Нет, совсем не таким ему виделся в мечтах его первый бой! Это самураи должны были пачками лететь вниз, объятые пламенем, а не сталинские соколы!
Владимир стиснул зубы, выжимая газ до упора. Он давил и давил на рукоятку изо всех сил, как будто это могло прибавить оборотов и без того ревущему на пределе мотору.
Все происходило слишком быстро!
Два ишака с замершими пропеллерами медленно планировали вниз. А один их прикрывал. Один против шестерых! Но недолго… Получив несколько очередей и оставляя за собой дымный след, он круто пошел к земле и при ударе взорвался.
После этого в небе остались только машины с красными кругами на серебристых плоскостях. А над степью поднимались густые черные столбы.
'Опоздал!' – скрипнул зубами Владимир. Конечно, он опоздал. Но не совсем. Потому что в небе еще летали враги…
И н а ч а л о с ь!..
На самом деле, он думал только об одном. Чтобы его сбили над своей территорией. И крутился, как мог, оттягиваясь на юг.
Таким фигурам пилотажа его не обучали. Впрочем, он вряд ли, понимал, что делал… Один раз он даже нажал на гашетку, когда прямо перед носом у него выскочил самолет с красными кругами на крыльях. И даже, кажется, попал! Потому что в воздухе замельтешила какая-то труха. Но в этот момент его ястребок вдруг протрясло как на кочках и швырнуло в сторону. А он получил по голове. Как кувалдой. Но, к счастью, не прямо в лоб, а вскользь…
Владимир дал газ, и сделал бочку. На такой малой высоте он неминуемо должен был бы убиться, выполняя эту фигуру. Но, видимо, не в этот раз…
И тут он увидел, и это озерцо, и бензозаправщик, и автостартер. Можно было садиться. Если бы позволили эти… Которые клевали его как стервятники… Он оглянулся. И ничего не увидел. Кровь заливала разбитые очки. Оставалось только погибнуть…
И вдруг все к о н ч и л о с ь.
Самураи почему-то оставили его в покое. И тогда он толкнул ручку вперед и выпустил закрылки. И нырнул вниз, не выпуская шасси. Его израненный 'ишак' заскользил по траве с загнутым на капот винтом, медленно разворачиваясь вправо, и, наконец, остановился…
Его спас капитан Савченко. Расстреляв весь боезапас, капитан искусно вышел из боя и приземлился. И, пока техник перезаряжал его оружие, стоял, напряженно вглядываясь в небо. А потом оттолкнул его, и крикнул:
– От винта!
И его завели, и он взлетел, и только поэтому Владимиру удалось все-таки посадить свой изрешеченный самолет.
Потому что Савченко увидел, как избитый вражескими очередями И-шестнадцатый, ковыляя на бреющем, шел к своему аэродрому, а самураи заходили на него как на полигоне и стреляли, стреляли, стреляли…
И он взлетел, и отогнал врагов, но при посадке на поврежденной машине не смог удержать направление, скапотировал и погиб. Жизнь за жизнь…
Такая, вот, война…
В этом, первом, бою геройски погиб командир эскадрильи старший лейтенант Николай Черенков, который, оставшись один против шестерых, до последнего прикрывал своих товарищей – лейтенантов Александра Мурмылова и Анатолия Орлова, планирующих с отказавшими моторами на вынужденную.
Спасая товарища, погиб капитан Савченко.
Пропал без вести лейтенант Пьянков.
Двигатель Куцепаловского истребителя так и не завелся. Может, засорился бензопровод? Или комбриг в спешке залил карбюратор? Техники сняли капот и ковырялись в движке.
А Куцепалов больше не матерился. Он молча сидел в кабине своего самолета, глядя в одну точку в каком-то ступоре, без мыслей и без эмоций…
Позднее выяснилось, что Александр Пьянков уцелел.
