– А куда спешить-то? Там у вас вечность впереди, еще наболтаетесь.
– Устал я. Хочу покоя.
– А вот я, представь себе, хочу волнений, хочу боли, хочу хоть что-нибудь почувствовать, а не эту пустоту. А ведь мне годков куда больше твоего. Но я хочу, а ты устал.
Казалось бы, отойди в сторону. Чего мешать мальчишке, раз уж он принял решение. Но Буров точно знал: поступи он так, и ему опять останется пустота. Белая, неприкаянная, без холода, без запаха – пустота. А вот этого не хотелось категорически. Хотелось снова ощутить себя живым, прожить пусть не свою жизнь, а чужую, но жить, а не блуждать по бесконечной снежной пустыне.
– А ну-ка, подвинься.
Он быстро взобрался на облучок, так что мальчишка не успел ничего предпринять, и в одно мгновение вырвал у него вожжи. Он никогда не управлял лошадьми и даже не представлял, как это делается. Но не мальца же просить, в самом-то деле. Тот поведет сани только в одном направлении. К сестре. Возможно, его безгрешная душа и Бурова увезет из этой заснеженной пустоши в райские кущи, но Сергею Ивановичу туда пока не надо. Он не собирался упускать свой шанс. Призрачный, надуманный, но шанс.
Как ни странно, но лошади с легкостью подчинились новому вознице. Стоило только потянуть вожжами вправо, и тройка пошла в плавный разворот. Описала дугу. Ага. А вот и след, оставленный санями. Вот по нему, значится, и поедем.
– Не хочу-у!!!
Едва осознав, что происходит, парнишка дернулся и вознамерился выскочить из саней, но Буров вцепился в него, как в последнюю надежду, как утопающий за соломинку. Сергей Иванович знал точно: выскочи молодой Петр, упусти он его, и ничего не будет. Ему дали один-единственный шанс, и он сейчас находится рядом, верещит, пытается вырваться, не желая возвращаться туда, где ему было больно.
Не смог. Бурову отчего-то стало стыдно и противно. Он хочет жить, он готов терпеть, страдать, бороться, что-то доказывать себе и остальным. Он ко всему этому готов. А вот этот напуганный мальчик – нет. Сергей остановил лошадей. Отпустил Петра, но против ожиданий тот не убежал, а внимательно смотрел на странного мужчину, который, неловко перевалившись, выбрался из саней.
– Прости меня, мальчик. Правильно молва говорит – на чужих плечах в рай не въедешь. Езжай своей дорогой. С Богом.
– А ты?
– Не знаю. Как Господь повелит, так и будет. Хотя особо верующим я никогда не был. Так что, может, и позабудет обо мне, оставив в этих местах.
– Поехали со мной.
– Нет.
– Почему? Ведь там хорошо. Там не может быть плохо.
– Скорее всего ты прав. Но если я поеду с тобой к твоей сестре, то обратной дороги мне уже не будет, а здесь… Здесь возможно все. Даже если придется ждать слишком долго, здесь есть надежда.
– Но там все плохо. Там предательство, интриги, боль. Там все лгут. Что там хорошего?
– То, чего нет ни в раю, ни в аду. То, что длится не вечность, а краткий миг. Там жизнь, парень. Там боль, там кровь, там грязь и смрад. Но только там мы живем по-настоящему и узнаем себе цену. А рай или ад – это уже итог. Это вечность. Это то, чего ты заслуживаешь за деяния свои. Но свершить их ты можешь только будучи живым.
– Меня там все только предавали, лебезили, пресмыкались, а сами за спиной делали то, что им было угодно. А то и вовсе заставляли делать то, чего я не хотел. Все до единого.
– Разве не было того, кто был бы тебе верен, кто любил бы тебя от чистого сердца?
– Только Наталия.
– Сестрица?
– Она.
– Сколько тебе лет?
– Четырнадцать.
– Эх, молодость. Ты еще ничего не видел, парень. Тебе просто не повезло повстречать тех, кто по-настоящему тебя полюбит и никогда не предаст.
