Они оказались в большом помещении с двухэтажными нарами. С первого взгляда было видно, что камера переполнена: заключенные сидели на всех полках и даже на полу. "Эй, вы какой масти? - окликнул новоприбывших лысый дядя, мочившийся в стоявшую в углу парашу, - Воры есть?" "Нет." - ответил седоусый. "Тогда лягай на пол, фраера. - дядя указал на лежавшие стопкой у стены матрасы, подушки и одеяла, - И быстро, еблом не щелкать, отбой через десять минут." - он застегнул штаны и удалился вглубь камеры. Эрик и седоусый стали устраивать себе постели в проходе между стеной и нарами. К параше подошел другой арестант - толстый благостный джентельмен, похожий на персонажа Диккенса. Эрик приготовил постель и направился к параше. "Подождите, молодой человек. - остановил его седоусый, - Вы ведь в первый раз в тюрьме?" "Да, а что?" Благостный джентельмен закончил. К параше подошел парень лет двадцати с выступающим вперед подбородком и бритой башкой. "Вы, пока не освоитесь, лучше у меня спрашивайте …" - "О чем спрашивать?" Парень расстегнул штаны, раскатисто пукнул и, со вздохами наслаждения, стал мочиться. "Обо всем. - седоусый устало помассировал себе виски, - К примеру, ходить в туалет перед отбоем вы имеете право только после воров." Парень с выступающей челюстью закончил, и вокруг параши пристроились сразу три арестанта. "Вот сейчас уже можно, пойдемте … я, пожалуй, составлю вам компанию." - седоусый, кряхтя, поднялся со своего матраса.
Минут через пять большинство заключенных уже лежало, кто - в койках, кто - на полу. (Кроватей в камере было сорок, заключенных - около пятидесяти.) Свет погас. Эрик закрыл глаза, но спать не мог: под тонким одеялом было холодно, на тонком матрасе было жестко, от слишком толстой подушки затекала шея. В голове проносились сегодняшние события - от утра к вечеру и от вечера к утру. Где и когда он совершил ошибку?… Вот он звонит по больницам … вот читает письмо … вот возится с портфелем … вот спускается на лифте … Ну, да: выходит, значит, он из лифта, а вахтерша ему и говорит … у Эрика вдруг защипало в горле, а уголки губ неудержимо поползли вверх. Нет, подожди, давай снова: выходит, значит, он из лифта … Диафрагма его сократилась, заставив судорожно вдохнуть, и тут же резко выгнулась обратно, причинив выдох со странным звуком "Ха!" А потом сократилась опять … А затем дернулась снова … И еще, еще, еще: "Ха! Ха! Ха! Ха!" Что это такое? Смех! Он смеялся! Эрик уткнулся лицом в подушку и укрылся с головой, но сдержаться не мог - скручивая внутренности, струя истерического смеха рвалась наружу. "Что с вами, молодой человек? - спросил из темноты шепот седоусого, - Вам плохо?…" Немыслимым напряжением воли Эрик остановился: "Не беспокойтесь, это я смеюсь. Я просто вспомнил, что обещал вахтерше в нашем подъезде не хлопать больше дверью лифта!" Из темноты доносился скрип нар, смутная возня, тихие разговоры … "Обещал вахтерше?… - удивился седоусый, - И что же в этом смешного?" Прежде, чем ответить, Эрик прижал ладони к щекам, стараясь разгладить гримасу смеха. "Похоже, я … ха-ха-ха … ик!.. - он икнул, ударил себя кулаком по лбу и начал снова, - Похоже, что это обещание я сдержу!!" -
29 декабря
А иногда Эрик оказывался в каком-то южном городе с широкоми тенистыми улицами и чистым воздухом. Знойное солнце светило с бледного тропического неба, воздух наполняли запахи экзотических цветов. Где-то далеко, за крышами домов, виднелся край океана. Одетые по-летнему молодые женщины сидели в оплетенных вьюном беседках. Эрик не знал, что привело его в этот город, - у него не было здесь никаких дел. Он просто шел, без цели и направления, по какой-то улице.
Но вдруг в пестрой праздничной толпе мелькал серый лоскут. У Эрика опускалось сердце - Человек В Сером Костюме был здесь! На солнце быстро наползала черная тень. В груди зарождалось ощущение тревоги. И тут же раздавался ужасающий грохот, а земля начинала колебаться. Дома рушились, вздымая тучи пыли. Люди с неслышными криками метались по улицам и гибли под обломками зданий.
А потом становилось душно. Откуда-то появлялись клубы ядовитого пара. У Эрика начинало щипать в горле - где же его респиратор? Люди вокруг корчились и падали в конвульсиях на землю.