Он был подбит и ранен в самом начале боя. И попытался посадить поврежденный самолет. И снова был ранен. Но все-таки сумел приземлиться, не выпуская шасси, на 'брюхо'… Пьянков выскочил из машины, но спрятаться было некуда. А самураи заходили на него один за другим. Стреляли длинными очередями как в тире, а он зигзагами метался из стороны в сторону. В него они не попали. А самолет сожгли.
И он остался один посреди бескрайней монгольской степи. Раненый… Без воды… Без пищи… Под палящими лучами солнца.
Александр кое-как перебинтовал простреленную руку полосой, оторванной от полы нательной рубахи, определился по солнцу и побрел на юг.
Это была настоящая борьба жизни и смерти. И жизнь победила.
Три дня спустя он наткнулся на колонну бронемашин. Бойцы напоили, накормили летчика и доставили в часть. Видать, рано было ему тогда помирать, наверное…
– Это надо было видеть! Приходит, значит, Сашка Пьянков к Глазыкину и говорит: 'Рано вы меня списали на свалку, товарищ майор! Докладываю: дрался, покалечил пару самураев… Летел домой, но запнулся… Пришлось присесть… Да, и хрен с ним! Прибыл для дальнейшего прохождения службы!' А командир берет блокнот и вычеркивает его из списков погибших! – так описывал эту сцену Толя Орлов.
– Тебе бы не летать, а конферансье работать, – только и отвечал комзвена. – На танцплощадке!
Но это было потом…
Неисправность в Куцепаловском самолете техники так и не нашли. Но, перебрав и перечистив все, что можно, они попробовали его завести. И им, как ни странно, это удалось. Впрочем, такое бывает.
Оставаться на аэродроме подскока больше не было смысла, и Куцепалов вернулся в Тамцаг-Булак. Это было очень невеселое возвращение. Утром он увел за собой эскадрилью, а вечером прилетел назад один. С Глазыкиным разговаривать он не захотел. Молча глянул на него и ушел в свою палатку.
А на следующий день снова был бой. И опять неудачный.
Сначала, рано утром, поступил приказ привести в боевую готовность двадцать истребителей И-15бис. Но почему-то после взлета первого звена вылет остальных был отменен. И на выполнение задания они пошли одни.
И не вернулись… Над Халхин-Голом их перехватила и сожгла шестерка самураев. Комэска-три старший лейтенант Иванченко, адъютант эскадрильи старший лейтенант Вознесенский и флаг-штурман эскадрильи лейтенант Чекмарев погибли.
Но это станет известно значительно позднее. А тогда никто еще ничего не знал. Потому что радио на самолетах не было, а по расчету времени бензин у них имелся.
Через час после Иванченко, по ранее утвержденному плану, в воздух поднялись сразу две эскадрильи – десять истребителей И-15бис и десять И-16. Не встретив противника, они благополучно сели на свой аэродром.
Однако такое развитие событий майора Куцепалова совершенно не устраивало.
Он должен был отомстить за своих погибших. И реабилитироваться за провал. И доказать самому себе что-то важное.
Доказать не кому-то, а самому себе, что двигатель в то утро не смог завестись, потому что был неисправен, а не потому что ему было очень, очень страшно… Доказать самому себе. Потому что никто, кроме майора Куцепалова, обвинения в трусости майору Куцепалову предъявлять не собирался.
Люди знали, что мотор действительно не заводился. Зря, что ли техники полдня потом в нем копались.
Но если он сам себе этого не докажет, из армии надо уходить. Или стреляться на хрен! Потому что без армии Куцепалов себя попросту не мыслил. Но трусу в армии, а особенно в авиации не место!
Вот почему сразу после посадки в полк позвонил замначальника штаба бригады капитан Иванищев и передал новый приказ:
– Немедленно вылететь двум эскадрильям в том же составе!
– Эскадрилья И-шестнадцатых к вылету еще не готова, – ответил Глазыкин.
– Вы – пол – нять! Вылететь одним И-пятнадцатым, не дожидаясь готовности И-шестнадцатых! Это п р и к а з! За невыполнение пойдете под трибунал! – рявкнул Иванищев.
