– Две отлично подготовленные группы захвата! – с возможной внушительностью проговорил юноша. – Причем с двух диаметральных направлений. Мы оба тут же обнажили свое оружие…
– Что ты подразумеваешь под этим словом? – мрачнее мрачного усмехнулся Лулла.
Юноша, как ни подавлен он был, обиделся.
– Вот что я подразумеваю! – сдержанно, вполголоса, чтобы не слышали за шторой, взвыл он, доставая из складок тоги медный меч, носящий следы соприкосновения с пистолетной пулей девятого калибра. – Нас обезоружили сперва при помощи неизвестного мне оружия, а затем при помощи приемов неизвестной борьбы!
– Знаешь, со сколькими неизвестными решается уравнение, даже простое, не квадратное? – невесело спросил владыка империи-республики, массируя надбровные дуги. Встал, прошелся по зале. – Или вас этому в братстве Деяниры не обучают? Допустим, попали в плен, со всяким бывает, в конце концов, и великий Юлий у пиратов пару дней гостил. Но потом великий Юлий разыскал каждого и всех, как и обещал, повесил. Как поступил ты?
– Лишь вернулось ко мне сознание, я понял, что объект по-прежнему рядом. Один из варваров допрашивал его, потом повернулся и ушел. Разговор велся знаками, и, будучи связанным, знать его содержания я не могу, но, пользуясь их занятостью, сумел высвободить руки…
– И?
– Не найдя своего меча, воспользовался этим, погнутым, но все еще острым.
Повисла тишина.
– Перстень? – спросил Лулла спокойно, протянув руку.
Парень с погнутым мечом в руках ссутулился еще больше, чем когда вошел.
– Его не было на пальце объекта.
В зале лязгнуло – это диктатор единым, хорошо отработанным движением обеими ладонями сдавил с боков лезвие меча в руках у посетителя, крутанул так, что рукоятка сама собой въехала тому в солнечное сплетение и натолкнулась на бляху скрытого под тогой панциря. Но и опосредованного удара хватило, чтобы повергнуть визитера наземь.
– Брось ты валяться, – с отвращением ополаскивая руки в ванне, пробурчал Лулла, – не так уж и больно. Я скорее поверю, что ты, брат Деяниры, зарезал не того, чем в то, что беглый по своей воле расстался с перстнем, из-за которого, в сущности, был сослан, да и возвращен тоже.
– Верь мне, великий! – простонал юноша, осторожно становясь на четвереньки.
– Вот не надо! – замахал руками диктатор. – Не надо тут соблазнительных поз и трогательных изгибов! Я тебя послушал, теперь послушай меня. Твой объект наблюдения уже дней десять как в Городе. Разумеется, примкнул к группе Гевария и уже разработал им программу, о которой говорят: "Ни фига себе загнул!". Это его почерк, согласись, – дерзко до фарса, но эффективно до крайности. И главное, на пальце у него цел-целешенек твой любимый перстень.
Брат Деяниры некоторое время слушал, тараща глаза и медленно качая головой из стороны в сторону.
– Спрашивается, – с грамотным жестом трибуна, сопровождающим не требующий ответа вопрос, заключил Лулла, – за каким Хроносом я отдал братству Деяниры несколько прекрасных отшлифованных алмазов? Затем, чтобы они выделили мне в помощь наиболее квалифицированного сотрудника или чтоб ты тут раком ползал?
– Этого просто не может быть! – застонал юноша. – Это подлог! Это самозванец! Это фальсификация, в конце концов!
– Сколько умных слов! – деланно всплеснул руками диктатор. – А ты не слыхал о таком старом приеме, как двойники? А ты не догадывался, что лучшее время для подмены, это когда ты валяешься в несознанке? А ты уверен, что это нападение было для твоего объекта такой уж неожиданностью и что он заранее не расколол тебя, пытливого ученичка, и не припомнил каноны твоего братства, предписывающего уничтожать все, до чего сами не можете дотянуться?
– Не говори плохо о братстве! – умоляюще прошептал юноша, озираясь. – Ты можешь убить меня на месте, но…
И тут диктатор наконец-то вышел из себя.
