Блестящая, серебристая, снулая и бьющаяся, топорщащая красные жабры и беззвучно разевающая рот. Плоские, как тарелки, камбалы, и узкие, как ножи, угри, сосредоточенные осьминоги, перебирающие бородавчатыми щупальцами, и легкомысленные креветки, вареные, посоленные, сушеные, вяленые, выполняющие здесь роль подсолнечных семечек – вся земля была усыпана высохшими невесомыми розовыми шкурками. Гомон, скандальный бабий гвалт и жлобский мужичий ор носились над толпой, где-то кто-то кого-то бил, и туда, придерживая рукоятку меча у пояса, поспешал сияющий шлемом на солнце блюститель, а продавцы, пользуясь этим, украдкой плескали целые ведра солоноватой воды на уже подернувшуюся тоскливым запашком рыбу на прилавке, чтобы она, очухавшись, вновь открыла рот и закопошилась, выглядя более свежей, чем есть на самом деле.
К полудню солнце долбануло сверху прямой наводкой, и все, как по команде, выпустили рукоятки ворота и сели в пыль спиной к нему, желая поймать хоть минимальную тень себе на раскаленный затылок. Откуда-то появились и пошли по рукам ромбовидные лепешки, судя по всему, просяные, напоминающие внешним видом "корж молочный 16 копеек" из школьного детства, а вкусом – пригоревшую к сковородке корочку каши оттуда же.
"Негусто", – подумал Андрей, борясь с желанием отложить про запас для двоих, ищущих сейчас ему работу, и заставил себя съесть все до конца. "Украду, что повкуснее", – подумал служитель российской Фемиды, чувствуя все меньшее уважение к Фемиде натуральной, античной. Появилась чаша без ручки. Андрей сначала передал ее дальше, поглядел, что с ней надо делать. Оказалось, пить. Теменев отхлебнул недобродившую сладковатую брагу и с внезапным приступом ностальгии представил логотип "Балтики".
А тут еще эти двое. Они подходили поглазеть на Андрея и раньше.
Переговаривались, хмыкали, тыкали друг друга кулаками в бока, прикрытые кожаными куртками медными пластинами. Сперва он принял их за легионеров, но потом разглядел глаза: маленькие, наглые, заплывшие на нетолстых вроде бы лицах, они воплощали безделие и вседозволенность. Два смуглых и, по местным меркам, здоровенных, чуть пониже Андрея, парня шатались по базару, периодически ни с того ни с сего влепляя зуботычину какому-нибудь узкоглазому или, наоборот, светловолосому торгашу. А тот не только не возмущался и не выказывал огорчения, а принимал приветливо-виноватый вид и предлагал угоститься печеным трепангом в рисовой лепешке или лапкой морской собаки. Если продукция не была готова для немедленного употребления, то парни в шлемах отходили от прилавка, пробуя на зуб блестящий кругляшок монеты.
Частная охранная фирма, понял Андрей, вернее, с поправками на местность, отпущенные на заработки стражники с виллы какого-нибудь консула или, скажем, самооборонное ополчение славных свободных горожан квартала за улицей Кривоногой Козы. На подобных пареньков он нагляделся еще в Питере. Ни рыба ни мясо, но по запаху чаще все-таки рыба, они сторожили вещевые барахолки, совращали пэтэушниц в вестибюлях охраняемых колледжей и, ненароком выставляя вперед рукав серой милицейской формы, но пряча шеврон на другом рукаве, где значилась какая-нибудь "фирма "Пантера"", буянили в кафе и электричках, всем своим видом намекая на возможность применения табельного оружия. Правда, там волосы у них были посветлее, а у тех, кто угодливо улыбался им из-за прилавков, – наоборот, но усмотреть в этом принципиальную разницу смог бы разве что Анатолий Белаш.
– Здоровый, – кивнул один из стражников другому на Андрея, который, привалившись спиной к нагретым доскам, честно пытался сделать второй глоток пива с коржиками. – Во как вымахал.
– Они там, на севере, по снегу ходят, снегом закусывают, – пояснил второй, морщась от головной боли и скверного настроения. – И пятки у них белые, и внутри все белые, как треска соленая.