– Есть! – подчинился комполка…
Потом он пожалеет об этом. Но будет уже слишком поздно.
Эскадрилью Балáшева в небо повел помкомполка майор Мягков. Это все, чем мог тогда помочь комэска-четыре Глазыкин.
– Ты уж там смотри, Павел Афанасьевич! – сказал он Мягкову.
– Не беспокойся, Николай Георгиевич! Прорвемся!
Но они не прорвались…
Потому что на десятку стареньких советских бипланов с неубирающимися шасси навалилось восемнадцать новейших истребителей противника. Ки-двадцать семь были легче И-пятнадцатых, значительно превосходили их, и в скорости, и в скороподъемности, и в маневренности. Мало того, все они были оснащены радиостанциями. Одним словом, без поддержки 'ишаков' у 'бисов' вообще не было никаких шансов…
И, тем не менее, не взирая на двойное превосходство противника в численности, советская эскадрилья вступила в бой. Десять против восемнадцати.
Исход боя был предрешен…
Во время первой же атаки был подожжен самолет Мягкова. Летчику удалось сорвать пламя в пике, но когда он шел на бреющем, японский истребитель догнал его и сбил.
В ходе той же атаки был ранен в голову командир эскадрильи капитан Балашев. Он потерял сознание, но почти у самой земли пришел в себя, сумел выровнять свой изрешеченный истребитель и, обливаясь кровью, с трудом дотянул до аэродрома…
Оставшись без командиров, эскадрилья была рассеяна и уничтожена.
Раненый комэска был единственным, кто сумел вернуться в Тамцаг-Булак.
Противник потерь н е и м е л.
5. Нас извлекут из-под обломков…
Москва, 29 мая 1939 г.
…Летчик-испытатель Герой Советского Союза майор Кравченко крутанул бочку, зафиксировал самолет и вошел в штопор. Мир закружился вокруг его верной 'ласточки' в отчаянном вихре вальса. Перед глазами замелькали рулежные дорожки, самолетные стоянки, машины, ангары…
Земля была очень близко. Когда под солнечным сплетением заныло уже совсем невтерпеж, Григорий остановил вращение и плавно взял ручку на себя. Низко просев, его истребитель перешел в горизонтальный полет на высоте едва ли в десяток метров. Разогнавшись, Кравченко свечой рванулся к солнцу.
Его руки делали привычную работу, а мысли шли своим чередом. Он давно уже привык к молчаливым беседам сам с собой. От природы веселый и общительный, Григорий не мог оставаться один, его постоянно окружали люди. Братья, а у него их было четверо, сестры, соседские парубки, товарищи по интернату, курганская комсомолия, техникумовские кореша, друзья-летчики. Но в небе общаться было не с кем и, летая на истребителях уже восемь лет, он волей-неволей научился разговаривать сам с собой. К своему собеседнику, то, бишь, к самому себе, он при этом обращался уважительно, по имени-отчеству.
'Да, Григорий Пантелеевич, жениться тебе пока рановато. Оно, конечно, можно было бы, однако лучше погодить…' – перед глазами у него до сих пор стояло безжизненное, мертвое лицо Вали Серовой.
Две недели назад в Кремлевской стене похоронили Полину Осипенко и Анатолия Серова. Урны с прахом были выставлены в Колонном зале Дома Союзов. Два дня и две ночи по Пушкинской улице шли люди. Казалось, что попрощаться со своими любимцами пришла вся страна. У подножия двух постаментов поднялся высокий холм из тысяч букетов, повязанных алыми лентами. Два оркестра, симфонический и духовой, играли без перерыва. Траурные мелодии Бетховена, Шопена, Чайковского рвали душу на части. Даже мужчины едва сдерживали слезы.
Не плакала только Валя Серова. Ее мать, еще какие-то женщины, держали ее под руки. Они не отходили от нее ни на шаг, а она стояла, отрешенно глядя прямо перед собой сухими, ничего не видящими глазами и молчала.
