Митя Хромин предостерегающе поднял палец, подошел к двери и резко ее распахнул. В зал буквально ввалился прислонившийся к ней ухом Плющ. Как и всякая особа, получившая, наконец, в свое распоряжение нечто, заработанное долгим сексуальным трудом, и чувствующая, что впервые с утра нет прямой необходимости наводить макияж, подвивать ресницы и прочими способами соответствовать, выглядел он неважнецки – ни маникюра, ни прически. Но ни это, ни явное изобличение в подслушивании не могло обескуражить второй день как свободного гражданина Рима. Натянутая улыбка на зеленоватых губах стала только чуть презрительнее, когда он узнал посетителя:
– Вале, Семипедис. А вы знаете, что у нас с утра водопровод отключили? Ни помыться, ни, извиняюсь, душ принять. И часы в холле не работают.
– Вашу ветку акведука сейчас переподключают к магистральной трассе до Сучьего болота, – поморщился Дмитрий. – К вечеру будет вода.
– Смотрите, – погрозил пальцем Плющ, – поверю на слово. Эй, борода, – обратился он к Святославу Васильевичу. – Кто обещал провести воспитательную работу с персоналом? Это что, уборка, что ли? Побелка по всему зданию. А пол, между прочим, – мозаика, я понимаю, что некоторым из деревни это слово непонятно…
– Айшат все делает правильно, – не глядя ему в глаза, сухо и четко проговорил доцент, – а побелка будет. Пока директор велит закрашивать плафоны и фрески, хотя даже тем, кто из деревни, понятно…
– Это не директор велит, а диктатор! – на высокой ноте перебил Плющ. – Потому что нравственность! Потому что бардак начинается с халатности! Даты на себя посмотри, ты на свое рабочее место посмотри! Фишки разбросаны как попало, учет не ведется. Вот, посмотрите, уважаемый Семипедис, что я у них из клепсидры вытащил!
– Пружинка, – пожал плечами Дмитрий Хромин. Он испытывал чувство неопределенной гадливости. Почему-то вспомнилась раздатчица в пригородном буфете, орущая на компанию студентов.
– "Пружинка"! – передразнил его новый директор казино. – Если от часов отваливается одна пружинка, потом другая, потом мальчик с палочкой, это говорит о том, что персонал халатно относится к имуществу. Кому будет нужна клепсидра без мальчика с палочкой?
– Да уж тебе-то точно не нужна, – вполголоса, но очень зло пробормотал доцент.
– Что? – Плющ по-прежнему с удивительной легкостью понимал туманные оскорбительные намеки, но, в отличие от позавчерашнего дня, уже не считал нужным сдерживаться. – Это кто гомосек? Это я гомосек?
Дверь открылась в третий раз, пропуская Айшат с граблями, обмотанными паклей, и остроконечным ведром, смахивающим на некрашеное пожарное. Полюбившиеся банты девушка по-прежнему каждое утро аккуратно вплетала в смоляные косы, а деловой костюм сменила на некое подобие синего халатика, при ближайшем рассмотрении оказавшегося парадным ритуальным облачением весталки второго ранга.
– О, Димка! – улыбнулась она с порога. – Я твои стихи слышала. Прямо Багрицкий.
– Стишочки почитываем, персонал? – с ходу заорал Плющ. – А работать будет кто, а? Я тебе что сказал про лестницу? Пока чистая не будет…
Айшат молча улыбнулась и открыла дверь настежь… Трое мужчин выглянули наружу. Плющ, загибая пальцы на руке, пересчитал чистые ступеньки. С подозрением поглядел на грабли в руке Айшат.
– Это называется швабра! – охотно пояснила она, протягивая орудие труда, как букет цветов. – Как твои уши, Плющик, все болят?
– Персонал! – зашипел Плющ, оглядываясь на братьев Хроминых. Вчера он уже пытался вступить с Айшат в дискуссию по поводу интерьерной эстетики, но после десятой стихотворной цитаты вынужден был произнести фразу, которой прерывал споры с любимым диктатором. К несчастью, Айшат поняла слова буквально и тут же сообщила ряд медицинских советов, узнанных еще от дяди Салима, лечившего – маленькую Айшат от воспаления среднего уха народными средствами. Вчера злобный на весь мир Плющ не нашел, что противопоставить незыблемо позитивному настрою девушки.
– Просто, как я прочла у вашего великого поэта Цельса в сочинении "О страданиях ушных, распутством в молодые годы нажитых"…
– У тебя там часы разваливаются на ходу! – заорал директор, потрясая злополучной пружинкой. – Так что иди и поставь на место… Нет, давай вместе пойдем… Это не сотрудники, это Юстинианова чума какая-то! – кричал он, сбегая побеленными подошвами сандалий по свежевымытой лестнице.