– Да почему убить? – заорал он так, что из-за портьеры высунулся Плющ, но тут же, смекнув, что измена его любовником не осуществляется и жизни любимого ничто не угрожает, спрятался снова. – Да что у вас у всех за мания? Атавизм какой-то, прости меня Юпитер! Умом надо до всего доходить, умом! Не надо меня лобызать, не надо, на мне сандалий нет, я голый!
Некоторое время оба переводили дух так интенсивно, что зеленокожий раб высунулся вторично с ревниво-подозрительным видом.
– Ну что ты там торчишь? – устало, но уже совершенно спокойно покачал кубической головой кесарь. – Через пять минут я ухожу, всех визитеров перепиши на завтра. А ты, юный мой убийца, поплачешь дома в теплом триклинии у мамы на коленках. До послезавтра поплачешь. Через два дня он собирается выступать в сенате. Хоть сейчас и не сезон, чует мое сердце, через полгодика они протащут его и в сенаторы, а пока он только выступает. Вот там ты на него поглядишь и скажешь, что ты думаешь по поводу старинных капищ и неизвестного оружия.
– Чем я могу тебе отплатить за великодушие?… – дрожащим голосом начал коленопреклоненный. – Поверь, я оправдаю доверие.
Диктатор уже подошел к двери, украшенной черной, на восточный манер, вязью и задумчиво смерил визитера взглядом от ног до склоненной макушки:
– Как тебе сказать… Есть сегодня на вечер одна работенка с арбалетом. Но вот об этом точно никто знать не должен. Это ты можешь понять?
И, уловив едва заметный боязливый кивок, диктатор Лулла гаркнул на всю приемную:
– Плющ! Неограненные изумруды положи на место, тут один доброволец нашелся. И дай мне, пожалуйста, вытереться и что-нибудь на себя накинуть. Я же не голый в катакомбы полезу, правильно?
* * *
Хотя за время, прошедшее с памятного вечера на этрусском капище, Андрей и походил по этому городку, размерами напоминавшему Зеленогорск, постройками – скверную декорацию из Голливуда, а самомнением – самую что ни на есть распальцованную Москву, но в такие трущобы, как те, куда вел их теперь Феодор, он еще не забирался. Даже подросток Саня перестал нацеливаться улизнуть в переулок потемнее. Теперь скин, заглянув в этот переулок, невольно держался поближе к взрослым, сохраняя тем не менее сквалыжную унылость, характерную для завсегдатаев детской комнаты милиции.
– Я тебя не спрашиваю, для кого ты побираешься по улицам, – продолжал увещевать его Андрей, – я тебе говорю, чтобы ты пошел, поглядел, где мы живем. Не хочешь пожрать, сытый ты очень, я тебя не уговариваю, самим больше останется. Но вот заметут тебя завтра на рынке, и не я замету, а Галлус, скажем, куда ты побежишь? К нам побежишь.
– Я к ментам не бегаю! – с последовательностью заевшей виниловой пластинки отвечал подросток.
Разговор велся по-русски, что ничуть не обижало, по собственному его заверению, ковыляющего впереди Феодора. "Я сам, знаете, так поступаю, когда соотечественника встречу. Одна радость в этом богами проклятом Городе". По-русски же Андрей высказал все хорошее, что думает об уголовной этике разлива Анатолия Белаша, об умственных способностях бритоголовых хулиганов и о самоуверенных отроках, у которых гонора на стадию, а умишка на полпяди.
– Ты уже думать по-нашему разучился, – презрительно хмыкнул Саня. – Вот опять ишачишь на этого черного. Опять кому-то прислуживаешь.
