нараспев продекламировал Штакельберг.
– Ваш обожаемый Гумилев? – усмехнулся Адашев. – Вы плохо кончите, Шурочка. Романтики в наш век долго не живут.
Коля Михеев поднял задний борт "Опеля" и лязгнул задвижкой.
– Библиотека Морского собрания – это вам не жук чихнул! Тут до собачьей матери томов, лучшее в Крыму книжное собрание! И как мы все это впихнули в два грузовика – ума не приложу!
– Спасибо хранителю библиотеки, – хмыкнул Адашев. – Ежели бы не он, так и гребли бы все подряд. А так взяли, как велено, только то, что издано после Крымской войны! А дед-то какой колоритный, чисто гном из оперы Вагнера. Как там, у александрийца вашего?
– Мне продавший их букинист,
Помню, был и горбатым, и нищим…
…Торговал за проклятым кладбищем
Мне продавший их букинист.
– Видите, барон, я тоже не совсем лапотный, порой стишки почитываю, и даже душещипательные!
– А этот старый гриб еще радовался, что мы раритетный фонд, восемнадцатый век, не тронули! – Штакельберг сделал вид, что не заметил подколки. – А зачем его брать, коли там, куда мы отправляемся, эти книги и так имеются?
– Прикусите-ка язык, барон! – Адашев шутливо ткнул Штакельберга в бок. – Я понимаю, начальство далеко, а все же не забывайте: "Об истинных целях операции – ни слова!"
– Так тут же нет никого? – озадаченный Штакельберг оглядел пустую улицу. – Кто услышит?
– Ладно, господа, заканчивайте этот декаданс и поехали! – Михеев уже устроился в открытой кабине. – А вы, барон, извольте слезть на грешную землю и крутануть стартер! Да поскорее, нам еще в госпиталь надо заехать.
Адашев хмыкнул и заговорщицки подмигнул.
– Лямур! Свезло нашему Нико́лу!
– Да, – печально вздохнул барон, перекидывая ногу через борт. – А моя Наденька, младшая Веретенникова, в восемнадцатом с родителями в Швецию уехала, а там замуж вышла. А старшая, Верочка, невеста брата Кольки, земля ему пухом, в Стамбуле сейчас. Все война, будь она неладна…
Старший брат Штакельберга, тоже константиновец, весной погиб под Армянском.
– Ничего, барон! – Адашев похлопал приятеля по погону. – Мы вам на месте невесту сыщем, эдакую, знаете ли, тургеневскую барышню! Они там всякими эмансипэ не испорчены, будете, как говаривал папенькин денщик Федос, в полном бланманже!
II
Кача, школа военных пилотов
Эссен провел ладонью по теплому перкалю. Таких аппаратов – британских DH-9 – в Каче было два, и оба следовало забрать в первую очередь. Движки, не успевшие выработать ресурс, надежные бомбосбрасыватели, пулемет на поворотной турели – куда до них "Вуазенам" и "Фарманам", знакомым Эссену по 1916 году.
– Отличная машина! Лучший легкий бомбардировщик своего времени, его потом в СССР скопировали – поликарповский "Р-1"!
– А вы, вижу, разбираетесь в авиации?
– Да, Реймонд Федорович, с детства интересуюсь. Модели клеил, гонял на симуляторах. "Ил-2", может, видели? Отличная игрушка, там управление совсем как…
Лейтенант вежливо кивал, делая вид, что внимательно слушает. Собеседник надоел Эссену ужасно, и он трижды успел пожалеть, что поддался на уговоры и взял любопытного "научника" с "Адаманта" с собой в Качу. Хотя надо признать: в авиации он разбирается неплохо.
– …А как переправить в Севастополь? Гидропланы можно посадить на воду в бухте, а эти? Разбирать и везти грузовиками?
Эссен так и собирался поступить, а потом прикинул, сколько для этого понадобится времени и рабочих рук. А ведь еще грузить моторы, запчасти, инвентарь из мастерских авиашколы…
– Вовсе нет… простите, опять запамятовал, как вас величать?
