Договорив фразу, я прикусил язык, но, кажется, поздно. Смешинки в глазах хозяйки пропали, их выражение стало скорее испуганным.
- А что вы о нем знаете? - поинтересовалась она.
Понимая, что зарапортовался, я попытался уйти от прямого ответа и перевести разговор на другую тему.
- Не то что бы знаю… меня больше интересует городское зодчество, вот в этой связи…
Однако, Екатерина Дмитриевна не дала себя заговорить и вернулась к прерванной теме:
- Мой прадед не был столь известным человеком, чтобы о нем помнили посторонние.
- Ну, а если я краевед и знаю о нем по старым записям в городских книгах?
- Вы же не местный житель! - перебила Екатерина Дмитриевна.
- Да, я действительно приезжий и совершенно случайно, исследуя историю, так сказать Отечества, узнал историю вашего прадеда…
Я начал нести такой странный вздор, что сам себе диву давался.
К тому же меня начало покачивать, как будто подо мной был не пол, а корабельная палуба.
- То, что вы правнучка Фрола Исаевича - это чрезвычайно приятно. Надеюсь, он в добром здравии. О-очень почтенный человек, хотя портной, между нами, так себе. Как, кстати поживает его дочь, Евдокия Фроловна? Увидите, передавайте привет…
В голове у меня звенело, и слова произносились машинально, через силу. Почему-то казалось, что меня сейчас выгонят из дома, а очень хотелось есть и страшно было выходить одному в темноту.
- Никогда бы не подумал, что вы Дунина внучка, совсем на нее не похожи, такая красавица, Семен, он тоже… Дедушку вашего зовут Семеном?
Я хотел еще сказать, что был дружен не только с ее бабушкой, но и с дедушкой, но не смог сформулировать мысль и окончательно запутался в словах. Мысли куда-то разбежались, и я растеряно оглядел присутствующих. Сцена была забавная, как в последнем акте "Ревизора". Мне стало стыдно, что я так напугал этих приятных людей.
- Пожалуй, мне пора, - через силу проговорил я. - Очень приятно было познакомиться.
Я попытался поклониться, но голова потянула вниз, а пол начал почему-то приближаться к лицу. Краем сознания я успел зафиксировать женский крик. Потом услышал, как кто-то начал стучать в пол каблуками. Я хотел спросить, что, собственно, здесь происходит, но не спросил, потому что все перемешалось, и спрашивать стало не у кого. Перед моим лицом трепетала занавеска, а сверху, вдалеке, вместо неба, был белый потолок.
Чья-то мягкая ладонь легла мне на лоб, и дребезжащий старческий голосок сказал:
- Смотри, Катя, барин очнулся!
- Бабушка, я тысячу раз просила вас, не называть его барином.
- Прости, милая, но я уж буду по-своему, по-старому, как же не барин, коли барин.
- Кто барин? - поинтересовался я.
Рука на моем лбу дрогнула и исчезла, а надо мной склонилось женское лицо, которое я когда-то видел.
- Как вы себя чувствуете? - спросила женщина, забавно шевеля полными, ярко очерченными губами.
- Хорошо, - ответил я, - только очень хочу спать.
- Вот и замечательно, поспите, мы вам мешать не будем.
Я хотел сказать, что ни рука, ни лицо мне не мешают, напротив, они очень кстати, с ними легко и покойно, но не успел, чувствуя, что проваливаюсь в сон…
Глава 2
Проснулся я от тихого шепота. Взгляд уперся в керосиновую лампу, под зеленым абажуром, стоящую на столе напротив кровати. Такие богато украшенные лампы я видел только на Калужской площади в антикварном магазине, еще в советские времена. Стоили они очень дорого. Эта мысль зацепилась за сознание и мешала сосредоточиться на окружающем.
- Он просыпается, - сказал кто-то невидимый.
- Где я?
- Не волнуйтесь, - ответил тот же голос. - Вы у друзей.
- Вы кто?
- Я ваш доктор.
- Что со мной случилось?
- Вы заболели, но теперь поправляетесь.
