Умаялся, видать, Вадюху поздравлять.
Друга сердечного.
- Это вам не… - сообщил мужичок, тщетно пытаясь сложить кукиш. - Вадюха Гаглоев - это, знаете…
И захрапел, ткнувшись щекой в недосложенный кукиш.
- Праздник у человека, - Катарина сверкнула белозубой улыбкой и подмигнула мне. - Ай, Аза, ай, изумрудная! Отчего ж и не разговеться, если очередной Ответчик на Вышний Суд предстал, за грехи наши тяжкие? Мы теперь все голуби чистые, безгрешные - потому и амнистия. Вышел человек, гуляет, всех угощает. А мы что, подруги, не люди? Поздравим Вадима свет Георгиевича с возвращеньицем?
Праздник - это славно! На празднике ромам всегда найдется, чем поживиться! А я праздники и за просто так люблю - потому как весело! Плясать люблю! песни петь! за столом сидеть, пока все не напились, как этот… в одежке из болота.
Только вот не хотелось мне туда идти. Ну не хотелось, и все!
Промолчала я. Пошла - засмеют ведь.
* * *
На каком подворье гуляют, и глухой бы услышал. Искать не пришлось; ворота - настежь, заходи кто хочет!
Двор (немаленький двор, однако!) весь жердями перекрыт. Жерди те виноград заплел потолком зеленым, грозди черные вниз свешиваются; а под лозами стол выставлен, да длиною - во весь двор, до самого крыльца! За столом народ гуляет, кто-то уж и пляшет вприсядку, под дудки с бубнами; во главе стола хозяин сидит - видать, тот самый Гаглоев Вадим Георгиевич и есть: улыбка в пол-лица, глаза карие щурятся хитро, лицо круглое, конопатое. Волосы - что смолой башку облепили; татарин - не татарин, грек - не грек, хохол - не хохол (всяких я уж тут насмотрелась!); а вот что хозяин - сразу ясно.
И что острожник - тоже. Вон, на руке наколка синеет, только не разобрать отсюда, какая. Мне дядька Друц про наколки-то рассказывал…
- Мир да удача вашему дому, беды вас стороной обойдут, несчастья минут! - Лейла с Катариной направляются прямиком к хозяину, и я спешу за ними; дети уже вертятся среди гостей.
Небось, обожрутся до отвалу…
- Вижу, дом казенный позади остался, пропади он пропадом; ты теперь, Вадюша-яхонт - птица вольная! Радость червонная у тебя в сердце - и впредь будет радость, во веки веков, аминь! Не вернется к тебе туга-печаль, фарт да удача тебе светят, за сердце твое доброе да щедрое, за удаль молодецкую! И Жора, отец твой, с небес смотрит-радуется, на сынка не наглядится!
Ишь, тараторит… мне бы так!
- Ну, спасибо, красавицы, за такие слова! - хозяин явно доволен. - Ишь, о прошлом с порога все верно сказали - ну да знаю я вас, ромское племя! Может, и на будущее погадаете?
- А как же не погадать, Ваденька, если хороший человек просит?! Дай ручку, барин ты мой, всю правду скажу…
- Потом, потом, красавицы! Садитесь за стол, угощайтесь - на пустое брюхо грех людей мытарить! Вы из какого табора-то? кто вожак?
- У нашего вожака карман шире пиджака! - вот и мне слово вставить удалось; а то ведь хуже нету, как молчать да слушать. - Про барона Чямбу слыхал?
- Слыха-а-ал! - передразнивает меня хват Вадюха, но я не обижаюсь. - Да мы с Чямбой на ярмарках, знаешь, сколько вина вместе выпили! А в позапрошлом году… ладно, не о том базар! Вернетесь в табор - кланяйтесь барону. Передайте, Вадюха-Сковородка с кичи откинулся; пусть в гости заходит, ежели выберется! А пока - все за стол! Я угощаю!..
Он вдруг притворно вылупился на меня.