Энтузиаст авиации не заметил яда в голосе.
– Виктор Сергеевич, можно просто Витя. Если нужна помощь – только скажите, я умею, сам у байка движок перебирал!
Мысль казалась соблазнительной. Вручить энтузиасту французский ключ, отправить в ангар, снимать мотор с раздербаненного "Фармана". До вечера провозится наверняка.
– Спасибо, Виктор, буду иметь в виду. Что до аппаратов – нет, здесь мы их разбирать не будем. Мы берем "Ньюпор", "Сопвичи", оба "Де Хевиленда" и "Спад", он тоже совсем новый. Остальное хлам, не стоят возни. Итого шесть колесных машин. Сейчас в городе расчищают посадочную площадку, на бульваре. Садимся, снимаем крылья, хвост, и в грузовик. А там и до порта рукой подать.
– Здорово! – восхитился Виктор. – А мне можно слетать? Вот, хоть на "Сопвиче", он же двухместный!
– Вы что, никогда не летали? – удивился Эссен.
– Летал, конечно. И на пассажирских, и на вертолете, даже на мотодельтаплане. Вот это действительно полет: сидишь, открытый всем ветрам, под ногами – пустота! А в лайнере, какой интерес? Будто в автобусе едешь. Потому и попросился с вами – всю жизнь мечтал полетать на старинном самолете! Я видел такие в Англии на авиашоу, но там не катали…
"Может, так и сделать? – в отчаянии подумал Эссен. – Жора летит на "М-9" – вот и пусть забирает его с собой…"
– Отчего бы и нет? А пока, Виктор, если вас не затруднит, помогите мотористу. Во-он он, возле ангара. Он вам скажет, что делать.
Молодой человек рысью бросился выполнять поручение. Подошедший Корнилович проводил его взглядом.
– Все-таки люди не меняются, – задумчиво произнес Эссен. – Вот на этом самом месте в четырнадцатом меня замучили реалисты. Приехали из города на экскурсию, а мне, как дежурному по школе, поручили их пасти. Через час я стал думать, как бы половчее споткнуться и вывихнуть ногу, лишь чтобы избавиться от этой напасти…
Корнилович промолчал.
– Да, были деньки… Ладно, Жора, тогда, как договорились, сначала "эмки"? И, кстати, возьми с собой этого типа, а то он мне весь мозг вынес – так, кажется, говорят "потомки"?
Мичман шутки не принял.
– Реймонд Федорыч, должен вам сообщить… в общем, я остаюсь. Уж простите, но дальше – без меня.
Эссен ушам своим не поверил.
– Как же так, Жора… Георгий Валерьянович? Ведь красные тут устроят террор… схватят вас – что им скажете?
– Выберусь как-нибудь, осмотрюсь, а там видно будет. Да вы не волнуйтесь и "потомкам" передайте – я их секретов с собой не беру. Ну а что в голове осталось – это, уж извините, мое…
Корнилович подобрал хворостину и стал с отсутствующим видом чертить в пыли какие-то загогулины. Эссен прокашлялся, чтобы скрыть волнение. А ведь не случись чехарды с Переносами, мичмана Корниловча ждала бы служба в белом Черноморском флоте, французская эмиграция и сорок лет жизни на чужбине. А тут – вон оно как обернулось.
– Уговаривать, препятствовать не буду. Решил – значит, решил, не гимназист. И вот что…
Он сделал паузу.
– "Де Хевиленд" готов к вылету. От сердца отрываю, у нас их всего два… Покидай во вторую кабину пяток канистр с газойлем, жестянку моторного масла, пару тарелок к "люське", лети с богом. Это не "эмка", часов пять в воздухе продержишься запросто. А там сядешь, дозаправишься и дальше. Карты, правда, нет, но ты по компасу дуй на норд-вест, а потом вдоль береговой черты. Если с погодой повезет, можно и до Румынии долететь.