– А ты? Если бы ты поехал со мной? Ты бы меня не предал?
– Нет, парень.
– Мне так многие говорили, но все врали.
– Может, им ты дал не так много. Как можно предать того, кто подарил тебе второй шанс на жизнь? Может, такие и есть, но это не про меня.
– И я должен тебе верить?
– А ты веришь, что если бы я не остановился, то мы непременно вернулись бы к тебе?
Парнишка задумался. Меж бровей пролегла столь неестественно выглядящая на таком молодом лице морщинка. Губы сжались в тонкую линию. Он словно прислушался к своим ощущениям.
– Верю.
– Но я этого не стал делать. Не так ли? Я решил остаться в этой пустоши и пожелал тебе счастливого пути, по твоему выбору. Так что можешь не сомневаться – там у тебя будет хотя бы один, кто никогда и ни за что не предаст. И еще. Только там ты сможешь воздать всем, кто был рядом с тобой, по заслугам, а не беспомощно наблюдать за ними и грызть от отчаяния ногти. Но сейчас ты должен сам решить, по какому пути ты пойдешь. Их у тебя два, и оба открыты. Один несет боль и труды, но позволит все расставить по своим местам. Второй сулит покой и любовь сестры, но не позволит тебе сделать ничего.
– Садись, – вдруг решительно произнес Петр после продолжительного раздумья.
– Я не поеду к твоей сестре, парень, – медленно покачал головой Буров.
– А мы не к сестре. Садись, пока не передумал.
Буров быстро забрался в сани и устроился рядом с молодым императором. Жаль, не его мерс, ноги не вытянуть. Ну да ничего, как-нибудь.
– Держи. – Петр протянул ему вожжи, предлагая править.
– Нет, парень. Решение твое, тебе и вожжи в руки.
– Я боюсь, что отверну.
– Решать тебе.
– Ты правда не предашь?
– Ни за что.
– Господи, спаси и помилуй! – Парнишка истово перекрестился, как могут только верящие искренне, всем сердцем и душой. – Н-но, залетные!!!
Лошади пошли разом и очень быстро набрали скорость. Студеный ветер обдал тело, с легкостью забираясь под одежду и заставляя ежиться. Буров глянул на Петра. Как видно, и тому сейчас было холодно, но вид решительный. Упрям. Не отвернет…
– Я все вспомнил, – глядя в одному ему ведомую точку, задумчиво произнес Петр.
"Я догадался", – с легкой ехидцей произнес Буров.
– Твоя работа?
"А ты как думаешь? Моя, конечно. А то как бы я тебе образы разных машин передавал бы, словами всего не расскажешь. Надеюсь, теперь понимаешь, отчего я не стал тебя подменять собой?"
– Теперь понимаю. Хотя сомневаюсь, сумел бы я двадцать лет прятаться по задворкам.
"Тебе труднее, потому как ты император, – с показной важностью произнес Буров, – а мы так, мышки серые".
– Зачем ты так, Сергей Иванович. Да я тебе куда больше обязан, потому как это ты меня к жизни вернул.
"В тот момент ты вернуться к жизни мог, я же только пристяжным, и никак иначе. Так что кто кому обязан – это вопрос. А потому давай-ка оставим эту тему".
– Как скажешь. А жаль все же, что ты не можешь мне подсказать выход. Признаться, я сейчас нахожусь в довольно щекотливом положении…
Угу. Знал Буров об этом положении. Но и помочь ничем не мог. Не сказать, что он был в школе двоечником, но, признаться, помнил не так чтобы и много. Где-то в эти годы должна состояться Семилетняя война, которую многие историки назовут "первой мировой войной". Но вот причины, предпосылки, расстановка сил, кто с кем был в союзе – этого Буров не помнил.
В голове прочно сидело только несколько моментов. Он помнил, что русские победят в одном из крупных сражений, а Апраксин превратит его в поражение. Что русская армия возьмет Берлин. Помнил, что Петр Третий фактически капитулирует перед Фридрихом Великим, так как тот был его кумиром.