- А ты, птица-синица, ты-то кто такая будешь? Побирушка? Богомолка? Ишь, богомолка-балаболка!
- А вот такая и буду, как была, когда мамка родила!
Само сложилось-вывернулось.
- Скажешь, тоже ромка?
- Нет, мордва болотная, немаканая! Аль не видишь, бриллиантовый?
- Вижу, вижу, шестерки-козыри… - и все смотрит на меня искоса, по-птичьи. Будто прыщ на ровном месте углядел, какого раньше не заметил.
Ишь, уставился!.. аж мурашки по спине.
- Ладно, ромка белобрысая, вот ты-то мне после и погадаешь. А сейчас - ешь от пуза! - Вадюха-Сковородка отвел взгляд. Скалится весело, а я себе думаю: верно прозвали, рожа плоская, как сковорода. - Эй, Мишок, подвинься, прими гостью! Да смотри мне, не лезь к девке кобелем! Знаю я тебя!
- Да что вы, Вадим Георгич, я ж по уму, в самом деле…
И ко мне:
- Садись, не стесняйся; на халяву любой кус на любой вкус! Плова хочешь? А вот судак жареный - пальчики оближешь! Тебя звать-то как?
- Азой зови, соколик! - улыбаюсь ему, как Катарина учила.
Ничего парень, бойкий, на скорую руку тесаный. Только кобелистый - прав Вадюха.
- А меня - Михаил. Для своих - Мишок. Я у Вадюхи сейчас - правая рука! Он без меня… - парень выпячивает грудь колесом, а меня едва не разбирает смех. Ну да пусть его хорохорится - жалко, что ли?
- Знаешь, Аза, - он заговорщицки подмигивает, - а не выпить ли нам хорошего винца за приятное знакомство?
Ответа не требуется: Мишок уже тянется к большой плетеной бутыли, наклоняет ее, встряхивает - и с досадой отставляет прочь.
- Черт, выхлебали, курьи дети! Во народ! Не успеешь оглянуться… Ладно, я мигом. У Вадюхи вина - залейся! Щас, притараню, и еще получше этого, - Мишок исчезает, а я наконец могу спокойно заняться всякими вкусностями, которыми уставлен стол.
Плов, судак, мясо с сыром, запеченное в виноградных листьях (забыла, как по-местному называется) - живут же люди! Лопнуть можно! У нас в Кус-Кренделе не во всякий праздник мясоедом грешат, а винограда ихнего и не видал никто отродясь! Расскажешь - не поверят, в лицо расхохочутся. Рыба да пшено… Эх, как мамка-то моя там? Тятя хоть и пил безбожно, но когда-никогда избу латал, дрова колол; опять же, глядишь - и не пропьет лишний грошик, нам оставит. Да и я мамке помогала - а теперь куда? Одна с малыми осталась - не померли бы с голодухи! Ну, сейчас-то не пропадут, летом, а вот зимой…
Надо бы им денег выслать - я уже одиннадцать рублев с полтиной скопила; да вот только как высылать правильно, чтоб дошло? Дядя Друц отродясь денег никому не слал, другие ромы - и подавно. Увижу Рашельку - у нее спрошу. Она точно знает! Она все знает! Мы когда в поезде ехали…
* * *
…Мы тогда сперва по лесу двое суток шли. Без ружья, без спичек, один ножик на всех… И ничего, выбрались! Федюньша дорогу указывал, а дядька Друц зайцев тайным свистом приманивал. Сунет пальцы в рот, зальется - глянь, косой из-за куста выглядывает!
Прямо до слез жалко было, когда Федюньша их резал, только есть уж очень хотелось.
Рашелька костер развела - я прямо ахнула! Мы хворост собрали, как она велела, а Княгиня присела на корточки, глянула - и занялось ясным пламенем! Я стою, глазами лупаю, а она смеется: "Ерунда, мол, через год и вы с Федором так сможете!" Неужто правда?! Скорей бы год прошел!..
