшее сердце, - Разобьешься!
- Не убегу, - резко мотнул головой мужчина ее мечты, - но завтра ты отсюда уедешь.
- Почему? - она не удивилась, как ни странно, и не почувствовала желания спорить. Уехать, так уехать, ведь это он ей сказал…
- На сердце тревожно, - как-то очень серьезно ответил Баст. - Не стоит тебе здесь оставаться.
- У нас, кажется, равное партнерство? - Кайзерина уже согласилась в душе, но фасон следовало держать.
- Уже нет, - покачал головой он.
- Почему это? - надменно подняла бровь Кайзерина.
- Потому что ты любишь меня, а я люблю тебя, - развел руками Баст.
- А ты меня любишь?
- А тебе нужны слова?
- Вероятно, нужны… были, но ты все уже сказал.
- Я сказал, - подтвердил он и поцеловал ее в губы.
И в этот момент тяжесть окончательно ушла из сердца, но прежде чем провалиться в сладкое "нигде", она вспомнила во всех деталях тот сон, где видела вывеску "Контрольная комиссия".
- Что будем делать? - спросил Нисим Виленский. Сейчас, в занятом союзными войсками Мюнхене, он смотрелся весьма естественно со своими сивыми патлами - одетый в мешковатую форму чешского прапорщика.
- Ждем еще пять минут, - ответила она, чувствуя, как уходит из души тепло, выдавливаемое стужей отчаянной решимости, - и валим всех.
- Мои люди готовы.
- Вот и славно, - она вдруг перестала чувствовать сердце…
"Господи, только бы он был жив!"
В пивной их было трое: она - в платье бельгийской медсестры, Виленский и еще один боевик Эцеля, имени которого она не помнила, одетый в форму французского горного стрелка. На противоположной стороне улицы, в квартире над парикмахерской сидели еще четверо "волков Федорчука". Эти были в советской форме, потому и не высовывались, - кроме Виктора, торчавшего сейчас на улице, никто из них по-русски не говорил. А Федорчук стоял на перекрестке, изображая майора-танкиста из армии Кутякова, смолил папиросы и развлекал болтовней двух русских регулировщиц.
"Господи…" - ей очень не хотелось никого убивать.
Война закончилась, и все были живы…
"Пока".
Но если через пять минут Баст не выйдет из здания Контрольной комиссии, умрут многие…
- Идет! - выдохнул Виленский, которому и самому, наверное, надоело "ждать и догонять".
"Идет…"
Она подошла к окну и увидела, как вышедший на крыльцо бывшей школы Себастиан фон Шаунбург надевает шляпу.
- Отбой…
* * *
"Мистика какая-то…"
Выстрел, выстрел, словно над ухом ломают сухие толстые ветви, и еще один…
Ба-бах!
- Вы в порядке, Кайзерина? - спросила по-немецки Герда. В ее голосе звучала тревога, а грассировала она так, что мороз по коже.
"В порядке? А черт его знает!"
Где сейчас лихая носила Баста, знал лишь бог, да, может быть, гестаповское руководство. Последний привет - "Тьфу, тьфу, тьфу! Не последний, а последний по времени" - долетел откуда-то с юга, чуть ли не из ставки самого Франко или Мола, или еще кого-то из этой "многообещающей" компании. Однако в результате, она снова здесь, хотя и не должна бы. Но сердцу не прикажешь, и потом "однова живем", и все такое…
Прилетели из Франции пять дней назад. Она, Герда и любовник Герды Роберт Капа…
На аэродроме Прата - всего в десяти километрах от Барселоны - дым стоял коромыслом и в прямом и в переносном смысле. Что-то горело на краю взлетного поля, и над "этим чем-то" клубился густой черный дым и летел - стелясь над желтой сухой травой - жирный чад. То ли их бомбили - кто, интересно? - то ли лоялисты сами запалили один из своих аэропланов в неразберихе и общем бардаке, царившем здесь. Не поймешь, что у них тут приключилось, но на поле смешались вместе гражданские и военные самолеты, машины и люди, и вдобавок - какие-то конные повозки. Было жарко, душно, шумно и отвратительно воняло сгоревшим бензином.
- Пойдемте в штаб! - предложил по-французски встречавший их офицер-летчик. - Я представлю вас полковнику Сандино.
Фелипе Сандино - каталонский военный министр, а по совместительству еще и командующий ВВС - большая шишка. В штабе сидели, стояли и бродили пилоты, пили кофе и что-то еще - возможно, и покрепче, чем лимонад - курили, разговаривали друг с другом, рассматривали карты, в общем, - занимались множеством разнообразных и зачастую непонятных постороннему дел. А между ними расхаживал невысокий седой человек в синей блузе с закатанными рукавами и пытался - впрочем, похоже, без видимого успеха - вникнуть во все эти многочисленные дела…
Капа фотографировал, Герда тоже. Оба они были воодушевлены необычайно, переживая нечто похожее на экстаз, но Кайзерине все это было не сильно интересно. Она ожила лишь тогда, когда их доставили в отель. Вот здесь было действительно интересно. Отель "Ориенте" на Рамблас-де-лас-Флорес по-настоящему дорогой и фешенебельный. Но в вестибюле, рядом с портье в шитом золотом сюртуке болталась вооруженная охрана, присланная реквизировавшим гостиницу профсоюзом. А в ресторане, рядом с сервированным хрусталем и серебром столом, за которым "пировали" Кайзерина и ее новые друзья, шумно выпивали простые рабочие парни, перепоясанные пулеметными лентами наподобие незабываемого матроса Железнякова из "Ленина в Октябре"…