Вот только ерунда все это. Потому что он также помнил, что Крым должен был отвоевать Потемкин. Причем крымских кампаний должно было быть несколько. Именно светлейший положил много сил, чтобы Таврида превратилась в цветущий край. Но сейчас об этом человеке, принесшем на алтарь отечества всю свою жизнь, Буров ничего не слышал. Скорее всего тот пока лишь сопливый мальчишка.
А вот Григорий Орлов служит сержантом в лейб-гвардии Семеновском полку. Правда, непонятно, тот ли это Григорий, который должен был стать фаворитом Екатерины Второй. Их там пятеро братьев. Хм. Почти наверняка это он. Такие совпадения, конечно, случаются, но больно уж редко.
А вот где сама Екатерина, Буров понятия не имел. Ну не помнил он девичью фамилию этой немецкой принцессы. В голове только того и осталось, что это был какой-то захудалый немецкий княжеский род. Да и имя Екатерина она получила при крещении в православную веру. Впрочем, стоит обождать. Эта женщина личность неординарная и скорее всего еще появится на горизонте. Н-да. Хорошо бы все же на стороне России. Как там в фильме у Дружининой, Елизавета говорила молодой Екатерине: "Стерва ты. Но умная. А российскому престолу немного ума не помешает". Да. Совсем не помешает.
Фике. Точно. Ее в родном доме вроде как называли Фике. Во всяком случае, в фильме было именно так. А вот фамилия… Нет. Не припоминается. С другой стороны, стоит ли заморачиваться на эту тему? Много ли она сможет, не имея в своих руках достаточно власти? Сомнительно. Быть может, она сейчас в каком-то немецком княжестве наводит свои порядки, и очень скоро в Пруссии появится какой-то процветающий уголок. Ну и какое это может иметь значение?
Словом, история уже давно и крепко пошла по другой колее. Если его не такие уж и большие познания и раньше гроша ломаного не стоили, то теперь и подавно ему лучше помолчать. Это ведь не хозяйство города из руин поднимать и не экономику государства налаживать. Тут политика, а это требует особого подхода и склада ума. А они с Петром, несмотря на такую близость, все же совершенно непохожи. Ну и что он мог насоветовать императору? Да по большому счету ничего.
Вот если какую техническую новинку, тогда да. Хотя-а… Даже тут от него было не так чтобы и много толку. Ну разве только так, указать нужное направление. Остальное уж саглиновским птенцам самим приходилось додумывать и доводить до ума. Ну не виноват он в том, что в любом деле есть целая куча деталей, мелких, но от того не менее важных.
Да взять ту же паровую машину. В общем, принцип работы и устройство Буров себе представлял хорошо. Мало того, даже мог сам собрать действующую модель. Но, как выяснилось, обороты у этой машины могут быть различными в зависимости от давления пара в котле. Чем оно больше, тем обороты выше. Давление падает, и обороты падают.
А тут всего-то на главный паропровод нужно установить саморегулирующийся перепускной клапан. Он дозирует подачу пара в нужных пределах и таким образом обеспечивает более ровную работу машины. Кстати, маховик предназначен в первую очередь для обеспечения ровной работы машины, потому он и маховик. Вот только Сергей Иванович об этом отчего-то позабыл, помня лишь о шестерне, насаженной на него для сцепления со стартером.
Так что ничего он не знал. Им с Петром предстояло самостоятельно пробивать дорогу. И вообще, будущее этого мира очень сильно может отличаться от известного Бурову. Потому что этого будущего пока еще не было. История только писалась. Вот в этот самый момент она и создавалась – человеком, который в мире Бурова не оставил после себя практически никакого следа…
"Ну с чего ты взял, что я не могу тебе ничего подсказать. Я не знаю доподлинно, что там у них в бошках творится, чем именно грозят все эти перемены. Но высказать свое видение очень даже могу. А вот как действовать, тут уж извини, я умываю руки".