'Это было невыносимо…' – скрипнул зубами Григорий
Он как-то сразу сошелся характером с Анатолием. Они даже внешне были чем-то похожи. Коренастый, плотный русак и такой же крепкий и низенький хохол. И биография у них была почти одинаковая, хотя Анатолий и был на два с половиной года старше. Оба с Урала, оба – отличные спортсмены, оба – комсомольские вожаки. И в авиацию оба пришли по комсомольскому набору. Они даже авиашколу закончили практически одновременно. Правда, Серов учился летать в Оренбурге, в третьей военной школе летчиков и летнабов, а Григорий – в первой. В знаменитой Каче…
Кравченко завершил мертвую петлю в той самой точке, с которой начал фигуру, сделал энергичный боевой разворот и перешел в крутое пике, разгоняясь. Земля приближалась с нарастающей скоростью. Григорий приник к прицелу, имитируя атаку наземной цели…
Судьба свела его с Серовым не сразу, но в армии, а особенно в таком элитном роде войск, как истребительная авиация, как в деревне – все друг друга знают, или, как минимум, имеют общих друзей и знакомых. Сам непревзойденный пилотажник, Григорий много слышал о Серовском звене 'воздушных акробатов'. Но познакомились они только в тридцать шестом.
И опять все у них сходилось. Оба – летчики-испытатели, оба – старшие лейтенанты, по три кубаря в петлицах. Но Кравченко чуть-чуть опережал. Он на испытательную работу перешел раньше и уже успел получить орден. Большая редкость по тем временам, да и сейчас, впрочем, тоже.
Жаль, конечно, что дали ему не настоящий боевой орден Красной Звезды, а всего лишь трудовой 'Знак Почета', которым обычно награждали пастухов и доярок за удои и привесы. Отчего в народе к нему крепко прилепилось прозвище 'Веселые ребята'. После появления на экранах одноименной кинокартины.
Но был этот 'Знак Почета' Григорию по-своему дорог. Как знак того, что и командование, и товарищи, оценили молодого пилота по достоинству. А, ведь, чего скрывать, поначалу из-за маленького роста его и в авиашколу-то принимать не хотели.
Кравченко вышел из пике у самой земли, перевернул машину и пронесся вниз головой над взлетной полосой на бреющем.
'Принимать они его не хотели!' – усмехнулся Григорий. Он тогда заявил в приемной комиссии, что он тут не погулять вышел, что в авиашколу его направил комсомол, и что принять его надо! А что касается роста, то хоть он у него и невелик, но управлять самолетом позволяет. Если опустить сиденье основного истребителя Красной Армии И-5 до упора, то у него под ногой еще останется пять сантиметров! Сам специально проверял!
Начальник приемной комиссии, усмехнулся и сказал:
– Ну, раз, ты так хорошо знаком с истребителями, то, никуда не денешься! А ведь придется нам, товарищи, взять этого боевого хлопца!
А потом судьба снова развела их с Серовым. И опять они получали вести друг о друге через друзей и знакомых.
Анатолий сражался с мятежниками в далекой Испании. Командовал авиаотрядом, а потом эскадрильей. Сбил пятнадцать самолетов и вернулся на родину с тремя боевыми орденами. Стал Героем Советского Союза, полковником. О нем теперь знала вся страна. Тут он Григория круто обошел.
Когда Анатолий вернулся в Москву, они и поговорить-то толком даже не успели. Потому что теперь пришла очередь старшего лейтенанта Кравченко убывать в загранкомандировку. Но поехал он не в Испанию. В Испанию ему ехать не хотелось. Как-то не очень хотелось ему идти по проторенному пути.
На другом краю Евразии полыхала не менее кровопролитная война. И там тоже очень нуждались в советских летчиках-добровольцах. Вот, где можно всех опередить, думал тогда Григорий. Но это оказалось не так. Повоевали до него и там.