Я с усилием повернул голову и увидел говорившего со мной мужчину. Это был молодой человек, лет двадцати восьми. У него были пышные темные волосы, усы со слегка загнутыми кончиками и шотландская бородка. Одет он был в пиджак из мягкой, толстой ткани, рубашку с высоким воротником, украшенную широким галстуком-бабочкой.
Я начал вспоминать, что со мной случилось. Память возвращалась медленно и неохотно.
- Какой сейчас год? - спросил я, реализуя мысль, засевшую в памяти когда-то очень давно.
- Пятьдесят шестой, - ответил доктор.
- Чего, пятьдесят шестой, девятьсот пятьдесят шестой?
- Что это вы, голубчик, говорите! Какой может быть девятьсот пятьдесят шестой! Вы, почитай, почти тысячу лет упустили! Сейчас уже тысяча восемьсот пятьдесят шестой год. Вы только не волнуйтесь. Мы находимся в России, в 1856 году, в том же году, когда вы и заболели. Вы несколько дней были без сознания, а сейчас у вас небольшая потеря памяти. Скоро вы поправитесь, и все будет в порядке.
Кое-что я и вправду начал вспоминать.
- Это, что дом Котомкиных?
- Вот, видите, вы уже кое-что припомнили. Да, это дом принадлежит вдове купца первой гильдии Кудряшовой, а Котомкина - девичья фамилия ее бабушки, Евдокии Фроловны.
- Дуни?
- Ну, если вам так угодно, то бабушки Дуни.
- А где она? И откуда у нее взялась внучка?
- Она здесь, в комнате, - терпеливым тоном, каким обычно врачи говорят с душевнобольными, сказал доктор. - А внучка, ну не знаю, откуда взялась, скорее всего, родилась, как и все…
- Дуня здесь? - переспросил я. - Где она?
- Здеся я, батюшка барин, Алексей Григорьевич, - зазвучал уже слышанный мной ранее старческий голосок. - Живая, здоровая.
Доктор диковато посмотрел мимо меня, куда-то в сторону, и в поле моего зрения вплыла старушка в черном платочке и коричневом шерстяном платье.
- Вы… Дуня?! - поразился я.
- Я, батюшка, она самая и есть
До меня стало доходить. Я пристально посмотрел старушке в лицо и сквозь безжалостное время разглядел знакомые черты. Бабуля улыбнулась той же, что и раньше, немного смущенной улыбкой и прикрыла беззубый рот уголком платка.
- Что, постарела?
- Здравствуй, Дуня! - искренне обрадовался я знакомой душе. - Вот не думал, не гадал тебя встретить!
- А уж как я рада! Ты, барин, как тогда уехал, так мы все тебя вспоминали и гадали, как ты? К нам и братец твой младший приезжал, Александр Григорьич, да только вышел на минутку и навек сгинул. Батюшка оченно расстраивались. Все, бывало, сетовал, как же мы братца-то Алексея Григорьевича не уберегли.
- Ничего с ним не случилось, - успокоил я старушку. - И по сей день живой, здоровый.
Потом обернулся к доктору, который с отвисшей челюстью наблюдал за нашими семейными воспоминаниями.
- Так вы говорите, сейчас пятьдесят шестой год?
- Совершенно верно, - подтвердил он, часто моргая, как от яркого света, глазами. - Уже почти девять месяцев пятьдесят шестой, а за ним будет следующий, Пятьдесят седьмой! А потом, если позволите, пятьдесят восьмой…
- Значит тебе, Дуня… вам, Евдокия Фроловна, - поправился я, - около семидесяти лет?! - Оставив эскулапа подсчитывать предстоящие года, я обращался теперь к Дуне.
- Я, батюшка барин, своих годов не считаю, - ответила она и вдруг заплакала. - А ты, Катя, говоришь, что Алексей Григорьевич не наш барин! - с упреком сказала она куда-то в сторону - Теперь, поди, сама убедилась!
Я повернул голову и увидел "внучку", это была та самая красивая женщина, с которой я познакомился, когда вечером зашел в новый дом Котомкиных. Она смотрела на меня такими удивленными глазами, как будто ей показывали мудреные фокусы.
- Вы Екатерина Дмитриевна? - спросил я.