– Сдалась мне эта Румыния! – упрямо мотнул головой мичман. – Я лучше к Херсону, а дальше вдоль Днепра, на Екатеринослав. Степь ровная, где сесть – найду, а там видно будет.
Эссен испытующе посмотрел на мичмана.
– К красным, значит? Ну, дело твое, Жора…
Корнилович пожал плечами, кивнул.
– Вот и ладно. Тогда я в ангар, а ты запускай и лети с богом. Моториста пришлю, поможет. Говорить больше никому не надо, я сам все объясню.
– Но как же так, Реймонд Федорыч? – Корнилович нервно теребил в руках пилотский шлем. – А с нашими попрощаться? Нехорошо как-то, тишком да тайком…
Эссен похлопал мичмана по плечу.
– Долгие проводы – лишние слезы, Жора. Поймут. Ты хоть собраться успел?
Корнилович кивнул на лежащий у стены ангара вещмешок.
– Негусто у тебя барахла, чтобы начинать новую жизнь. Ну ладно, мичман, удачи! Даст бог – свидимся…
* * *
"Де Хевиленд" сделал над Качей прощальный круг. Эссен помахал старому другу рукой, и тут глаз зацепился за какую-то несообразность. Лейтенант торопливо извлек из нагрудного кармана френча складной тридцатикратник, поднял к глазам и…
Точно! В обеих кабинах – головы. В задней-то Корнилович, а кто впереди?
– Братец, это ты помогал мичману заводиться?
Пожилой унтер – из здешних, качинских, забытых при эвакуации – степенно кивнул.
– Так точно, вашбродие! Я самый и есть.
– А кто к нему в аппарат сел – видел?
– Как не видеть? Один из энтих, пятнистых. Как вы, вашбродие, ушли, он и подбегает. Побалакал с мичманом, потом бе-е-егом к автомобилю. Мичман мне и говорит: "подождем, мол, человек со мной полетит, а ты пока масло проверь". А я что, мне сказано проверять – я и проверил.
– И что? – жадно спросил Эссен.
– Масло-то? В порядке, что ему сделается…
– Да не масло, а этот, которого ждали!
– Он, вашбродие, назад прибег. Бегит и тащит на плече баул. Тяжелый – его, болезного, аж перекосило. Я хотел подсобить, а тот ни в какую. Так и корячился, пока не склал в аппарат. Залез, мне рукой машет – "заводи"! Ну, я и завел…
– А потом?
– А что потом? Улетели, и вся недолга! – ответил унтер и кивнул на таящий в туманном мареве "Де Хевиленд".
Повторяется история с Фибихом? Приставил к боку пистолет, заставил взять с собой? Да ну, бред, наверняка Жора взял парня по своей воле. А может, они заранее сговорились? Тоже ерунда, он же сам только что предложил Корниловичу аппарат…
Эссен потянулся к рации, помедлил, опустил руку. В конце концов, кто знает, что в головах у "потомков"? В любом случае это осознанный выбор – и Виктора, и Жоры Корниловича, – а значит, не надо им мешать. А остальные пусть думают, что все идет по плану и "Де Хевиленд" улетел в город. Сказать, конечно, придется – потом, в Севастополе. К тому времени Корнилович будет далеко.
III
Минная стенка
Адашев потянул из кузова носилки. Лежащий на них раненый, изможденный, заросший седоватой щетиной, с длинным, изрытым оспинами лицом, страдальчески охнул.
– Полегче, братец, не дрова грузишь!
Матросы приняли носилки и бегом понесли к трапу.
– …только представьте, эти мерзавцы посмели вломиться в госпиталь! – возмущался Штакельберг, окруженный юнкерами четвертого взвода. – Требовали морфину, спирту, к Сашеньке приставали, батюшке ее, Фаддею Симеоновичу, доктору, по морде дали. Пенсне разбили, скоты!