Впрочем, вскоре об этих смешных мальчишеских амбициях он позабыл напрочь. А вот своего первого боя ему не позабыть, хотя и боев, и сбитых самолетов потом было достаточно…
Это произошло чуть больше года назад, двадцать девятого апреля тридцать восьмого года. В день рождения Микадо, японского императора, в небе над Ханькоу.
К городу рвались самурайские бомбардировщики. С обеих сторон в бою участвовало более сотни самолетов.
Когда Григорий набрал высоту, строй бомбардировщиков уже рассыпался.
'Чижи', истребители-бипланы И-15, вступили в бой с истребителями раньше 'ласточек', монопланов И-16, и разбили их на мелкие группы. Идущие вслед за ними бомбардировщики не выдержали натиска, стали сбрасывать бомбы, куда попало и на предельных скоростях поворачивать обратно.
Он подошел к самураю практически вплотную. Огромная туша вражеского бомбардировщика с красными кругами на крыльях закрыла весь прицел. Промахнуться было невозможно. Он и не промахнулся. Бомбовоз загорелся и свалился в штопор.
Потом он сбил еще один бомбардировщик, но и сам вляпался по самое никуда. Увлекся атакой и забыл про осмотрительность.
Григорий понял, что по нему стреляют, только когда сквозь гул мотора услышал частую дробь и всем телом ощутил удары вонзающихся в его 'ласточку' пуль. Вывернувшись из-под прицельной трассы, он оглянулся и увидел самурая. Из пробитых баков хлестал бензин и горячее масло. Оно забрызгало очки, и обожгло лицо. Сорвав очки, Григорий сам перешел в лобовую атаку, но вражеский истребитель, сделав переворот, снова стал заходить ему в хвост.
Григория выручил Антон Губенко. К этому времени мотор подбитой 'ласточки', сделав несколько перебоев, зачихал и смолк. Пришлось садиться на 'брюхо' прямо перед собой. Спасибо Антону, а то сожгли бы его на планировании!
Как давно это было! Григорий снова набрал высоту и выполнил целый каскад фигур высшего пилотажа. Где-то далеко внизу раскинулся аэродром Научно-испытательного института ВВС.
'Антон… Какой был хлопец!' – Кравченко крутил бочки и петли одну за другой.
За бои в Китае им обоим присвоили звание Героев Советского Союза три месяца назад, в один и тот же день. Но Антона уже два месяца как нет. Убился на маневрах. Ребята рассказывали, что он атаковал наземную мишень и чуть-чуть не рассчитал во время пикирования. В авиации чуть-чуть иногда бывает слишком много.
'Вот так. Сначала Валерий Чкалов, потом Антон, а теперь вот Анатолий с Полиной…' – вращал вокруг себя землю с какой-то неистовостью Григорий.
Это произошло на учебно-тренировочных сборах. Они летали на отработку слепого полета на спарке и разбились. В этом полете в задней, закрытой кабине сидел Анатолий, а Полина должна была его подстраховывать. Но не сумела.
Витька Рахов первым нашел место катастрофы. Он потом рассказывал, как, осматривая местность с высоты, увидел темную массу народа. Люди бежали со стороны расположенного невдалеке села, потом вдруг останавливались, застывали на месте. Они окружали что-то на земле.
Когда Витька сел рядом, ему рассказали, что самолет сначала летел на высоте около четырехсот метров к рощице за селом, потом сделал круг, полетел по прямой назад, затем вернулся, начал виражить и внезапно сорвался в штопор. После нескольких витков он перестал крутиться. Но не успел выйти из пикирования и врезался в землю.
Кабина Серова была открыта. Видать, в последний момент он открыл ее, вывел самолет из штопора, но высоты не хватило. Чуть-чуть…
На место катастрофы немедленно вылетела правительственная комиссия. Говорят, Смушкевич плакал, как ребенок.
'Нет, Григорий Пантелеевич, жениться будем погодить… И без того вдов достаточно!' – подвел итог Кравченко. И вспомнил вдруг, как красиво Анатолий ухаживал за Валентиной.