- А вы Алексей Григорьевич? - Она явно не знала, как реагировать на все происходящее и что еще сказать. После паузы нашлась: - Вы правда знакомы с бабушкой?
- Да, знаком. Мы встречались, когда она была девушкой.
- Бабушка - девушкой! Это когда же было! Тогда сколько вам лет?
- Мне… видите ли…
Я начал лихорадочно соображать, как бы логичнее объяснить свое теперешнее "юное состояние".
- Мне, собственно, вероятно, лет шестнадцать, семнадцать…
- По виду, я бы дала вам все тридцать, - почему-то сухо сказала хозяйка.
- Не может быть! - обрадовался я. - Значит, я уже повзрослел!..
- Вы не волнуйтесь, голубчик, - вмешался доктор, на которого перестали обращать внимание, так все были заняты распутыванием ситуации. - Такие случаи, как ваш, не такая уж редкость. Я сам, правда, не встречал, но в медицинской литературе они описаны. Некоторые люди очень быстро стареют, виноват, взрослеют. Вот и вы, вдруг выросли и повзрослели, так что можете себя не узнать…
- Это произошло за время, которое я провел здесь?
- Да, знаете ли, но как-то все получилось незаметно…
- Тогда все ясно. Я все эти годы провел в летаргическом сне, а, пробудившись, естественно, постарел.
Байки о людях, засыпающих на несколько дней или даже лет летаргическим сном были очень популярны в середине девятнадцатого века. Даже Николай Васильевич Гоголь поверил им настолько, что очень боялся, что заснет, а его живого похоронят.
- Как это в летаргическом сне?! - в один голос воскликнули и Екатерина Дмитриевна, и врач.
- Этого я вам объяснить не могу. Помню только, что пошел прогуляться по окрестностям Троицка в 1799 году и заснул в лесу. А, проснувшись, вернулся в дом Котомкиных и ничего не узнал, так здесь все изменилось.
Кажется, версия у меня получилась вполне логичная, не знаю только, насколько убедительная. Слабым местом ее было то, что пошел-то гулять Крылов-младший, а проснулся и свалился им на голову старший.
- Вы не шутите? - с тревогой спросил доктор.
- Отнюдь. Вы, наверное, видели мое платье? Вы думаете, я его украл в музее? Евдокия Фроловна сможет подтвердить, что я тогда исчез, а теперь, вернувшись, не очень изменился.
- Как же, ты, голубь, нашими зимами-то спал! - в подтверждение моей версии запричитала, а потом от жалости заплакала Дуня. - Поди, замерз совсем!
- Но ведь это фантастический факт, такой случай не описан ни в одном медицинском журнале! Это сообщение произведет фурор! Будет потрясена вся мировая медицина! - вскричал осчастливленный эскулап.
- Доктор, умоляю, только без мировой медицины! Вы представляете, что будет, если публика узнает правду! Меня просто затравят!
- Но, как же, это же такие факты, они необходимы для развития науки и прогресса…
- Я вас умоляю! Если вас так волнует прогресс, я просвещу вас относительно известных одному мне методов лечения. Дуня не даст соврать, я весьма изрядный лекарь.
- Они меня от смерти спасли, и всех больных в городе вылечили! - гордо подтвердила Котомкина мою медицинскую репутацию.
- Однако… - только и нашелся сказать доктор. - Надеюсь, вы позволите мне приватным образом ознакомиться с состоянием вашего организма?
- Всенепременно. Вам позволю. А теперь, дамы и господа, не сочтите за невоспитанность, не могли бы вы дать мне что-нибудь поесть. Я уже больше пятидесяти лет голодаю!
- Что вы, голубчик, после такого поста есть опасно…
- А вы, доктор, организуйте мне бульон и сухарики. Это подкрепит силы. Да, - крикнул я вслед врачу, отправившемуся на кухню, - мне можно выпить красного вина!
Доктор вышел из комнаты, и в ней остались, кроме меня, только бабушка с внучкой. Разговор отнял у меня много сил, и я бессильно откинулся на подушки.
- Долго я у вас нахожусь? - спросил я.