А потом и вовсе чудеса начались! Входим в село - я в нем и не была никогда, слыхала только, что Приречное называется. Друц с Рашелью велели нам рядышком иттить, да не дергаться, по сторонам не глазеть, иттить себе и иттить, да делать, чего скажут.
Идем.
По сторонам не глядим, как велено.
Ну, не то чтобы совсем… это Федюньша честный, и взаправду не глядит - а я так, украдкой. Село как село; одна беда - люди нас вроде бы не замечают. Будто и нет нас. Или это им, а не нам велели по сторонам не глазеть. Ну не бывает ведь так: чужие в село заявились, а всем это дело - до пенька елового!
Свернули к избе правления. Тут Рашелька велит нам ждать, а сама внутрь. Дверь толкнула - а мне чудится, что не армяк на ней драный, и не бродни стоптанные, а одежка барская, городская, воротник седой лисы; на ногах сапожки новой кожей лоснятся… Да и сама идет Княгиней; не идет - над землей плывет, чтоб грязи нашей, значит, не касаться! Зажмурилась я со страху, а в ушах эхом, от костра того: "Через год, мол… и вы с Федором…" И взяла меня радость - едва в пляс не пошла! И я смогу?! Писаной красавицей прикинуться? В любой обнове оказаться - парни умом рехнутся?! Да что там парни?! Графья с енералами вокруг виться станут!
Интересно, Друц тоже так умеет?!
Не удержалась, спросила шепотом.
"Умею, - говорит. - Иначе, по-другому - но умею".
"А меня научишь?!"
"Научу, - отвечает; у меня сердце от счастья чуть из груди не выскочило! Да я ж тогда… - Не я научу, сама выучишься. Когда время придет".
Глядь - а Рашель уже к нам выходит. Улыбается.
"Телегу, - говорит, - нам выделят, до Раздольного добраться. А там до Вельска рукой подать. Ну, и харчей в дорогу - само собой".
Я на нее гляжу - и не узнаю! Нет, узнаю, конечно, но только помолодела Рашелька, как есть помолодела! Лет двадцать скинула! Значит, и я тоже так сумею, когда на колдунью выучусь?! Дурой меня обзывали? дразнились?! Кто теперь я - и кто вы все, что обзывались?.. А?
Выкусите!..
Ну, до Раздольного мы на телеге за день доехали. Хорошо ехать! Не то что по колдобинам ноги бить. Само Раздольное - и вправду раздольное, дворов, наверное, с полтыщи будет, если не больше! Цельный город почти что! (Это, правда, я тогда так думала, пока мы до Вельска не добрались.)
В Раздольном Друц с Рашелью какие-то бумаги справили, а после мы в лавку пошли. Обновы выбирать. Я там как платье одно увидела - синенькое такое, с оборками, с воротничком зубчатым - так прямо и прикипела. Эх, думаю, Акулька, не по твоей удаче платье! А дядька Друц ухмыляется, будто услышал - и деньги из кармана достает. Ассигнациями; поверх ленточкой запечатано. Ленту ногтем подковырнул, дернул и отсчитывает приказчику аж десять рублев! Вот, говорит, Акулина-золотце, владей платьем! Я и верить боюсь, и не верить боюсь, и чуть не плачу - от радости, должно быть - а он еще и кожушок новый подать велит.
Примерь, мол, подойдет?
Уж и не помню, как мы из лавки той вышли - все, как в тумане.
А ночью сон мне приснился.
Чудной.
Будто захожу я в ту самую лавку, где мы днем были - сама захожу, без Друца, без Рашельки, без Федюньши; и точно знаю - нет у меня денег. Ни грошика. А купить мне надо и того, и того, и еще вот этого. Подхожу я, значит, к прилавку, улыбаюсь приказчику по-особенному - и он мне в ответ улыбается, только у меня улыбка особенная, а у него - словно приклеенная, неживая.
