Глава 7
Двадцать девятого июля построили полк, и комиссар зачитал приказ Наркома обороны номер 227 - "Ни шагу назад" о низкой дисциплине в Красной армии. Немцы рвутся к Сталинграду, а стрелковые части отступают, несмотря на категорические запреты из ставки. Вот чую нутром, что не перейдут фашисты Волгу, а настроение все равно паршивое. Видеть никого не хочется. Вечером набрал из хозяйского погреба в старый сидор прошлогодней картошки, отбирая из гнилья более-менее нормальные клубни, отсыпал в газетный кулек соли из жестяной банки. Прихватил валявшийся у печки ржавый топорик и ушел в лес, на ту полянку, что была у речки.
Костер разгорелся быстро. Я сидел, дожидаясь пока он прогреет под собой землю и появится достаточное количество углей, смотрел на пламя - казалось, внутри пляшут маленькие огненные саламандры - и вспоминал, как вот также мы с мамой и папой в самом конце весны того года пекли на отшибе бывшей панской усадьбы картошку. Родители были веселые, чем-то очень довольные, все время целовались, а потом прижимали к себе. Мама в тот день чаще, чем обычно чмокала меня в щеки, а отец ерошил волосы и смеялся. Потом палкой вытаскивал из углей картофелины, выбирал мягкие, подкатывал к нам и радостно улыбался, глядя как мы, балуясь, кормим друг друга. Пожурил, изображая строгость:
- Грязнули, извазюкались как свинюшки. Потом вдруг непонятно спросил:
- Галинка, скажем?
- Обязательно, - ответила мама без малейшей запинки, повернулась ко мне, особенно озорно улыбнулась, потом вдруг стала серьезной и как-то очень задушевно спросила: - Коленька, а ты хочешь братика или сестричку? - буквально засветилась вся радостью и счастьем...
- Так вот ты где? - сбил с воспоминаний низкий грудной голос Валентины. - Чего один-то сидишь?
Я повернул к ней голову - во, платьице нацепила. Еле коленки прикрыты. Осмотрел всю ее, надо признать, весьма ладную фигурку, чуть задержав взгляд на широких бедрах и высокой груди, туго натянувшей ткань сарафана.
- Да так, - ответил отвернувшись. Потом сообразив, что некрасиво поступаю - ведь столько времени и труда младший техник-лейтенант потратила на занятия со мной - предложил: - Печеную картошку будешь?
- Можно, - тихо и как-то робко ответила Валентина. Сняла с плеч накинутую форменную тужурку, подстелила и устроилась рядом, обняв обеими руками ноги.
Скосив глаза, стал наблюдать, как на ее круглых коленях пляшут отблески пламени. Потом посмотрел на лицо о чем-то задумавшейся девушки. Профиль был совершенный, как на какой-то картине, когда мама в Ленинграде водила меня по Эрмитажу. Но затем взгляд, как будто цепью притянутый, сам вернулся к стройным ногам.
- Не пялься, - потребовала Ветлицкая, натянула на колени подол и прижала руками. Долго смотрела в огонь, а потом извиняющимся тоном сказала: - Мама сшила. Давно, еще перед поступлением в МГУ. Я из него выросла, но другого летнего ничего не осталось, - и после паузы еще раз добавила: - Память о маме.
Она замолчала и вновь уставилась в огонь. Не зная, что ответить, тоже стал наблюдать за костром. Пламенные саламандры по-прежнему танцевали, перепрыгивая с одного уголька на другой. А потом вдруг услышал тихий всхлип. Покосился на Валино лицо. Глаза блестели, и из самого уголка медленно скатывались по щеке одна за другой крупные слезы. Девушка моргала, но они все равно текли... Она снова всхлипнула и тоскливо протянула "Мама... "
- Валентина, ты чего? - растерянно спросил я. - Валя?
Она вдруг разревелась в голос, все время повторяя "Мама, мамочка". Не найдя ничего лучшего, придвинулся и прижал её к себе.
- Валя, Валенька, ее уже не вернешь. Валечка, ну успокойся, пожалуйста. Валя... Валюша...