– Ты на старика-то рядом погляди. – На секунду в голосе частного охранника мелькнуло сочувствие. – Ведь еле дышит, доходяга, полдня мотался по солнцу. А этому хоть бы что, только пивко, свинья, попивает.
Андрею, наконец, пришлось признать, что разговор идет о нем, и скиталец во времени поднял глаза. Охранники высились перед ним, отражая солнечный блеск полированными наколенниками с вычеканенными козьими копытами.
– Глядит, ты посмотри на него, глядит еще. Как собака, точно! Понимать-то понимает, а… Не, ты погляди, ему еще не нравится чего-то… Ну что, орясина? Может, скажешь чего умного? Чего вам там у себя не сидится? Что вы сюда прете-то, на рынке грязь месить? Неужели там у вас, на Кавказе вашем, до того хреново?
Это было самое северное из географических названий, усвоенных стражником в результате регулярного посещения по выходным общественно доступного Форума.
– Да брось ты его, – посоветовал менее образованный и потому более рассудительный товарищ, – чего с пнем лясы точить? У него тоже хозяин есть, пусть он и разбирается.
– Вот пока мы таких, как он, будем в город пускать, – кипятился первый, – у наших стариков не будет рабочих мест, а мы с тобой так по рынку шататься и будем, потому что кое-кто русобородый…
– Тихо ты! – цыкнул рассудительный.
Андрей, почувствовав, что острота конфликта отдалилась от него лично, попытался навести дипломатические мосты, которые в дальнейшем могли бы оказаться полезными, войти, так сказать, в контакт с местными властями.
– Человек человеку брат! – со всей возможной проникновенностью и верным произношением проговорил он.
Оба стражника замерли, будто пронзенные одной стрелой. Потом медленно обернулись к сидящему.
– Че ты сказал? – неприятным голосом осведомился посетитель форумов. – Нет, ты слышал, че он сказал?
– Он других слов не знает, – совершенно справедливо заметил рассудительный. – Его так научили, они повторяет, как попугай.
– Нет, ты слышал, чего он сказал? Ты слышал, как он сказал? Пусть он сначала говорить правильно научится, а потом в братья лезет! – Миска с остатками пива полетела в одну сторону, недогрызенный коржик – в другую.
Андрея ухватили за грудки и притиснули к вороту, уложив на рукоятку спиной. К самому носу притиснулось румяное, с багровой вмятиной от шлема на лбу остро пахнущее луком лицо. Ломким юношеским баритоном оно отчетливо проговорило:
– Не брат ты мне…
О том, что было дальше, торговцы из окружающих место происшествия лотков рассказывали друг другу по-разному, уж очень быстро все произошло. Рослый бледнолицый раб, оттолкнувшись ногами, перекувырнулся через ворот, одновременно потянув стражника на себя, тот сделал шаг и взвыл, не столько увидев, сколько почувствовав, куда вошла злополучная рукоятка. Вообще-то, по строгим правилам патрулям на рынке вменялось носить защиту на паху, но, много лет не встречая ни малейшего сопротивления со стороны торговцев, они манкировали строгими уложениями. Рассудительный товарищ попытался было извлечь меч, но тот некстати застрял, возможно, и потому, что накануне им разделывали реквизированного на соседнем базаре жирненького козленка, а после не чистили.
Поэтому все окружающие не имели удовольствия увидеть, как северянин двумя диковинными ударами босых ног под завязки шлема справа и слева сшибает этот шлем и третьим направляет обалделого и уже нисколько не рассудительного стража в мидиевый садок, потом возвращается к первому оппоненту, все еще согнувшемуся, словно разглядывающему, как впитывается в пыль пролитое пиво, и придает тому дополнительное ускорение. Звон.
Халтурно сработанный шлем мнется о доски ворота. Охранник опускается в пыль, и туберкулезный старик с удовольствием тычет в него истоптанной сандалией. Чистый нокаут.