Фаддей Симеонович Геллер, худой как щепка, несуразно длинноногий, одетый слишком легко для ноября – в потертое соломенное канотье и парусиновый дачный пиджачок, – сидел в кабине "Пирс-Эрроу". Его пальцы длинные, узловатые, пальцы музыканта или хирурга, сжимали ручку саквояжа. Рядом пристроилась барышня в бежевом платье и с толстой косой, обвивающей прелестную головку. Платье носило следы некоторого беспорядка. Адашев подошел поближе, исподтишка косясь на барышню.
"…Счастливчик, однако, Никол! Экую красулю оторвал…"
– …а тут мы! – продолжал Штакельберг. – Подъезжаем и видим, как трое этих "пролетариев" барышню на крыльцо выволакивают, всю ободранную. Никол "люську" схватил и как даст над головами! Те девушку отпустили и тикать. Я кричу: "Стой, стрелять буду!" – а Михеев "люську" на капот пристроил и резанул – всех троих, одной очередью!
– Точно, – подтвердил Адашев. – А еще четверых мы из госпиталя пинками выбили. Мерзавцы разломали шкап с медикаментами и принялись пузырьки откручивать.
– Спиритус вини искали? – деловито спросил юнкер с обшарпанным казачьим карабином.
– Точно так-с! – хихикнул Штакельберг. – А он на самом видном месте стоял – здоровенная бутыль с наклейкой: "ЯДЪ" и адамова голова!
– А вы, господа, бутыль, часом, не прихватили? – осведомился другой юнкер, вооруженный редкостным "Винчестером" с рычажным затвором. – Не оставлять же этим мизераблям?
Адашев скромно потупился.
– И что, их тоже в расход? – спросил другой юнкер. Он стоял, опершись на пехотную трехлинейку с прикрученным телескопом; его трубка была аккуратно замотана чистой портянкой и перевязана шнурком.
– Да нет, зачем? – пожал плечами Штакельберг. – По зубам вдарили прикладами и погнали к свинячим чертям.
– А я говорю, надо было их тоже! – сумрачно сказал Михеев, до сих пор не принимавший участия в разговоре. – Они-то Сашеньку не пожалели…
– Как вы можете так говорить, Николай?
Голос у доктора Геллера оказался высоким и каким-то надтреснутым. Упомянутое пенсне – и верно, без одного стеклышка – хирург держал в руке и для убедительности им размахивал.
– Вы так молоды, а уже привыкли к жестокости! Саша, душенька, скажи ему! Да, ужасы Гражданской войны делают из многих чудовищ, но надо как-то этому сопротивляться! У вас вся жизнь впереди, как можно прожить ее в ненависти?
Михеев промолчал, лишь глянул на Фаддея Симеоновича исподлобья.
– Господин врач, а как вышло, что вас забыли? – спросил Адашев. – А его превосходительство уверял, что госпиталя давно отправлены?..
Геллер поднял на юнкера глаза – голубые, по-детски яркие. Адашеву сразу сделалось неловко, будто он случайно сказал тому что-то обидное.
– Я телефонировал в канцелярию начальника порта… да. Целых три раза. Обещали прислать грузовик, солдат. Мы ждали, но никто не приехал, а телефон перестал отвечать. Я послал санитара, был у нас один, из малороссов. Фамилия у него забавная такая – Пидпузько… Но он почему-то не вернулся.
– Сбежал, мерзавец. – Адашев сплюнул под ноги. – Решил не тратить время на всякую ерунду, а заняться спасением собственной драгоценной персоны.
– Эй, господа, что у вас там за дискусьён? – раздалось с борта крейсера. – Шустрее, Михеев, а то так и провозитесь, пока красные не придут!
– Вольно вам, Виктуар, советовать, – лениво ответил Адашев. – Нет чтобы помочь товарищам и поискать тали и грузовую сетку. Раненых мы сдали, осталось эти сокровища мировой мысли. На себе по трапу тягать – комплекция не позволяет, тут нужен Поддубный или господин Моор-Знаменский. Тот в цирке рояль на спине носил, причем вместе с тапером. Ну а мы люди слабосильные…
И кивнул на кули с книгами, которыми был завален кузов второго грузовика.