Плакала, уткнувшись в мою грудь, а я обнимал девушку за плечи и чувствовал, как все ее тело содрогается от рыданий. Гладил по спине, по волосам, осторожно прикасаясь к удивительно гладкой коже на обнаженных плечиках. Затихла она не сразу, промочив мою гимнастерку насквозь и время от времени все-таки шепча "Мама, папа, братик Венечка". Интонация была такая тоскливая...
Сам не зная почему, стал сбивчиво рассказывать о своих родителях, выкладывая самое сокровенное и перескакивая с одного на другое. Как они мне обещали брата или сестричку, и как потом не поверил, просто не понял, что погибли под бомбами. И что дошло только на следующий день, когда перед уходом пробрался к закопанной местечковыми яме...
Пришел в себя, почувствовав на голове ласковые поглаживания девичьей ладошки. Валентина давно успокоилась. Чуть откинувшись, смотрела на меня, слушала, а в бездонных темных сейчас под вечерним небом серо-зеленых глазах танцевали огненные саламандры, отражаясь от яркого пламени костра.
Выпустил девушку, почему-то жалея исчезнувшего из моих ладоней ощущения ее бархатной кожи.
Потом, под покровом незаметно накрывшей нас ночной мглы, молча пекли картошку - углей уже давно хватало - ели, перекатывая на ладонях горячие клубни. Я иногда ловил на себе задумчивый взгляд Валентины и неожиданно догадался, что никакая она не гордячка - просто замкнулась в себе, не желая никому выдавать личное, самое затаенное, тяжелое горе.
Мы одновременно потянулись к развернутому пакетику с солью, стукнулись лбами, дернулись назад, и Валя, потирая над бровью грязными от подгоревшей картошки пальцами, заразительно засмеялась. Я тоже захохотал, глядя на тянущиеся черные полосы. Потом оттирал носовым платком ее лоб, девушка улыбалась, а мне вдруг очень захотелось больше никогда не видеть на ее лице слез, только такую красивую как сейчас, радостную улыбку.
Долго сидели, подкидывая дрова, смотрели в огонь, иногда переглядываясь и опять смеясь без всякого повода. Я исподволь любовался ею - платьице давно сползло, открыв не только круглые колени, но и стройные бедра до середины. Отсветы пламени плясали на гладкой коже, притягивая взгляд.
Валентина, подбросив в костер еще одну толстую ветку, потерла ладони, недовольно сморщилась, забавно поднимая уголками брови, сообщила, как будто оправдываясь, "грязные", поднялась и пошла к реке мыть руки. Из темноты берега крикнула:
- Вода теплющая, - вернулась, опять устроилась на своей тужурке и мечтательно протянула: - Сейчас искупаться бы...
- Кто ж тебе не дает? - удивился я, тоже вдруг почувствовав острое желание оказаться в речке. Стащил сапоги, откинул подальше "ароматные" портянки, потянул через голову гимнастерку. Снял и удивился - девушка по-прежнему сидела, обняв колени, и невидящим взглядом смотрела в огонь.
- Ты чего? Расхотелось?
- Нет, - помотала головой из стороны в сторону, взметнув свои белокурые волосы, - у меня купальника с собой нет. А идти потом в мокром белье... - передернулась, как будто за шиворот ледышка попала, завистливо посмотрела на полураздетого меня и вдруг, решительно поднимаясь, приказала: - Отвернись! И не вздумай подглядывать!
Распоряжение выполнил сразу, почему-то представляя, как она разоблачается и выглядит без всего - стройные ножки, высокая грудь... Пришел в себя, услышав быстрые удаляющиеся шлепки босых ног и крик "можно", повернулся, увидел краешек белых трусиков под аккуратно сложенным сарафаном и, содрав с себя оставшуюся одежду, побежал к речке вслед за девушкой.
Сделав несколько шагов по мелководью, рыбой ушел на глубину. Выплыл, нашел взглядом ее голову, отливающую серебром под светом полной луны, и саженками рванул к цели. Подплыл ближе, а Валентина, услышав плески, повернулась, погрозила пальцем "Не приближайся" и вдруг со смехом начала брызгаться. Не послушав - все равно в воде под ночным небом ничего не видно, одни контуры - подплыл ближе и ответил тем же. "Ах, так!", она нырнула, и вдруг почувствовал, как меня за ногу тянет ко дну. Вывернулся, нашел ее голову и сам несильно толкнул вниз. Всплыл, огляделся, начал уже беспокоиться, но тут же обнаружил появившуюся в паре метров барахтающуюся девушку. Рванул к ней, подхватил за локоть, потянул вверх.