- Две недели, - ответила Екатерина Дмитриевна.
- И все время был без сознания?
- Да, - просто сказала она.
- Как же вы со мной намучились! - покаянно произнес я.
- Мы очень испугались, когда вы упали в обморок прямо в гостиной. Потом у вас началась горячка. Если бы не доктор Неверов…
- А кто за мной ухаживал?
- Я, - ответила хозяйка и покраснела.
- Спасибо.
- А я тебя, барин, сразу признала, - вмешалась в разговор Евдокия Фроловна. - Как Катюша мне тебя показала, так я сказала, правда, Катя? Это, говорю, наш Алексей Григорьевич, а они мне не верили.
- Но кто же мог подумать, что такое может случиться! Вы, бабушка, тоже хороши! Барин! Барин! Нет, чтобы толком рассказать.
- Умными вы больно, молодые, стали, - сердясь на что-то, явно не имеющее ко мне отношения, сказала старушка. - Мы разве такими были? Мы старших почитали и во всем слушались. Спроси хотя бы Алексея Григорьевича!
- Ну, что касается тебя и Семена… начал я, но одумался и перевел разговор на другую тему. - А как ваши?
Старушка разом отвлеклась и пригорюнилась.
- Эх, барин, сколько годов-то прошло! Тятю, почитай, тридцать лет как схоронили, за ним через год мамоньку. А в прошлом годе супруга своего Семена Ивановича похоронила. Эх, какой был человек! Таких нынче нет!
- Извините, вечная им память и земля пухом, - сказал я.
Женщины начали креститься. Мы помолчали, почтив память ушедших,
- Значит, согласился все-таки Фрол Исаевич отдать вас за Семена? - спросил я послушную дочь.
- Согласился. Тебе спасибо, что тятю уломал. Мне бы без Семена Ивановича не жить. Тятя сказывали, что это ты его уговорил…
Мне хотелось спросить про моих родственников, но я не решился прерывать грустные Дунины воспоминания.
- А как вы жизнь прожили, вы же были крепостными?
- Ишь, чего вспомнил. Это когда еще было. Твой братец, Антон Иваныч, тяте вольную дал, почитай года через три, как ты пропал, а Семен Иванович и вовсе свободным был. Он в большие купцы вышел! Так, что тятя не мог им нахвалиться.
Вспомнив успехи мужа, Евдокия Фроловна приободрилась, и я счел возможным задать интересующие меня вопросы, но не успел. Вернулся доктор, и момент был упущен. Вслед за врачом вошла девушка, которую я уже видел. Она внесла поднос с тарелками. Женщины засуетились и помогли мне сесть в постели, подоткнув под спину и бока подушки. Я так ослаб, что сам не мог есть, и кормила меня Екатерина Дмитриевна. Она старательно подносила ложку с бульоном к моим губам и помогала его проглотить, символически сглатывая за компанию. Было похоже, что у Дуни выросла очень хорошая внучка…
Еда так меня утомила, что я начал задремывать на полуслове. Доктор сделал знак женщинам, и меня оставили одного. Я еще несколько минут пролежал с открытыми глазами и незаметно для себя уснул.
Утром меня разбудило солнце, празднично светившее в окно. Я был в комнате один и смог встать с постели. На мне, как ни странно, не оказалось никакой одежды.
- Хоть бы догадались надеть ночную рубашку, - сердито подумал я, разглядывая свое отощавшее тело. Алхимик, как я называл соседа по Петропавловской крепости, или природа вернули мне его без изъянов. Все было вроде на своих местах.
Я сделал несколько гимнастических движений и постепенно увлекся. Мышцы жаждали нагрузки, и я с удовольствием начал разминаться, Было еще очень рано, и предположить, что в такое время кто-нибудь придет с визитом, я не мог, а потому не позаботился даже о набедренной повязке.
Дверь открылась неслышно, и я только тогда понял, что у меня гостья, когда Екатерина Дмитриевна, вскрикнув, выскочила из комнаты. Я бросился на кровать и закрылся одеялом. Однако, она больше не показывалась. Оставалось ждать развития событий. Довольно долго никто не появлялся, и я даже немного обиделся, что про меня забыли. Наконец, раздался стук в дверь. Теперь в комнате появилась не хозяйка, а горничная, та, что вчера приносила еду. Теперь я ее окончательно вспомнил. Гость, с которым я проник в дом, называл ее "Марьяшей".