– Разве Цельс – это поэт? – осторожно спросил Дмитрий Хромин, снова оставшись наедине с братом. – Разве не врач?
– Римский наместник в греческом городе Эфесе, – бесстрастно, словно читая по памяти энциклопедию, растолковал Святослав. – Прославился справедливостью и всесторонним кругозором. Написал множество сочинений, из которых сохранился только трактат по медицине. Благодарные сограждане увековечили его память, воздвигнув библиотеку научных трудов, ставшую крупнейшей после Александрии.
– До нас или после? – подумав, уточнил Дмитрий.
– Откуда же я знаю? Мы даже не знаем, какой сейчас год. Эти чертовы ромеи с их манерой не называться собственными именами. Кто такой Лулла? Не учил я никакого Луллу ни в школе, ни в университете, ни по новой хронологии Белаша. Может, это Лукулл? Не знаю. Может быть, вообще ранний Нерон? Уроды-конспираторы!
– Послушай, – медленно проговорил Дмитрий Васильевич Хромин, – а вдруг ты прав? Мне тут обещают, если с акведуком все нормально будет, какую-то провинцию. Стихи я пишу, медицину знаю. Может, забрать тебя и Айшат, уехать к черту в этот твой Эфес и прославиться там справедливостью?
– Ты, как всегда, ставишь телегу перед лошадью, – сказал Святослав, глядя из оконного пролома на площадь, где подростки играли в Спартака на горе, толкая друг друга с отключенного от магистрального акведука фонтана. – Ты еще в школе, продавая батарейки к плееру по рублю штука, считал, что все крупные состояния начинаются так, а там уже можно будет подучить математику и становиться Биллом Гейтсом. Тебя, может, и назначат в Эфес. Но, поскольку для этого ты уже упек в тюрьму Андрюху, вряд ли твоя справедливость и благородство потянут на признание потомков. Уже не получится.
– Ну… – Дмитрий Васильевич тоже посмотрел в окно.
Один из подростков, крупнее и сильнее других, прочно зацепившись за позеленевшего и скользкого чугунного тритона, победно воздевал руки, обрушив в фонтан целую толпу претендентов на его место. Подросток сидел спиной к братьям, поэтому ни один из них не опознал в нем Алексея Илюхина, бывшего скина, бывшего андабата, а ныне доверенное лицо Бати Везувийского, Вождя всея Италии, Корсики и Сардинии с провинциями.
– А если не получится, – спокойно продолжал санинспектор Хромин, – тогда, пожалуй, придется вернуться в Рим кесарем и спалить Вечный город дотла. Чтобы не возникало вопросов о том, кто тут ранний Нерон.
* * *
Патриций Геварий шагал по улице, злобный, как богиня безумия Ата после очередного залета от Зевса-громовержца, даже не скрывая лица, на котором явственно читалась ярость. Кому интересно, пусть смотрят на государева порученца, думал он про себя, пусть глазеют и зырят! Пессимий, которого приставили к почетному поручению на правах инвалида, пострадавшего на государственной службе, но еще не справивший вставные зубы, с трудом поспевал следом.
– Ну-ка еще раз, – требовал Геварий, принявший после разноса на Форуме твердое решение взять за правило вести рискованные антиправительственные разговоры только на свежем воздухе, где можно быть уверенным, что ничьи лишние уши не прильнули к дверям, стенам и крышам. – Напомни, как все это было.
– Я спал, – вновь содрогаясь, отвечал Пессимий, – спал в палатке. Мы разбили лагерь так, чтобы контролировать подходы к ущелью. Часовых выставили, кустарник вырубили, все как положено. Так вот, я спал и вдруг чувствую – бьют. Меня бьют. Без всякого объяснения, прямо через палатку топчут. Они, наверное, спустились с отвесного утеса на другой стороне, хотя откуда бы у них веревочные лестницы? Но, по-моему, нас обошли, потому что, когда я выбрался из палатки, лагеря уже не было, света тоже, ноги скользили между поваленных палаток и брошенных щитов и только часовые кричали: "Они спустились с горы! Они спустились!", потом замолкли. Если бы гладиаторы двигались по ущелью, тревога поднялась бы прежде, чем перебили весь лагерь. Мы с еще тремя ранеными пробежали до самых ворот Рима, как были в доспехах, мне казалось, что воздух уже кончается, мы его весь выдышали, но, к счастью, добрый Коллагенус отпер нам…
– Как-то это непонятно, – сквозь зубы скрипел Геварий, направляясь к обширному пустырю Марсова поля. – Не может же Лулла, чтобы отправить меня в ссылку, инспирировать гражданскую войну! Какая-то игра играется, но я ее не понимаю. Это еще что такое?