– Где я ее вам возьму, князь? – удивился караульный. – Матросы все шибко занятые, некого спросить, сразу посылают по такой-то матери! Мы с утра кукуем в караулах, а третий взвод с добровольцами куда-то умотал на грузовиках. Вернулись все в копоти, в саже, говорят, в городе горят продовольственные склады, мародеры подпалили.
– Куда же патрули смотрели? – удивился Михеев. – Разъезжают, понимаешь, на броневиках, а у них под носом всякая шваль склады жжет!
– Ничего. – Адашев снова сплюнул на доски причала. – Красные придут, умоют их кровью.
– О чем вы, граф? – удивился Штакельберг. – Они же эти, классово близкие! Ворон ворону глаз не выклюет.
– Эй, на пирсе! – снова донеслось с "Алмаза". – Проводите господина врача с дочкой на крейсер. Для них каюту уже подготовили!
Доктор полез из грузовика, прижимая к впалой груди саквояж. Сашенька подхватила отца под локоток, Коля Михеев подскочил, поддержал с другой стороны.
"Ну все, пропал Михеев. Экая семейная идиллия… А жаль, лихой был юнкер!"
IV
Гидрокрейсер "Алмаз"
– Вы все обмозговали, братцы? – спросил Эссен. – Вот ты, Скрыпник, окончательно решил? Смотри, а то не поздно и передумать. Я буду рад: специалист ты отменный, да и служака, каких поискать.
– Спасибо на добром слове, вашбродие, а только не передумаем, – ответил сорокалетний гальванер с унтер-офицерскими нашивками. – Все мы, одиннадцать душ, твердо решили – остаемся. Ежели надо, бумаги могем подписать, что решились сами, по своей доброй воле. Чтобы с вас, значит, после спросу не было за недостачу.
– Какие еще бумаги… – махнул рукой лейтенант. – Да и кому с нас спрашивать? Я только удивляюсь: что вы тут-то забыли? Трудные времена, а будет еще труднее…
Гальванер усмехнулся в усы.
– Мы, вашбродие там, в ихнем будущем не только ананасы с мороженым трескали да фильму всякую по этому… тивизиру глядели. Мы еще и учились. Так что, воля ваша, а дорожки наши расходятся. Здесь простые люди наново жисть строят, так мы им малость подсобим. Знаем небось, какая она должна быть… и какая не должна. Верно я говорю, братва?
Матросы закивали.
– Так что, прощевайте, вашбродие, и легкой вам дороги! А у нас и тут дел невпроворот.
– Ну, коли так… – медленно произнес Эссен. – Коли так, то и вам, братцы, удачи!
– А позвольте полюбопытствовать: когда отбываете?
Эссен кивнул на "Можайск" с "Помором".
– Эти два утром, с восьмой склянкой. С ними семеро наших уходят: мичман, двое кондукторов да четыре матроса.
– Захотели, значит, легкой жизни. – Унтер покачал головой. – Что ж, виноватить не стану: намаялись люди, наскитались. Пущай теперь булок с маслом пожуют.
– Хлобыстов, из кочегарки, семью с собой везет, – вставил сигнальщик Рубцов. – Уж как радовался, когда разыскал! Я, говорит, в раю земном пожил, пусть и у детишков моих такая жисть будет! Чем они тамошних хужее?
– Ничем, – согласился гальванер. – Пущай. Ежели для детишков – тогда ничего, можно.
– А "Алмаз" когда отправится? – поинтересовался третий матрос.
– После третьей склянки отойдем, если не задержимся. Сам видишь, сколько еще…
Лейтенант обвел рукой штабеля ящиков рядом с укутанным в брезент фюзеляжем "Сопвича".
– Тогда мы, вашбродие, братве малёха подсобим с погрузкой. На прощание, значить.