– Значит, ткнуть мордой в навоз – это пожалуйста, а как сделать так, чтобы этой кучи на дороге не было, это уже не к нам. Так получается? – довольно резко выпалил Петр.
"Нет, не так, – не менее резко ответил Буров. И как выходит, что Петр ощущает все его эмоции, интонации или вот, как тот повысил голос? – Я вовсе не собираюсь тебя критиковать, не видя собственного способа решения проблемы, а как раз собираюсь озвучить последний".
– Ладно. Я слушаю. – Петр сделал приглашающий жест, словно собеседник находился перед ним.
"Слушает он, – недовольно буркнул Сергей Иванович. – Заключай договор с Георгом, даже не сомневайся. А случись что, с легкостью от него открестишься, без какого-либо урона. Деньги-то вперед проплачиваются".
– Как это без урона? То есть тебя интересует только финансовая сторона? Нет, я прекрасно понимаю, что политика девка грязная и продажная, куда тем же кабацким девкам. Но все же ронять лицо России…
"Начало-ось… Петр, ну ты же уже не вьюноша бледный со взором горящим. Ты еще про честь заговори".
– Ты что-то имеешь против чести?
"Боже упаси. Я только за нее, родимую. Вот только запомни одну маленькую истину в последней инстанции: никогда, слышишь, никогда европейцы не будут видеть в России ровню себе, а русские для них и через века будут только дикими московитами. Поэтому сколько бы ты ни пыжился доказать всему свету, что Россия является просвещенным государством, из этого ничего не выйдет. Есть день, и есть ночь. Но есть еще вечерние и предрассветные сумерки. Есть Запад, есть Восток, а есть Россия, которая стоит посредине и являет собой оба этих мира. Так не будь дураком, пользуйся уникальным положением, держись наособицу, вбирай все лучшее от двух миров, а не пытайся пыжиться перед теми, кто менторским тоном указывает тебе твое место и учит, как нужно жить. Все эти европейские державы руководствуются только своими выгодами и при необходимости переступают через различные договора с легкостью. А еще всегда пользовались склонностью российских императоров к неукоснительному выполнению договоренностей. А англичане, так те и вовсе… Ни один дворцовый переворот в России не обошелся без вмешательства этих джентльменов. Наблюдая за твоими действиями в последние годы, я думал, ты это прекрасно понимаешь и не собираешься наступать на те же грабли".
– И все же так нельзя. Нет, я не к тому, чтобы сажать кого-то себе на шею… Но дурная репутация не пойдет на пользу государству.
"Ничего. Другие как-то живут, да еще и катаются на России-матушке. Веками катаются, заметь. Ну или катались в моей прошлой жизни. Но, с другой стороны, ты прав в одном – я не политик, поэтому могу только высказать свое мнение".
– Ну, какой я политик, покажет время и оценят потомки, – возразил Петр. – Пока же… Пока же я думаю, что подобный беспринципный подход не пойдет империи на пользу.
Петр поднялся с кресла и начал вышагивать по кабинету, или даже скорее метаться как тигр в клетке. Свидетельство его сильного душевного волнения.
О. Так и есть. Потянулся к трубке. Тоже своеобразный знак. Прикурил. Пыхнул ароматным дымным облачком. Еще раз. Ну вот, что и требовалось доказать. Плюнул и бросил дымящуюся трубку на серебряный поднос.
Направился было к окну, чтобы проветрить помещение, но вовремя остановился. Еще не хватало, чтобы кто-то из прислуги, проходя мимо окон, услышал, как тут государь разрывается в споре с самим собой. Вернулся к трубке, вытряхнул содержимое и потушил, не забыв потянуть носом приятный терпкий запах табачного дыма. И почему ему не нравится курить, притом что запах табачного дыма доставляет удовольствие?