И в тот самый миг, когда судорога окончательно перекрывала горло, Эрик, задыхаясь, просыпался.
* * *
Он несколько раз глубоко вдохнул и выдохнул воздух, потом открыл глаза - взгляд его упирался в кирпичную стену. Невыносимо громко (казалось, прямо над ухом) звенел звонок. "Вставайте, молодой человек … - увидав, что Эрик проснулся, седоусый перестал трясти его за плечо, - До прихода охранников матрасы должны быть убраны."
Эрик откинул одеяло и сел.
Камера кишела людьми. Заключенные, спавшие на полу, складывали постельные принадлежности в три неаккуратные стопки у стены. Заключенные, спавшие на кроватях, выравнивали полосы одеял и клали квадраты подушек на середины изголовий. Человек пять-шесть мочились в парашу.
Звонок издал заключительную трель и умолк. Камера утонула в равномерном гуле голосов.
Потирая затекшую шею, Эрик встал и отнес постельные принадлежности к стопкам у стены. Потом сходил к параше и помочился (в проходе камеры заключенные поспешно строились в две шеренги). Загремел засов входной двери - Эрик встал в строй. В комнату вошли трое детин в черной форме внутренних войск и один детина в синем милицейском мундире, с длинной резиновой дубинкой на поясе и какими-то конвертами под мышкой. "Ра-авняйсь! - заорал черномундирный охранник с сержантскими погонами, - Смир-рна!" Разговоры стихли. "Иванов Э.К. и Рябов Г.О. - два шага вперед!" Вместе с Эриком из строя вышел лысый вор, спросивший вчера об их с седоусым "масти". "На выход. - приказал сержант, - Остальные к утренней перекличке при-иго-отовсь!" Эрик неуверенно посмотрел на седоусого, но тот лишь пожал плечами. Синемундирный милиционер-охранник - грузный парень с бледной бабьей рожей - сравнил лица Эрика и Рябова с фотографиями, рассовал фотографии по конвертам и махнул дубинкой в сторону двери.
Коридор - лифт - коридор.
Их привели в маленькую комнату - дверь открыл человек лет тридцати атлетического сложения с арийским лицом, в бежевом свитере и серых брюках. На столе у стены лежали две милицейские шинели и черная шуба. "Здорово, Гришаня … - с угрожающей ласковостью обратился 'атлет' к Рябову, - Говорил я тебе, что недолго будет твой дружок на свободе гулять?" - он кивнул в сторону сидевшего на скамейке заключенного, в котором Эрик узнал вчерашнего татуированного. Рябов ничего не ответил. "Вот сейчас третьего вашего кореша приведут, и поедем мы … - атлет сделал многозначительную паузу, - в следственный изолятор интенсивного режима в славном городе Щербицке … слыхал про такой?" "Гришаня" без выражения смотрел сквозь атлета. "Сесть." - приказал (стоявший у стены) охранник. Рябов расслабленно опустился на скамью и шепнул что-то татуированному; "Чего?" - переспросил тот. "Еще раз ебло разинешь, - вмешался охранник, подбрасывая и ловя дубинку, - пожалешь, что на свет родился." Стало тихо, лишь нивесть как сохранившаяся с лета муха жужжала под потолком. Эрик заметил, что у охранника шесть пальцев на правой руке.
Прошло минут пять. Атлет нервно прохаживался по комнате. Воры сидели, опустив головы, и внимательно рассматривали пол.
В дверь постучали, атлет открыл. Под конвоем еще одного охранника-милиционера в комнату вошел здоровенный парень с лицом дефективного. "Ворон!.." - ахнул он, увидав татуированного. "Молчать. - рявкнул атлет и повернулся к остальным трем заключенным, - На выход." - он взял со стола свою шубу и направился к двери. Конвоиры разобрали шинели и вывели заключенных из комнаты.
Длинный коридор - лифт - короткий коридор. Атлет шел впереди упругой спортивной походкой.
На месте ковырявшего в носу ефрейтора сидел ковыряющий в носу сержант: "Чего, нашли своих урок?" - поинтересовался он, зевая. Ему никто не ответил. Один из конвоиров принес с улицы и раздал заключенным милицейского образца респираторы, шапки-ушанки и черно-белые, в тон комбинезонам, полосатые ватники. Потом достал из кармана две пары наручников и приковал правую руку Эрика к левой руке дефективного верзилы, а правую руку татуированного "Ворона" - к левой руке Гришани. "А этого зачем забираете, товарищ лейтенант?… - сержант ткнул пальцем в Эрика, - Нидерландисты ж не по вашей части?" "Новый следователь по его делу попросил в Щербицк доставить." "А как же категория Б1?… - лениво удивился сержант, - Ежели его на интенсивный режим переводят …"; "Категорию обращения изменить недолго." - усмехнулся атлет и, надвигая на лицо респиратор, направился к двери.