- Дурак! Утопить же мог, - отплевываясь от воды, недовольно крикнула Валентина.
- Ты же первая начала, - отговорился и потянул к берегу.
Вцепившись в мою ладонь, сама начала подгребать свободной рукой и работать ногами. Ощутив дно, отпустила, встала, показав над поверхностью верх покатых плеч, откинула тяжелое серебро волос за спину и стала обеими ладошками оттирать воду с глаз.
- Колька, ненормальный. Я же не очень-то хорошо плаваю.
- Ну, прости, - виновато опустил голову, - не хотел. Думал, ты играешь.
- Дурачок, - неожиданно тихо, почти шепотом, ответила девушка.
Придвинулась ближе, схватила за голову, притянула, чуть нагибая, и прижалась поцелуем к моим губам. Сначала я просто не понял, что происходит. Потом, ощутив на себе ее упругие груди, обнял прильнувшую Валюшу, сам прижался к теплым мягким и, кажется, сладким губам. А затем вдруг с оторопью сообразил, чем упираюсь в ее живот. Девушка тоже почувствовала, оттолкнула, заплакала, повернулась и рванула на берег, отчаянно расталкивая воду. Я стоял и потерянно - ну не специально же, оно само - смотрел на удаляющуюся фигуру. Не в силах оторвать взгляда, любовался появляющимися из реки точеными плечиками, спиной со стекающими с волос струйками, смутно заметной из-за расстояния гибкой талией и уже только угадываемыми в темноте широкими бедрами.
Через несколько минут услышал:
- Колька, ты там еще не утоп? Вылезай уже, а то застудишь себе все на свете, - громко хихикнула и добавила: - Я отвернусь.
Еще издевается! Закрыв руками низ живота, потопал на берег. Действительно не смотрит - стоит на коленях в трусиках и лифчике спиной к костру, куда успела подкинуть дровишек, и, склонившись набок, отжимает волосы. Лихорадочно - а вдруг повернется?! - сгоняю руками с бедер воду и натягиваю трусы. Уф-ф, не стала подсматривать. Уже почти спокойно закуриваю, присев на корточки и опять утопая взглядом в завораживающем танце огненных саламандр.
- Коль, ну не дуйся. Я знаю, что у вас, мужиков, это как рефлекс.
- Все-то ты знаешь... - кося глазами, смотрю на захватывающее зрелище: Валентина поднялась, повернувшись лицом к костру, шагнула ближе, чуть ли не нависнув надо мной, и, медленно раскачиваясь при каждом движении, старательно расчесывала гребнем свою белокурую шевелюру.
Изящно пожала плечиками:
- Мама же врачом была - дома книг разных много было. И анатомические атласы тоже... - виновато хлопает глазками: - Просто не ожидала, что он такой крепкий и горячий может быть. Испугалась...
Я, уже не скрывая интереса, разглядываю чуть прикрытую только бельем красавицу. А она хоть бы что - то одной стороной повернется, другой... Еще пару часов назад под платьишком эти круглые коленки прятала, а сейчас вертится передо мной почти обнаженная, как будто назло демонстрируя всю свою женскую пригожесть. Ее длинные стройные ноги, освещенные пляшущими огненными сполохами от костра... Полная грудь, в такт движений поднятых рук пытающаяся, кажется, выскочить из явно уже маловатого для этого сокровища лифчика... И глаза на задумчиво улыбающемся прекрасном лице какие-то шалые, с хитринкой...