"А подайте-ка мне, любезный (это я во сне так говорю!), вон то пальто ратиновое, женское, серое, да еще вон тот зонтик, и саквояж ливерпульской кожи, что у вас на верхней полке стоит".
"Не извольте беспокоиться, барышня, сию минуту-с!" - отвечает мне приказчик. (Это я-то - барышня!!!) И дает мне все, что было велено.
"Я беру это, молодой человек. Извольте получить деньги. Пересчитайте".
И протягивает приказчик руку, и берет пустое место, и начинает это пустое место считать-пересчитывать, а после и говорит: "Вот вам, барышня, сдача - пять рублев и тридцать семь копеек".
"Благодарю, любезный", - отвечаю я во сне, забираю покупки, забираю деньги (настоящие!), выхожу из лавки, иду по улице… и просыпаюсь!
На дворе светает, скоро ехать пора - дальше, в город Вельск - а я лежу с открытыми глазами и чувствую, что - могу! Могу, и все тут! Зайду в любую лавку, улыбнусь приказчику, велю подать, чего душе захочется - и уйду!
- Акулька, ты чего плачешь? - это Федюньша спрашивает.
А я молчу.
Молчу и плачу.
Ну, в Вельске мы вообще как баре зажили. Жаль только, недолго, неделю всего. В нумерах-то - не лавки, кровати настоящие, с перинами! зеркало в полный рост; вечером кажинный раз лампу керосиновую приносят и свечи новые, даже если старые и до половины не спалили; а при входе - так и вовсе газом светят! Чтоб, значит, жильцы, коли загуляют, дорогу домой нашли.
Сам-то Вельск мы и не видели почти. Нам с Федюньшей велели в гостинице сидеть - мы и сидели. Нам и еду в нумера приносили - да на подносе, да с поклоном! А Рашелька еще нос кривила, непонятно с чего. Неужто ей и этого почета мало?! Недаром ведь Княгиней прозвали!
Поначалу оторопь брала, в роскоши-то такой; а потом, как привыкать стали - оказалось, уж и ехать пора.
Долго ехали. Я и считать-то замучилась, сбилась. В какую ж это даль едем-то? - думалось. Так и в заморские страны угодить недолго, где у людей лицо на пузе, и на тарабарском языке говорят!
Только я уж и сама понимала: глупости думаю. Знают Друц с Рашелью, куда ехать, следы заметают, как лиса, что от охотников да от собак ихних удирает. Далеко убежали - не достанут теперь ни охотники, ни собаки.
Ан нет, все едем и едем, колеса стучат, за окнами всякое мелькает - так бы и смотрела целый день!
Я и смотрела. День, другой; больше. Ажно в глазах рябить начало.
Надоело.
Переглянулись с Федюньшей - и пристали к Рашельке с Друцем: расскажите, мол, чего, а? Про страны дальние, куда едем, про жизнь мажью, про…
Те поначалу отнекивались - мол, сами все увидите. Федюньша и отстал - да только я не Федюньша, я приставучая, от тяти покойного (царствие ему небесное! из-за меня, дуры, помер, бедолага!) - так вот, от тяти покойного мне за то не раз доставалось. Да и дядька Друц уж знает - просто так не отлипну.
И то правда - нечто всю дорогу молчать будем?!
Никуда они не делись, заговорили, как миленькие; дядька Друц еще смеялся: "Тебе бы, говорит, Акулина, следователем работать! С тобой и не захочешь - а заговоришь, лишь бы в покое оставила!"
А Рашель про рыбу-акульку рассказала - в отместку, должно быть. Только я не обиделась. А она как увидела, что я не обижаюсь, сразу добрее стала, и больше из нее слова клещами тянуть не надо было…
* * *
- …А вот и я, Аза! О чем задумалась? Подставляй-ка лучше стакан, я вина принес!