- Сударь, - сказала она. - Я принесла вам одежду.
- Спасибо, Марьяша, - поблагодарил я.
Девушка, положив узел с платьем на кресло, кокетливо улыбнулась. Марьяша выгодно отличалась от дворовых девушек, встречавшихся мне в XVIII веке. Вела себя естественно и не раболепствовала.
- Это что, моя одежда? - поинтересовался я, не без тайной тревоги поглядывая на узел. Натянуть на себя свои старые вещи я бы не смог ни при каких обстоятельствах.
- Нет, это вещи покойного Иван Иваныча. Ваши совсем истрепались. Екатерина Дмитриевна просила померить, может быть, что-нибудь подойдет.
- А кто такой Иван Иванович?
- Муж Екатерины Дмитриевны.
Мне очень не хотелось надевать вещи покойного купца, но кажется, у меня не было другого выбора.
- А давно он умер?
- Давно, пять лет назад. Я тогда еще здесь не служила.
- Екатерина Дмитриевна хорошая барыня? - поменял я тему разговора.
- Очень хорошая, в ней много душевности и дружества, - похвалила хозяйку Марьяша.
Девушка развязала узел с вещами и начала раскладывать их на туалетном столике.
- А что здесь за пьесу ставят? - спросил я ее, вспомнив про несостоявшуюся репетицию.
- Это барыня придумала. Комедь называется.
- Понятно.
Говорить нам собственно было не о чем, но Марьяша не уходила, видимо, радуясь разговору со свежим человеком. Мне было не очень удобно лежать голым, до подбородка укрывшись одеялом, но отправить девушку, чтобы встать, было неловко.
- А, вы, барин, правда сто лет проспали? - наконец, задала она интересующий вопрос.
- Слухи значительно преувеличены, - непонятно для девушки ответил я.
- А… я и сама подумала, как же так, сто лет - и такой молоденький.
Марьяша состроила мне глазки и, наконец, собралась уходить.
- Вы, ежели что, только кликните.
Наконец я остался один, встал и запер дверь на щеколду. Заниматься гимнастикой расхотелось, и я начал рассматривать вещи покойного купца Ивана Ивановича. Белье было совсем новое, а платье если и надеванное, то после этого тщательно вычищенное и выутюженное. Я облачился в исподнее и начал примерять верхнее платье. Купец был ниже и значительно шире меня, однако, если не привередничать, то можно было считать, что одежда оказалась мне почти впору.
Судя по покрою платья, Иван Иванович придерживался старых взглядов на моду и не желал выделяться из своего сословия. Это было странно, его вдова одевалась в хорошо сшитые европейские платья и смотрелась не купчихой, а дворянкой.
Вскоре я полностью экипировался, так что теперь можно было покинуть комнату и поинтересоваться "насчет пожрать". Мой выздоравливающий организм давно забыл про бульон и сухарики, которыми меня потчевал доктор, а накормить завтраком почему-то никто не спешил.
Сразу идти искать столовую было неудобно, и я присел в кресло, ожидая, когда про меня вспомнят. Ждать долго не пришлось, минут через десять появилась Марьяша и оценила мое переодевание:
- Ой, барин, какой вы стали хорошенький, чисто купец. Только рукава коротки.
Действительно, из рукавов поддевки смешно высовывались запястья. Поддевка у покойного Ивана Ивановича была сшита из прекрасного тонкого сукна, но, видимо, для купеческого антуража была отделана по талии оборочками.
- Вы где завтракать будете, здесь или в столовой? - спросила девушка, налюбовавшись моей одеждой.
- В столовой, - ответил я.
Мы с ней пошли в столовую, где за столом уже сидела Екатерина Дмитриевна Она была одета в легкое утреннее платье кофейного цвета Мы непринужденно поздоровались, так, как будто увиделись сегодня впервые, и не было неловкого утреннего инцидента.