Поперек всего Марсова поля, оказывается, была вырыта траншея, вдоль которой суетились невольники с бадьями извести и обтесанными камнями.
– Акведук, – развел руками Пессимий. – Магистральный водопровод.
– А где теперь маршировать? – мрачно спросил Геварий. Не далее чем вчера как раз напротив его виллы воздвигли трехэтажную аркаду, тянущуюся в предместье. Вид с балкона был загублен навсегда. – Где теперь репетировать праздничное шествие радостных граждан, спонтанно возникшее в процессе праздника? Какого дьявола мы сегодня сгоняем сюда крестьян из пригородов.
– А может, они сами как-нибудь?
– Как-нибудь не надо! – рявкнул Геварий. – В позапрошлом году, когда мы еще не стали правительственными порученцами, а были, слава Юпитеру, оппозицией, помнишь, что случилось? Группа скотоводов повернула не на ту площадь и давай гулять со своими баранами вокруг фонтана. А кому-то с башкой в шлеме, стукнуло в эту башку, что это проскрипционные эмигранты с акцией протеста. Пошло-поехало, организатор праздника на Крите.
– Так после этого же…
– Правильно, после этого крестьянами стали наряжать легионеров. И в прошлом году группа этих дородных крестьянок в платках и чепцах тоже повернула не за тот угол, и на глазах у половины приглашенных послов и амбассадоров переоделась в панцири и поножи. Мы с тобой сами вносили протест в сенат, говоря, что обман народа – это преступление. Где организатор праздника?
– На Мальте.
– А я вот не хочу на Мальту! Я хочу все заранее отрепетировать, чтобы ни одна ликующая сволочь со своим плодородным бараном не вломилась в беломраморные покои. Для этого мне нужно, чтобы на военном плацу не возводили эти уродливые арки! Да, да, я к вам, гражданин, обращаюсь!
Почетный гражданин города, архитектор и подрядчик по строительству Цертелий обернулся с выражением брезгливого негодования. Оно всегда появлялось на его лице, когда грубая лапа и немытое мурло мещанина влезали в экстаз архитектурного творчества и останавливали руку художника, уже замахнувшуюся кирпичом на выкопанную в земле яму.
– Вознесется на высоту в тридцать пять локтей! – произнес он с такой внушительностью, что никто не осмелился бы потребовать от него грамматической полноценности предложения. – Уникальная, высочайшая в цивилизованном мире! Вызов будущему!
Настоящие, в полной мере гениальные художники всегда говорят так, отращивают дугообразные усы и гарцуют нагишом перед гостями на белых лошадях. Они терпеливо ждут, пока изменчивый мир прогнется под них и опубликует малоизвестные дневники.
Геварий не стал даже тратить время на разговоры. Коротким жестом отослав Пессимия, он принялся зычными криками расставлять по полю шеренги, фаланги и каре из прибывающих под вооруженной охраной крестьян. Те плохо понимали, чего от них хотят, и поминутно валились ниц, как, впрочем, и каменотесы, затравленно уставившиеся на постепенно заполняемую толпой народа предполагаемую спортплощадку.
Цертелий довольно скоро почувствовал, что дело – табак, но, поскольку речевой аппарат гениев не предназначен для поиска компромиссов, продолжал стоять, скрестив руки на груди, пока запыхавшийся Пессимий не привел четырех рабов с носилками. Из паланкина вылез недовольный Деметриус Семипедис.
– Вы даже представить себе не можете, из чего они строят! – покачивая в полном недоумении головой, приговаривал он. – Мы им, понимаете ли: мойте руки, будьте здоровы, а они стыки герметизируют… Эй! Ну-ка, что у вас там в бочонке? Правильно, чего это тут воняет сероводородиком?
– Импортный материал, – с достоинством сообщил Цертелий, перестраивая лад мышления с художнического на подрядческий. Последние десять лет он доверял выполнение собственных художественных идей исключительно самому себе, немало на этом заработав. – Одна часть чистейшей извести, одна часть шпата толченого, одна часть глины синей… – Он замялся.
– И? – подбодрил Хромин, покосившись на подошедшего и красного от гнева Гевария.
– И две части фекалий пернатых, – мужественно договорил почетный гражданин.
– Куриный помет! – потряс в воздухе кулаками санитарный инспектор. – Это только додуматься надо! Все, я вам карту нарисую, в каких кварталах выстроили эти акведуки. Изнуряющие поносы, желудочные колики, хилые дети со вздутыми животами. Моровое поветрие, понимаете ли, испарения болот, гнев богов! Сальмонеллез, вот что это такое!