На сочно-синем небе блистало ослепительное солнце. Девственно-зеленый снег разбрасывал солнечные лучи мириадами бирюзовых искр. Пронзительно-ледяной ветер жег правую ладонь, шею выше воротника и лицо выше респиратора. Эрик прищурился, опустил глаза и сунул свободную от наручников руку в карман. Транспарант "Коммунизм построен! Скажи, Партия …" раздулся, как парус, и хлопал под яростными ударами воздуха.
"Мороз и солнце - день чудесный …" - неожиданно процитировал Рябов. "Ебло запахни, продует." - ожиданно ощерился шестипалый конвоир.
У крыльца стоял черный микроавтобус - сквозь грязное ветровое стекло розовело лицо шофера. Повинуясь тычкам в спину и отрывистым окликам, заключенные залезли вместе с конвоирами в заднюю дверь. Атлет сел в кабину рядом с водителем. "Вперед проходи … задние места для охраны!" - прикрикнул на Эрика шестипалый. Когда заключенные расселись на узких металлических скамейках вдоль боковых стен воронка, конвоиры примкнули наручники к расположенным между сиденьями замкам. Микроавтобус тронулся.
Через три минуты они выезжали через внешние ворота тюрьмы. В микроавтобусе стало теплее, воздух очистился - встроенный в стенку кондиционер работал на полную мощность. "Снять респираторы." - скомандовал атлет сквозь решетчатую перегородку, отделявшую салон от кабины. (Перед ветровым стеклом болтался брелок - маленький Романов-старший, указывающий путь. На приборной панели красовалось эротическое фото комбайнерши-стахановки Эльвиры Лисичкиной.) "Эти новые воронки с решетками получше старых будут. - Шестипалый конвоир выудил из кармана медицинского вида пузырек. - Хоть, куда едешь, видать." Он неуклюже отвернул крышку, вытряхнул на ладонь две таблетки и сунул в рот - на его бабьем лице с жидкими усиками появилось сосредоточенное выражение. "Опять гормоны принимаешь, Ломакин? - неодобрительно заметил атлет, обернувшись назад, - Смотри, к сорока годам полтораста кило весить будешь." "А что мне делать, ежели без них у меня усы выпадают и член не всегда стоит?…" - отвечал шестипалый жалостливым голосом. Второй конвоир обидно засмеялся, запустил руку под шинель и с остервенением почесал грудь. "Я тебе список целебных трав давал? - раздраженно спросил атлет, - От природной медицины вреда не будет, только польза!" "Не помогают мне травы, - оправдывался шестипалый, избегая начальниковых глаз, - А лишний вес я сгоню, товарищ лейтенант … честное комсомольское!" Рябов прислонился затылком к стене микроавтобуса и закрыл глаза. Татуированный безразлично глядел сквозь перегородку и ветровое стекло на дорогу. "Не помогают?… Да ты, небось, отвар из трав с водкой мешал, Ломакин … Говорил ведь: ни грамма, пока курс не закончишь! Неужто четыре недели потерпеть не мог?" Шестипалый опустил глаза и стал ковырять пол носком сапога. Дефективный верзила повертел головой, будто не находя для своего шишковатого черепа приличествующего его размеру места, потом уставился перед собой и застыл.
Не дождавшись ответа, атлет раздраженно отвернулся.
Некоторое время они ехали в молчании.
Улицы города, как всегда по воскресеньям, были пусты. Микроавтобус выехал на проспект Мира. Проспект Мира перешел в Черненковское шоссе.
"А что поделаешь, ежели у меня от мутаций гормональная система болезненная?… - нижняя губа Ломакина страдальчески отвисла, - В нашей деревне у каждого второго в гормонах нарушения были!"
Некоторое время они ехали в молчании.
"Мало того, что девки от моего шестого пальца шарахаются, - продолжал Ломакин еще жалостливей, - так, если даже какая и согласится, то все равно … - он помолчал, подбирая необидную для себя формулировку, - … пятьдесят на пятьдесят!" Второй конвоир обидно засмеялся.
Некоторое время они ехали в молчании.
"А в соседней деревне все иммунитетом маялись. - По интонации чувствовалось, что обида у Ломакина прошла, но желание информировать - нет. - Чуть где болезнь какая - грипп или, скажем, ангина - так все в лежку!"
Некоторое время они ехали в молчании.