Андрея окружило, как ему показалось, полрынка. Кто-то хлопал его по голому плечу, весьма больно, кстати, кто-то дружески терся носом о нос, – лейтенант Теменев едва успел вспомнить, что в этой разноплеменной толпе всякое действие следует по умолчанию рассматривать как приветствие, а то и в качестве знака признательности и восхищения. Кто-то сунул ему в руку запеченного трепанга, Андрей, не переставая улыбаться, сшамал этот архаичный хот-дог, не забывая улыбаться в ответ улыбкой типа "Ребята, ну я, собственно, ничего такого не сделал". Но было приятно.
И все кругом в один голос называли его Валей. Сначала Андрей, улыбаясь поправлял, потом передал. Какая, хрен, разница?
– Vale! Vale! – слышалось вокруг.
– Что здесь происходит? – послышался вдруг начальственный голос, сравнимый по мощности со всем шумовым фоном рыбного рынка столицы Римской империи.
Улыбки на лицах окружающих стали гаснуть одна за другой. Возникло массовое движение к периферии толпы, обступившей Андрея, и зашуршали тихие латиноязычные шепотки: "Разрешите пройти, мне пора, у меня камбала там сохнет". Очень скоро Теменев смог узреть стоящего впереди солидного отряда с уже знакомыми козьими копытами на знаках различия человека в закрытом шлеме. Телосложение гражданина язык не поворачивался назвать хилым.
– Галлус появился… – зашумели в толпе. – Проконсул по рынкам.
Конечно, начальник охраны рынков не был проконсулом, но прозвище свое оправдывал грозным видом. Суетящийся перед ним стряхивающий мидий с доспехов стражник выглядел особенно ненадежным служителем правопорядка.
– Сопротивление при задержании! – бормотал он. – Наглое нападение, пьяный дебош… Мы давно говорили о неблагонадежности в районе продажи камбалы!
Гигант в шлеме прошел мимо стражника и остановился перед Андреем. Тот стоял с пакетиком сушеных креветок в руках, у его ног валялись образованный стражник и небольшая рыба-пила, принесенная, должно быть, какой-нибудь торговкой, у которой особенно накипело против охранного предприятия.
– Валя, – на всякий случай представился Андрей.
Проконсул по рынкам внимательно поглядел на него и, словно ему понравился учтивый и вместе с тем смелый тон, снял шлем. Стали видны, будто вырубленное из нормандского гранита лицо и густая русая, подстриженная по моде борода, выдающая варвара" закрепившегося в Вечном городе и даже добившегося некоторого положения. Не зря начальника охраны называли Галлом.
– Vale! – оценивающе проговорил и он, коснувшись кожаной, с металлическими поковками перчаткой седоватой пряди на виске. Потом обратился к парню в мидиях: – Избил вас, говоришь?
– В кровь! – подтвердил тот. – И еще издевался по-всякому! Потом как звезданет меня по лицу! Сознание из меня вон…
– И правильно сделал! – рявкнул Галлус. – Сознание из него… В чем у тебя меч? Меч в чем, спрашиваю? А туда же: "Розыски козленка ведутся ускоренными темпами"! А этому покалеченному, чем на форумах целыми днями сидеть, хоть раз в гимнасий заглянуть бы для поддержания физической формы! Вас скоро не только гладиаторы, вас гладиаторовы шлюхи убивать будут. Оружие! Сдать оружие! А потом забери эту падаль, и чтобы я вас на рынках больше не видел. Ни вас, ни вашей Самообороны хромой козы! Вдвоем, вооруженные, не могли справиться с одним доходягой рабом! Ты чьих будешь? Молчит проклятый! Чей раб, спрашиваю всех присутствующих! Чей? Ну что, можно подумать, он сюда сегодня утром сам пришел? Ладно, вот что, мне ждать недосуг. Вот кладу кошелек с сестерциями по среднему курсу за взрослого раба мужского пола. Ежели кто тронет кошелек до прихода хозяина вот этого, который с пилой в руках, руки поотрываю! Хозяину передайте: я его выкупаю! У меня как раз зарезали десятника-рудиария на дворе, где петушиные бои!