– Мне нужна площадка для репетиции, – попытался перебить Геварий.
– Нет, ты лучше послушай, из чего они лепят трубы! – не унимался поднаторевший на строительных нормах будущих тысячелетий чиновник. – Из рыжей глины с бурым железняком! Да лет через пять этот водопровод зарастет ржавчиной по самый водозабор!
– В этом отношении, – с достоинством выпрямился Цертелий, – со всей ответственностью могу заверить! Экспортный материал, розовая глина с гору святого Арсения!
Хромин повертел в руках обломок керамического желоба и бросил в бочонок. "Плюх!" – вякнул обломок.
– Ну, розовая глина еще, куда ни шло… Какая тебе нужна площадка, Геварий?
– Вот тут у них будут арки. Высотой в тридцать пять локтей, – нервно сказал оппозиционер, облеченный доверием правительства.
Хромин посмотрел на траншею, потом перевел взгляд наверх. Цертелий, решивший, что чиновник поражен масштабом замысла, тоже поглядел наверх. И Геварий с Пессимием тоже поглядели.
– Арки… – протянул Дмитрий Васильевич, – арочки. Вот такие же, как у вас всюду понатыканы, эстакады, виадуки и прочие насесты типа станция метро "Площадь Восстания"?
– Не такие же, – веско возразил архитектор, – а небывалой высоты, изящества и технологической новизны.
– Понятно. Слушайте, а зачем вы их все время строите?
– Рим-то на холмах, – подумав над неожиданным вопросом, пояснил Цертелий уже нормальным, но довольно озадаченным голосом.
– И что из этого? Вам обязательно надо, чтобы ваш водопровод был прямой, как стрела Феба светозарного? Из эстетических соображений?
– Так ведь вверх вода не потечет, – растерянно улыбнулся зодчий.
– А вы пробовали? Нет? Так попробуйте! Или у Фагория спросите, он как раз опыты по гидростатике проводит. Сил никаких с вами нет, вроде высокая цивилизация, а элементарных вещей… Ладно, мы побежали-побежали, – он подозвал рабов и открыл дверцу паланкина, – у меня еще три объекта. Трубы в землю, траншею зарыть, и завтра маршируйте тут хоть до посинения. Понятно?
Он уже собирался вспрыгнуть на носилки, как вдруг поглядел туда, где в беловатой вонючей жиже бочонка тонул обрубок белой керамической трубы. Как ни странно, при соприкосновении одного с другим содержимое бочки слабо, но заметно желтело. Хромин двумя пальцами выудил керамику и, наморщив нос, осмотрел мелкие желтые кристаллики, появившиеся на ее поверхности.
– Откуда, говоришь, розовая глина?
– С горы священного Арсения! – по-военному выпалил Цертелий. Давно замечено, что единственный, кто может довести закаленного борьбой со злонамеренной критикой гения до состояния подобострастия, это чиновник, которому на замыслы и идеи плевать, а вот штамп в паспорте он ставить не собирается, пока не уплачены необходимые взносы.
– То святого, – усмехнулся Хромин, – а то уже священного. Век живи, век учись. Арсений. Арсеникум. Знаешь, что такое мышьяк?
– Никак нет!
– А киноварь?
– Точно так! Краска. Ярко-красная. Ядовитая. – Друг детства архитектора тоже пошел по стезе изобразительного искусства, но не преуспел в росписи ваз. Недавно он был найден в собственной мастерской, изо рта у него пахло чесноком, а напротив стояла ваза, белая, с ярко-красной надписью "Пошли все на светлый Олимп!".
– Короче, я не разрешаю реализацию этих труб на твоем строительном объекте, – отрезал Хромин. – Не знаю, не знаю, куда ты их денешь и откуда новые возьмешь. Вот при свидетелях говорю, если ты их тут проложишь, тебя вскоре будут судить за отравление половины города. А это зрелище не для праздников. Так, мужики, а теперь поехали в баню. Ну, в термы, в термы ваши, боюсь, они опять там без шапочек в бассейне купаются.
Почетный гражданин города Рима некоторое время смотрел вслед удаляющимся носилкам. Потом подобрал с земли кусок снежно-белого желоба и попытался откусить.
– Пессимий, – сказал наблюдающий за архитектором Геварий, – продолжайте репетицию пока без меня.
И, дождавшись, когда с Марсова поля донесутся шепелявые команды: "С коровами, направо! Со снопами, прямо! Остальные – на месте!", положил тяжелую руку на плечо впавшему в творческую депрессию строителю:
– Не сходи с ума, гражданин. Я не люблю, когда мне хамят, но если вижу человека в беде, могу помочь. Насчет труб твоих возникла одна идея. Давай обмозгуем вместе?