– Мы положили много сил на то, чтобы создать в европейской среде положительный образ русского человека, – наконец закончив манипуляции с трубкой и вновь начав расхаживать по кабинету, но уже куда спокойнее, продолжил Петр. – Мы берем на содержание иноземных писателей, одаренных бойким пером. Издаем газеты и книги, рисуя благородство, чистые помыслы и крепость духа русских. Поддерживаем наших авторов, дабы они описывали иноземное житие без прикрас, но при этом не придумывали ничего сверх меры и давали сравнения с нашими реалиями. Это все работает не только на мнение иноземцев, но и формирует отношение нашей молодежи к самим себе, своим корням и Родине.
"Я помню. Потому что именно я это тебе и присоветовал".
– Нет. Ты на этом настаивал. А теперь предлагаешь вот так взять и все перечеркнуть. Чтобы заработать доброе имя, нужны годы, а вот потерять его можно в одночасье. Вся эта многолетняя работа по созданию положительного образа России и русских как на Востоке, так и на Западе тут же разобьется, как корабль о рифы, если только мы вероломно нарушим хоть один договор.
"Знаешь, один из русских императоров, которого уже никогда не будет на престоле, сказал золотые слова: "Во всем свете у нас только два верных союзника – наша армия и флот. Все остальные при первой возможности сами ополчатся против нас". И еще: "У России нет друзей. Нашей огромности боятся". Не старайся понравиться всем и каждому, они всегда будут ненавидеть нас. Думай о России и своем народе, за который ты в ответе перед Господом. Пекись об их интересах. А что до остальных, просто помни: европейцы могут вытирать об русских ноги или трястись и обделаться при виде них, но они никогда не будут считать русских ровней себе. Так что вот тебе мое мнение: не хрен рубить бороды, мазать лица белилами, натягивать на голову парики и рядиться в подстреленные штанишки".
– Между прочим, бороды я не рублю, налоги за них не взимаю, и бородатые лица все чаще мелькают в моем окружении. От белил и париков наша знать отказалась уже лет десять как. А кюлоты носят только ярые поклонники европейского стиля, не сказал бы, что их так уж много.
"Ну вот видишь. Народ уже идет правильной дорогой. А как говаривал мой командир – если ты не в состоянии предотвратить пьянку, то должен ее возглавить".
– Все бы тебе шутки шутить.
"Запомни, молодой, в каждой шутке есть только доля шутки, остальное все правда".
– А правда у каждого своя.
"Вот мы и подошли к одному из главнейших вопросов. Если правда у каждого своя, то к чему нам чужая правда?"
– Я тебя понял.
"И?"
– Буду заключать договор с англичанами.
"Слова не мальчика, но мужа".
– Но только с оговоркой. Корпус вступит в войну в случае нападения со стороны Пруссии.
"Не подпишут".
– Подпишут. Еще как подпишут. Им нужно решать свои вопросы в колониях. Так что в Европе они сделают ставку на золото. А мы и лицо сохраним, и плату получим.
"Безнадежен", – вздохнул Буров.
В этот момент в дверь постучал Василий. Уж кого-кого, но своего наперсника Петр мог опознать и по звуку шагов и вот по такому стуку. Только он мог постучать почтительно и в то же время требовательно. Возможно, его особая манера, проявляющаяся во всем, даже в жестах, это результат безграничного доверия Петра. Впрочем… Если не доверять Василию, то не доверять в этой жизни вообще никому, а так император жить не мог. Да и никто не сможет, потому что это уже и не жизнь получается.
Вот так. Постучал. Выждал несколько секунд. И вошел. Плевать, чем император занят. Василию по службе надобно, остальное все ерунда. Даже супруга и верная соратница императрица Анна не позволяет себе подобного, дожидаясь позволения войти. А ему хоть бы хны.
Хм. Справедливости ради нужно добавить, что ей подобное тоже не возбраняется. Тут другое. Женская мудрость. Понимает, что не сможет простить измену… Слухов она не опасалась, они время от времени регулярно возникали, хотя и звучали очень тихо. Так что же теперь из-за каждой сплетни накручивать себя. Но если застанет сама, это уже не слухи, а свершившийся факт.