ЗАМЕТКИ НА ПОЛЯХ
Брызжут из глаз у Михаила-Мишка веселые искорки, пляшут озорными бесенятами. Глядь - разбежались бесенята, а за ними:
…море.
Рыба у самого берега играет, всплескивает, красуется перед чайками-проглотами блестящей чешуей. А вот вам шиш, чайки, и вам шиш, рыболовы-пустозвоны; не поймать вам меня ни клювом, ни крючком, ни сетью! ото всех уйду! Парит чайка в небе, сидит в лодке рыбак, смотрят на плеск-блеск, усмехаются про себя: никуда тебе не деться, дура-рыба, быть тебе закуской…
Славный денек выдался.
III. ФЕДОР СОХАЧ или НА КОЙ Я ИМ СДАЛСЯ?
И если вначале у тебя было мало, то впоследствии будет весьма много.
Книга Иова
Балюстрада, огораживающая внешнюю террасу заведения "Лестригон и сын", была горячей от солнца.
Коснись плечом - взвоешь на всю набережную.
- Эй, человек! Кружку пива и расстегай по-вашенски!
- Сей минут-с!
И мальчишка-половой, вихляя всем телом, умчался на кухню.
Федор блаженно откинулся на спинку стула, глянул вослед половому, облаченному в мадаполамовую рубаху сомнительной белизны, и позволил себе расслабиться.
Поход в цензорскую коллегию вышел на удивление фартовым: раз - и дело в шляпе. Слишком фартовым, чтобы это было по душе Федору Сохачу, с младых ногтей привыкшему опасливо вслушиваться в лесную тишину. И Княгиня сто раз говаривала: если незнакомое дело складывается вчистую - не спеши верить.
Вдруг приманивает судьба, чтоб больней ударить?
А тут: и здание цензорской коллегии нашел мигом, на Соборной улице. Старик в панаме и фланелевом костюме указал. Свернешь, дескать, и шныряй глазами по северной стороне - где мраморные львы у подъезда. Федор еще постоял, когда добрался, посмотрел с уважением: знатные львищи. На батюшку из Больших Барсуков похожи, только что модный хвостик на затылке не завязан.
Пальца в рот не клади.
Воспоют: "Да внидет пред лице Твое молитва моя…" - и отхватят по самый локоть.
У левой зверюги чиновник сигару курил, второй гривой морду каменную окутывал. Вот он возьми и спроси у Федора от душевного благорасположения пополам со скукой: чего мнешься? чего надо? Парень и ответил. Ухмыльнулся чиновник фарфоровыми зубами. Сюртук одернул; пепел на льва стряхнул. Давай свои бумаженции, говорит. Я, мол, товарищ начальника коллегии, разберусь. Полистал наскоро и смеется: ты, парень, передай своим, московским общедоступным - не теми бумагами репутацию поддерживают! Слово в слово передай: не теми. Есть, братец ты мой, такие бумаги…
Запомнил?
Федор кивнул. Что тут запоминать?
Нравишься ты мне, парень, - чиновник дыма клуб сизый выпустил и в том дыму спрятался. Рожа у тебя тупая, да хитрая. Такие рожи от сотворения мира всем нравятся, а мне и подавно. Хочешь, в курьеры возьму? На казенное жалованье? Ну смотри, а то передумаю. Пшел вон!
Федор и пошел.
Вон.
Потому как увиделось парню невпопад: глаза у чиновника, у товарища начальника коллегии, шибко знакомые стали. Моргают часто. Рыжими искрами отблескивают. Точь-в-точь трагик Полицеймако, когда он Федора к себе в любимые ученики зовет. Или девки харьковские, когда лезли глупые тайны поверять, а бабища Зося из вышибал в швейцары перевести норовила.
Теперь этот, с сигарой - в курьеры.
Что им всем, медом намазано?
Эй, Княгиня за левым плечом, Друц-бродяга за плечом правым, ответьте: чего они лезут?
Молчат.
Глядят хитро; не отвечают. Ну и пусть их.
Сам разберусь.