Н-да... В спешке отвернулся и натянул шаровары - теперь не так заметно, и можно вновь любоваться девичьими прелестями. Поздно - накинула сарафанчик, потрясающе ловким движением завела ладошки назад вокруг тонкой шейки и выдернула волосы из-под кружевного воротничка. Чуть помотала головкой, позволяя еще влажным лохмам разлететься-растечься по плечам, одернула платье, затянула поясок - как броней прикрылась платьем от моего нескромного взгляда. Посмотрела в лицо, одаривая улыбкой - в шалых бездонных очах плясали веселые бесенята, отражаясь от костра - решительно шагнула ближе, вздернула за плечи и... Ох, какие же все-таки у нее сладкие губы, глаза, щеки... Чувствую на языке соль от былых слез, но все равно сладкие... Обнимаю доверчиво прильнувшую Валюшу, уже зная, что чем-то опять уткнусь в ее живот, но не могу оторваться. Сердце колотиться так, что спирает дыхание... Лихорадочно целую милый носик, губы, закрытые глаза, опять губы, дотягиваюсь до ушка, еще губы, снова они... Осязаю через слои ткани затвердевшие соски на своей груди, прижимаю еще сильнее и вновь целую, не в состоянии отлучиться от ее горячих влажных губ...
Оттолкнула, когда я сдуру начал отпускать руки по ее спине ниже талии:
- Коленька, ну не надо... - яркий румянец на лице только подчеркивался светом костра. Опустила глаза и виновато призналась: - Я боюсь... - подняла с травы свою форменную тужурку с кубарями в петлицах, отряхнула, накинула на плечи, превращаясь из девчонки в старшего по званию, и распорядилась: - Поздно уже. Одевайся, гаси костер, и двинем в полк.
Провожая, еще не раз по пути наслаждался горячими поцелуями. Но на подходе к расположению как заледенела - ладошку из моей руки вырвала, чуть ли не по команде "смирно" замаршировала в своих гражданских туфельках.
- Валюша, - спрашиваю, - завтра придешь?
- Там видно будет, младший сержант Воскобойников, - отрезала, не повернув головы, и ушла.
Это у нее что, минутное было? А я-то, дурак, губу раскатал. Мне же не так много и надо - только видеть, как улыбается...
****
- Ты чего с нашей Снежной королевой сотворил, паршивец? - как с ножом к горлу пристал ко мне Елизарыч после обеда. - Носится по аэродрому веселая, улыбается всем, как Захарьева, когда от сродственников весточку, наконец, получила.
Маринка, оружейница второй эскадрильи, была родом из блокадного сейчас Ленинграда. Вести оттуда приходят страшные, люди голодают до смерти. А у Захарьевой там мать и младшая сестра остались. И вдруг письмо откуда-то из Узбекистана. Оказывается, туда ее родных еще весной этого года эвакуировали. Но по пути мать свалилась от брюшного тифа. Долго выздоравливала, и сейчас уже чувствует себя хорошо. Письмо шло почти три недели, но когда все-таки нашло адресата, счастливее человека в нашем полку не было.
Я только пожал плечами, даже не думая вытаскивать голову из лючка в фюзеляже, где смазывал подшипники качалки руля высоты. Усиленно делал вид, что совершенно не причем. Да и демонстрировать свою грустную от раздумий рожу совсем не хочется.
А через двадцать минут обнаружил младшего техника-лейтенанта Ветлицкую у нашего самолета. Пришла якобы проверить радиоприемник. Заставила забраться в кабину, завести мотор, чтобы проверить низкий уровень наводок от высоковольтных проводов. Убеждаясь, сама склонилась и прижала шлемофон к ушку. А когда глазастая Ленка, так и зыркающая своими зенками с Валюши на меня, на минуту отвернулась, шепотом приказала прийти на речку сразу после ужина. Ну вот, не могла раньше сказать - я ведь с самого утра как на иголках. Гадаю, что не так понял вчера...
Примчался из столовки на нашу полянку, противозенитным маневром ускользнув от комсорга эскадрильи - политинформацию он, видите ли, задумал о международном положении провести. Фигу ему под нос - сейчас по распорядку личное время.
Костер запалил на старом месте и сидел перед ним, поминутно оглядываясь, в диком нетерпении. Ну, когда же Валюша появится?! А потом сердце вдруг замерло - почувствовал на лице ее прохладные ладошки, накрывшие мои глаза. Сдвинул ниже и стал целовать тонкие музыкальные пальчики.
- Ждал? - низкий грудной голос немного подрагивал.