Пара подозрительных харчевен, приглушенный свет факелов, полуразрушенный колодец рядом с какой-то карликовой сосенкой, носящей ублюдочное название пинии, к ней привязана чья-то лошадь. Андрей подумал было, что это и есть цель их ночного путешествия по трущобам, очень уж напоминала коняга оставленный с включенным мотором автомобиль для штандартенфюрера Штирлица. Вот сейчас Феодор поблагодарит их, вскочит на коня… и домой они доберутся за полночь, придется стучать в ворота, а ребята уже спят, и Айшат будет горевать, что оставила на сковороде только треть и та уже остыла, подогреть бы надо. А Слава Хромин по-стариковски, на правах всеобщего дядюшки, станет упрекать лейтенанта российской госбезопасности за то, что поздно приходит, они же волнуются, так же нельзя, мало ли кого можно на дороге встретить. А этот бритоголовый волчонок будет жрать причитающуюся ему, Андрею, жареную рыбу и выбирать, что бы такое пооскорбительнее сказать гостеприимным хозяевам. Возможно, пройдется по поводу неславянского происхождения Айшатки или заявит, что историк предал идеалы борьбы Бати – Белого Магистра, и вот теперь всем заправляют грязные патриции.
Феодор аккуратно обошел лошадь, отгреб ногой грязное свалявшееся сено, и в свете восходящей луны, равно как и собственного факела, Андрей смог разглядеть небольшие дверцы, что-то вроде люка винного погреба, какие устраивают в ирландских домах прямо на улице перед домом, чтобы удобнее было грузить бочки с темным элем. Фишка заключалась в том, что самого дома не было, виднелось лишь что-то вроде заброшенного фундамента на месте снесенного сарая. Но рядом в заросшей грязью нише виднелись дверцы, не вызывавшие, честно говоря, желания отпирать их. Ну, дохлая собака в компании живых мокриц. Ну, может быть, расколотая амфора – уютное обиталище личинок мух. Много ли дверец, которые стоило бы открывать, видели вы на помойках?
Феодор присел на корточки и плоским ножом, сделанным из лопатки тура, выковырял землю, слежавшуюся вокруг массивных железных колец. Взялся за них, как за ручки, не опасаясь замарать ладони ржавчиной, и с силой, неожиданной в таком седовласом и пухловатом старичке, открыл обе створки.
– Вас с собой не приглашаю, – сообщил он с обычной своей приветливой улыбкой, – даже настоятельно не рекомендую. А в залог вашего послушания забираю с собой этот факел. Будьте рассудительны, смелый страж мой, я не возражал против присутствия мальца, так и вы не взыщите, что придется ожидать меня в неведении на поверхности. А теперь отправлюсь в царство мрачного Аида, и да поможет мне супруга его не переломать ноги на этой долбаной лестнице.
Действительно, вниз вели выщербленные ступеньки, но глубок ли этот потайной ход, разобрать было нельзя. Вот Феодор, по-бабьи подобрав тогу, шагнул на первую ступеньку, вот колышущееся пламя факела осветило низкий свод подземелья. Вот тень таинственного старика скрылась, а потом и эхо его шагов затихло. На поверхности земли, на окраине Вечного города остались только лейтенант ФСБ, юный гопник с Лиговки и лошадь, похожая на автомобиль с включенным мотором.
– Ну, – с невиданным сарказмом осведомился гопник, – и где нас тут накормят твои расчудесные друзья? Мы что же, всю ночь тут торчать будем?
– Я тебя не держу, – устало сказал Андрей. – Иди ты куда хочешь.
– Вот это здорово! – возмутился Саня. – Вот это мило. Ты сам-то выйдешь отсюда? Я, например, обратной дороги не найду. Сначала, блин, затащили, а потом, блин…
– А потом, блин, тебя, маленького, оттрахали! – завелся Андрей. – По-хорошему с вами никак, по уму тоже никак, на тебя что – орать надо, чтобы ты на задних лапках бегал? Куда? Куда, блин, пошел?
– А чего, блин? Ты сам говорил, куда хочешь иди.
– Да не туда же, тебе же сказали…
Мальчик упорно стремился вниз по каменным ступеням, а хватать его за ухо второй раз за вечер Андрей счел педагогически неправильным: воспитательный прием утратит свежесть.
– Может, тебе, блин, менту, блин, и в кайф выполнять приказы этого черного, не знаю я. Может, ты с черной спишь… Может, ты и сам черный…
Подзатыльник, который влепил ему Теменев, был не сильнее предыдущего, но пребывающий на склизких ступенях малолетний преступник и сквернослов потерял равновесие и, воскликнув для ровного счета еще раз "блин!", покатился в подземную тьму, громыхая тряпочным поясом. Как видно, до поимки он уже пару раз прогулялся по рынку.