И он поволок не выпускающего мокрую увесистую добычу Андрея через толпу. Андрей заботился о том, чтобы нечаянно не поранить нечаянного благодетеля носом рыбы-пилы, и, кстати, рыбный запах не казался ему теперь таким уж противным. За парочкой поспешали угрюмые стражники, вполголоса бормоча: "Вот еще один белый теперь над нами начальником". Эх, не слыхали они еще про Анатолия Белаша…
* * *
– Ф-фу, – тяжело перевел дух сторонник истинной республиканской свободы, откидывая искривленными пальцами плащ с лица. Хотя с конспиративной точки зрения ничего удобнее, чем бродить по столице и ближайшим ее пригородам надежно укутанным, римские патриции, да и плебеи пока не придумали, но, Гефест их всех подери, до чего же жарко бывает к полудню! Только добравшись до прохладного портика небольшого дворца с уютным внутренним двором, поднятым на уровень второго этажа, где чудесным образом журчал фонтан с голубой водой и золотистыми карасями, главарь антиправительственного заговора позволил себе вдохнуть полной грудью.
– Располагайся, наш новый друг и соратник, – любезно проговорил он, одной рукой обводя просторную залу с малахитовыми колоннами у двери, открытой прямо на плоскую крышу-балкон первого этажа, а другой вытирая крупные капли пота со лба. – Располагайся же и хорошенько отдохни перед тем, как мы направимся на Форум и, воспользовавшись твоим редкостным красноречием, донесем наконец нашу позицию до каждого, кто пользуется неотъемлемым правом римлянина свободно обсуждать любую тему в местах, где это санкционировано вышестоящими инстанциями! Я же пока переменю одежду и умащу себя благовониями. Не присоединишься ли и ты ко мне в этом небезынтересном времяпрепровождении, моя великолепная Феминистия?
Вошедшая мягкой кошачьей походкой следом за мужчинами матрона ласково улыбнулась и покачала головой:
– Ведь гость может заскучать, о мой мужественный Геварий, – укоризненно заметила она. – Или же у него возникнут вопросы относительно предстоящего выступления. Любые разъяснения, – она бросила на Хромина быстрый взгляд, – я готова дать вам, дорогой Семипедис.
– Поболтаем, – осторожно согласился Дмитрий Семипедис, – а вы умащайтесь, моститесь, умащивайтесь, короче говоря. Не беспокойтесь, я подожду.
Названный Геварием величественно двинулся во внутренние покои, но, остановившись на полдороге, тревожно огляделся:
– Только, ради Феба и Гименея легкокрылого, не подумай, что это мой дворец. Роскошь мы презираем, а это помещение предоставил нам на время для общего дела один патриций, преданный справедливости всей душой, но ныне пребывающий в отъезде.
– На Крите он пребывает, – уточнила Феминистия, дождавшись, когда шаги Гевария затихнут в мраморном лабиринте внутренних покоев дворца. – Сослали его на Крит. А друг Геварий всегда рад скупить чего-нибудь по дешевке на благо общего дела. Но поскольку он знаком с твоими работами о бессребреничестве…
– Не жалуешь ты что-то друга Гевария, – напрямик заметил Хромин, заглядывая в темные глаза матроны, словно ожидая увидеть в них продолговатые кошачьи зрачки.
Не вышло. Тонкая и гибкая Феминистия мгновенно отклонилась и пошла к фонтану. Окунула руку в голубую воду, подождала, когда рыбка подплывет, уставится на перламутровые ногти глупыми глазами.
– Я с ним сплю, – мрачно пояснила она, – и сплю не потому, что он так уж хорош собой, молод и горяч, а потому, что консул, замышляющий заговоры, рано или поздно может стать кесарем, это проверено. А, кроме того, в этом городе, – она метнула быстрый взгляд туда, где из оконного проема падал косой квадрат дневного солнца, – живут с полсотни мужчин, жаждущих моей смерти. И ни одного, слышишь, ни одного, кто желал бы меня саму: не денег, не влияния и не покровительства… Разумеется, я веду речь о людях благородных образованных и красноречивых, о таких римлянах, что даже на чужбине не теряют доблестного облика и даже становятся еще большими римлянами.
Пальчики с перламутровыми ноготками совершили молниеносное движение, и один из золотых карасей забился в изящной руке, впрочем, подумав секунду, Феминистия отпустила рыбешку и обернулась. Хромин стоял у окна, откуда било солнце, и, прищурясь, глядел на улицу.