Повернулся, притянул к себе и накрыл ее губы своими. К чему сейчас какие-то слова, сама разве не видит, что жить без нее не могу?! Мы целовались, не отрываясь друг от друга, как будто в пустыне нашли оазис и насыщались живительной влагой. Пили и не могли напиться друг другом. Манящий трепет ее ресниц и восторженный блеск сияющих глаз были, словно будоражащее кровь обещание чего-то очень светлого, радостного. Тянулись сладкие мгновения, растягиваясь в долгие минуты. А наши объятия все длились и длились. Валюша была податлива и почти совсем не обращала внимания на мои руки, гуляющие по ее ладному телу. Позволила моей ладони взвесить налитую тяжелую грудь, пересчитать позвонки через тонкую ткань платьица, удивиться размеру упругой попы, ощутить под ладонью круглые колени. Только после попытки забраться по стройному бедру выше, к самому сокровенному, оттолкнула и, часто-часто дыша, запретила:
- Не лапай! Успеешь еще. И вообще, я пока бежала, пропотела насквозь - самой противно, - в Валенькиных опять как вчера шалых глазах плясали бесенята. - Пойдем сначала в речке ополоснемся, - не дожидаясь ответа, развязала поясок, нагнулась, руками крест-накрест ухватила подол и... Солнце было еще достаточно высоко - ее гладкая матовая загоревшая кожа буквально ослепила меня. Стоял и пялился, как на икону.
- Зенками насквозь протрешь, - довольно улыбнулась моему восхищению, аккуратно сложила платье и встала передо мной с упертыми в самый верх широких крутых бедер руками. Как будто специально демонстрирует всю себя в одном только белье. - Так ты пойдешь купаться? - увидела мои частые кивки, завела руку за спину, расстегнула лифчик, сняла, глядя на мою офигевшую рожу, звонко рассмеялась, сложила, засунула под сарафан, прикрылась ладошками, пряча топорщившиеся соски со светло-коричневатыми ареолами, и в ожидании посмотрела.
Ремень, сапоги, гимнастерка, шаровары полетели в разные стороны - с такой скоростью я еще никогда не раздевался. Она хихикнула, увидев внушительное вздутие на моих синих сатиновых трусах, изящно присела, сдергивая свои белые трусики, и, позволив мне только на долю секунды увидеть светлые завитки внизу живота, умчалась в речку, сверкая незагоревшими ягодицами. Решительно стянув с себя последнее, устремился вслед. Саженками догнал свою сердешную - теперь на все сто уверен! - на середине русла. Схватил за руку и потащил обратно хохочущую, брызгающуюся и только для вида упирающуюся. Нащупав ногами дно, обнял и приложился к губам. Прижимал к себе одной рукой, другою исследуя доставшееся мне богатство. Удивительно гладкая тонкая бархатная кожа, через которую прощупывался каждый позвонок. Упругая попа, переходящая в стройные бедра. Попытался было забраться между нашими телами, но был остановлен:
- Коленька, не надо туда, я боюсь... - и плотно стиснутые ноги. А вот изучать все выше пояса мне, кажется, позволено без ограничений. Тем более что когда на мелководье поставил ее на какой-то бугор на дне, начал свое познание только губами. Валюша гладила меня по голове своими ласковыми ладошками, прижимала... Потом сама потянула из воды.
На берегу вдруг застеснялась, прикрываясь руками. Проскользнула к принесенной противогазной сумке, вытащила большое полотенце и завернулась. А потом засмеялась, глядя, как я заслоняю ладонями низ своего живота. Засмеялась, сдернула рушник, открывая всю себя, и протянула:
- На, прикройся, если передо мной стыдно.
Сказала и как будто стерла из меня всякую стеснительность. Подошел, не пряча свою готовность ко всему на свете, взял полотенце обернул ее, вновь поцеловал...
Мы лежали рядышком на расстеленном рушнике, и я в который раз изучал упругие груди любимой всеми возможными способами, стараясь делать это как можно ласковее, а она тихо-тихо причитала:
- Николенька, миленький мой, ну потерпи чуть-чуть. Дай мне свыкнуться хоть немного. Ну, хороший мой, всего-то недельку-другую.