Андрей огляделся по сторонам. За спиной огромным, наевшимся осьминогом дремал Город. С другой стороны, из-за городской заставы, где в этой нездоровой части Город граничил с болотом, поднимался зеленоватый в свете луны туман. Туман словно оседал на ветвях пинии, и ее ветви неприятно блестели; так же маслянисто блестели ручка коновязи и зеленоватые стенки колодца, за которым, словно стая побитых и заснувших псов, теснились лачуги, сделанные в эту эпоху, не знающую ни автомобильных свалок, ни гофрокартона, бог знает из какого утиля. Рядом, маслянисто поблескивая, мерно урчала незнакомая лошадь. Андрей сплюнул с досады и на ощупь побрел вниз, мысленно упрашивая Селену заглянуть в эту нору, достойную разве что крысы Шушары, преданной смерти достославным Буратино.
Саня обнаружился на третьем повороте, и сначала Андрей, грешным делом, испугался, не свернул ли себе мальчишка шею при падении, настолько неагрессивно воспринял тот прикосновение ментовской ладони к своему драгоценному колючему затылку. Но очень скоро выяснилась причина такого дружелюбия. Скин прильнул глазами к крохотной щели, оставшейся между камнями. Оттуда в черную темноту коридора пробивался узкий луч света из куда большего помещения уровнем ниже.
"Катакомбы…" – вспомнил Андрей бессвязные слова, оброненные в толпе на рынке, и неуверенные суждения, слышанные от Святослава Хромина. Трудно сказать…
– Ты только смотри, – бормотал восхищенный Саня, мигом забывший все идеологические противоречия и превратившийся в нормального подростка, отломавшего доску от летнего кинотеатра и теперь уверенного, что будет бесплатно смотреть все непристойные фильмы, куда не пускают детей до шестнадцати. – Это прямо как в "Брокенсворде", точно!
Лишенный возможности смотреть, ибо Саня прилип к щели прочно, Андрей вслушался. Хорошо поставленный голос вещал:
– Итак, что скажет нам вновь прибывший друг Феодор?
Голос произносил это имя твердо, на латинский лад, но голос, послышавшийся в ответ, мягкий, вкрадчивый и вместе с тем непререкаемый, принадлежал, без сомнения, магнату петушиных боев:
– Не скажу, что принес совсем добрые вести, но ведь информация ценна всегда. Люди ходят на петушиные бои. Ведь этого вы ждете от меня, а не рассуждений на тему, что вам следует делать. Вас интересует только – не меньше ли стали ходить на петушиный двор? Нет, друзья, не меньше… Но и не больше, и весь вам на это сказ. Мы знаем, что петушиные бои – это не способ управлять народом. Но это верный признак того, насколько народ управляем, ибо сказано…
– Хлеба и зрелищ, – подхватил третий голос, тяжелый и охриплый. – Но не кажется ли вам, дорогой Феодор, что народу может надоесть однообразное зрелище побед петухов, выращенных одними, так сказать, руками. Те же руки, насколько мне известно, которые вносят деньги на свои же ставки, и собирают их потом преумноженными. Поистине ваша флейта, дорогой Феодор, будет поискуснее флейты Марсия, но, если вы помните, и с него в конце концов содрал кожу лучезарный Аполлон…
Убедившись, что оппонент завершил обличение, Феодор покашлял, и Андрей живо представил себе его лицо: вот он сдвигает перед собой кончики пальцев перед тем, как улыбнуться, спрятав улыбку под огромным греческим носом.