– Силуэт… Белый силуэт… – бормотал он, словно пытаясь угадать за изящными очертаниями классических архитектурных силуэтов свою или хотя бы ее судьбу. Но напрасно матроне показалось, что ее не слушают. Стоило подойти неслышным шагом и коснуться плеча – честь, которая повергла бы к изящным ногам Феминистии любого из посетителей привилегированных лож Колизея (кроме самых погрязших в извращенной и кровосмесительной любви), – как хладнокровный философ произнес:
– Ну, спасибо на добром слове. Но, честно говоря, я не римлянин…
– Что ж ты, кельт, что ли? – расхохоталась молодая матрона. – Ладно, стандартные приемы с тобой не катят. Обычно надо ведь восхититься умом и талантом, и мужчина твой. Но я-то читала и другое твое сочинение, то, что на розовом пергаменте, да, Семипедис, не хмурь бровей так недоуменно. Хорошо понимаю, что кокетничать с тобой все равно, что ловить пчелу на мед. Хочешь знать, чего ждет от тебя Геварий и какую речь следует произносить на Форуме?
– Неплохо бы… – неуверенно пробормотал Хромин, взъерошив желтую шевелюру.
– Вся к твоим услугам! – со знакомой усмешечкой воскликнула Феминистия. – Но, согласись, в одном старый хрен определенно прав – жара несусветная. Не поможешь ли ты мне, прежде чем мы углубимся…
Хромин автоматически протянул руки, будто принимая пальто в гардеробе, и через секунду уже держал в руках кокетливую тунику, под которой, как выяснилось, на отчаянной девице благородного происхождения не было ничего. "А чего ты ждал? – мрачно подумал Дмитрий. – Бюстгальтера? Комбидресса?"
– Пока я не остыну, не оденусь, – ультимативным тоном произнесла дамочка, совершая уже знакомое хватательное движение пальцами, после которого глаза самозваного философа несколько расширились, а дыхание участилось. – И да поможет нам обоим Артемида девственная, чтобы это произошло, прежде чем мой возлюбленный консул и радетель о народном счастье умастит себя благовониями!
Как раз в этот момент по ступеням наружного крыльца здания, недавно купленного за бесценок блестящим оратором и политическим деятелем старой школы Геварием, легкими шагами серны сбежала изящная девушка, облаченная в мужскую тогу, а следом выкатился и запрыгал по ступеням, пересчитывая их коленями, локтями и ребрами, бородатый человек. Бородатого девушка поймала внизу лестницы, как опытный вратарь футбольного клуба "Рома" ловит мяч, летящий с одиннадцатиметровой отметки.
– Дядюшка! – воскликнула она участливо. – Вы не ушиблись?
– Пошли вон, бродяги! – вопил кто-то сверху голосом, которым благоразумное провидение награждает лишь привратников, вахтеров и ночных сторожей. – Сначала оденьтесь, как следует, а потом за родственников ходатайствуйте! Не надо нам ваших кузенов, сказано же вам, пятый раз сказано!
– Похоже, мы тут уже были, – пробормотал Святослав Хромин, неуверенно поднимаясь на ноги и поправляя на плече тогу, чтобы прикрыла маечную лямку. – Но понимаешь, Азазель, эти все колоннады так похожи…
– Как сказал ваш великий поэт, – привычно заметила Айшат, – "Я в сотый раз опять начну сначала…" Как бы ни было грустно ваше положение, дядя Слава, мое еще грустнее. Вы не знаете, что будете есть сегодня вечером. А я не знаю, где мой муж…
Дядя Слава поглядел на нее и максимально четко ответил на заданный вопрос, упирая на созвучие со словом "где". Он хотел таким образом выразить давнюю неприязнь к старшему брату и одновременно посочувствовать названой племяннице, к которой за неполный, но убийственно жаркий день успел привязаться, будто и впрямь приходился ей старшим родственником. Но Айшат поняла его по-своему и, как знает читатель, оказалась значительно ближе к истине. Она почувствовала, что ее муж ей сейчас с кем-то изменяет, и это, если учесть крайнюю кратковременность предшествовавшего семейного счастья, располагает к переходу мышления на более драматически ориентированных представителей женской лирической поэзии. Скажем, Ахматова…