– Ну, как говорят в народе, – без малейшего озлобления проговорил устроитель азартных игр, – "а за козла ответишь". Говоря же серьезно, дорогие друзья, я не вижу противоречия в том, что, занимаясь петушиным двором, владею петушиным питомником. Предмет надо знать, друзья. А если кто-то из присутствующих имел несчастье ставить против моих питомцев…
Поднялся шум, но его покрыл тот же голос, который Андрей слышал вначале:
– Наверное, нет смысла напоминать, почему собираемся мы здесь, а не в сенате. Мы делаем это, чтобы исключить распри, дрязги и процедурные вопросы, без которых не обходятся пустобрехи и словоблуды на мраморных скамеечках, в то время как самые дельные и достойные из настоящих сенаторов давно приглашаются на эти тайные сходки. Мы не можем сидеть и ждать, когда оппозиция всучит населению программу, после которой оно почувствует, что ему швырнули толстый ломоть хлеба. Мы должны не пропустить свой ход и предложить со своей стороны порцию зрелищ. Тогда все, что делается, пойдет только на благо республике. Но горе нам, если мы не рассчитаем силы.
Весьма бесцеремонно Андрей отстранил Саню и сам заглянул в светящуюся щель. Говорил крепкий румяный мужик с кубической головой и с густой растительностью на груди, которую не в силах была скрыть даже тога, накинутая наподобие купального халата.
– Это кто? – спросил Теменев у Сани, не особенно надеясь на ответ.
– А я знаю? – огрызнулся тот. – Они тут портретов своих не вешают.
И вправду, впервые в жизни Андрей осознал, что даже такое пустое дело, как вывешивание портретов руководителей государства в служебных кабинетах, может иметь большое практическое значение.
Невольные свидетели поднимались по каменной, слегка подсвеченной луной лестнице, а сзади неслось: "Я прошу у вас, верных патриотов, которым важно не сохранение правящего режима, а счастье, стабильность и будущее нашей империи: дайте народу ЗРЕЛИЩ. Любых: глупых, умных, элитарных, площадных, буффонных, пустых, пошлых, но новых, новых и новых, дайте им это все, и вы навсегда забудете о волнениях, оппозиции и прочих пустяках. Пока продолжается зрелище, боги раздора и самое воплощение его – Рыжая Ата, засыпают на лучезарном Олимпе. Итак, и эту задачу мы возлагаем вновь на нашего ученого и практически подкованного друга Феодора".
Феодор взбежал по лестнице, словно молодой, и тут же принялся утаптывать землю вокруг ржавых Железных колец, за которые только что брался руками. Его приятно удивило, что оба спутника дождались его возвращения. Он похлопал Теменева по плечу, а Саню потрепал по голове.
– Молодцы, ребята! – приветливо сказал он, отвязывая взнузданную лошадь от пинии и не без умелости ставя ногу в стремя. – Вы мне сегодня очень помогли. Я даже подвез бы, да не думал, что вас двое окажется. И к лучшему. Как выяснилось, у меня масса дел. Надо сделать несколько важных подарков хорошим людям.
Он уже собирался тронуться, когда его настиг иронический Санин вопрос:
– Одним хлеба, другим зрелищ?
Помимо криминальных кварталов, на Лиговке в городе Питере есть и школы. Саня не часто сталкивался в жизни с чем-то, знакомым по школьной программе, но это латинское изречение он опознал и, чего греха таить, нечеловечески возгордился.
Феодор вдумался в сказанное и притормозил готового сорваться вскачь коня.
– Вы что, за мной туда поперлись? – спросил он, слезая с коня.
Пожалуй, впервые за все знакомство Андрей не улавливал в голосе ростовщика и менялы профессиональной приветливости.
– Честно говоря, мы не перлись, – объяснил Андрей. – Он туда упал, я полез доставать…
– Угу, – согласился Саня, – это я сам туда упал.
– Ну, точно! – поддержал беседу Андрей. – Это я туда лез, а ты меня не пускал!
– Не будь вы мне симпатичны, – медленно и веско прервал их Феодор, – я бы сделал вид, что ничего не слышал, поехал по делам, а наутро вас обоих нашли бы…
– Это меня, может, и нашли бы, – без спросу перебил Саня, – а вот его вы бы ни хрена не нашли! Потому что он, – подросток, словно в этнографический экспонат, ткнул пальцем в Андрея, – профессионал, а вы лохи, даже я вас сразу узнал. Вы – тамплиеры, вот вы кто!