"Уж сколько лет с Ограниченного Ядерного Конфликта прошло, а все уроды да больные на Хабаровщине родятся!" "Замолчи, Ломакин, противно слушать! - вмешался наконец атлет, - Полную и окончательную дезактивацию в Хабаровском крае еще в 85-ом провели … там теперь здоровья - на сто пятьдесят процентов!"
Ровное движение микроавтобуса, тепло и недосып действовали усыпляюще - Эрик прислонился затылком к стене и закрыл глаза. Интересно, способен ли он сейчас уснуть?
Когда он проснулся, город остался позади - шоссе с обеих сторон обступал лес. Белизна снега на ветвях деревьев говорила о том, что они отъехали от Москвы, как минимум, километров на восемьдесят. "… возраст - 51 год, уроженец Харькова, - говорил атлет, обернувшись назад, - из семьи рабочих …" На коленях у милиционера лежал один из коричневых конвертов с личными делами и несколько страниц с отпечатанным на них текстом. "Отец - токарь-фрезеровщик, мать - санитарка, сестра в ПТУ программирование преподает … образцовая семья! И как это, Гришаня, тебя на стезю порока занесло?" - атлет издевательски усмехнулся, но вор даже не повернул головы. (Рябов и татуированный сидели, закрыв глаза, - делали вид, что спят. Конвоиры спали с открытыми глазами - делали вид, что бодрствуют. Дефективный спал и вида не делал.) "Та-ак, что у нас дальше, школа?… Посмотрим, посмотрим … ха! - с притворным удивлением воскликнул атлет, - Ты, оказывается, двоечником был, Рябов, и по математике, и по русскому, и по обществоведению …" "А вот ты, начальничек, первый ученик - свою ментовскую инструкцию наизусть затвердил! - Рябов открыл глаза и, кривляясь, процитировал, - 'В начальной стадии допроса обсудить, с критической точки зрения, отметки в аттестате зрелости подозреваемого. '" "Смотри-ка, Рябов, - без обиды отвечал атлет, - сколько ты всего про милицию знаешь … да только мы про тебя больше знаем!" "Откуда знаете, начальничек?" "От вашего же брата уголовника - стукачей среди урок еще поболе будет, чем среди честных граждан." "На пушку берешь, мусор … - вмешался в разговор татуированный, - Кончай чернуху лепить, небось не с фраерами базаришь!" "Ну, если ты это говоришь, Петреску, - многозначительно сказал атлет, - то, значит, так оно и есть … Уж тебе-то все, поди, про стукачей известно!" "Ах ты, падло! - вспылил татуированный, - Да я …" "Замри, Ворон! - одернул его Рябов, - Не видишь что ли, что гражданин начальник тебя на характер берет?…"
Эрик отвернулся в сторону, стараясь не вслушиваться в перебранку.
Шестипалый конвоир достал из кармана маленький радиоприемник и щелкнул переключателем (шуршание атмосферных помех - баритон Льва Левченко - опять помехи). "Оставь его, пущай поет." - второй конвоир сунул руку под шинель и с наслаждением почесался; "Хоккей хочу найти." - отвечал шестипалый (помехи - помехи - помехи). "Говорили мне, начальничек, что совсем нервный ты в последнее время стал. - с притворным участием говорил Гришаня - И по службе неприятности …" "Да не бывает хоккея в девять утра … ты что, с коня упал, Ломакин? Вертай назад …" "И откуда тебе о моих неприятностях известно, Рябов?" "Я этого Левченко на дух не переношу, Кадлец, у меня от него зубы, как от лимона, ломит." "Слухом земля полнится, начальничек, - в ментовке стукачи тоже имеются." "Ну ты и муда-ак, Ломакин!" "И что же тебе стукачи ментовские рассказали?" "Рассказали, как на предновогоднем балу в главном управлении ты какому-то капитану нос по пьяному делу сломал …" "Сам ты мудак!" "… а капитан тот оказался племянником генерала Пшебышевского!" Равномерно журчавшая беседа конвоиров резко оборвалась. "А еще рассказывали, что находишься ты из-за той драки под внутренним следствием, - продолжал Рябов, - и ежели найдет оно тебя виновным в беспричинном избиении боевого товарища, то вылетишь ты из доблестных ментовских рядов, как пуля из пистолета Макарова." "А вот тут, Гришаня, рассердил ты меня до невыносимости … - лицо атлета побледнело от гнева, - Зря ты это удумал … знаешь, что я теперь сделаю? Как прибудем в Щербицк, рассажу-ка я вашу банду по отдельным камерам, да запущу сук человек по пять … так что запоете вы все трое петухами после первой же ночи …" Непонятная угроза милиционера произвела впечатление - несколько секунд в салоне микроавтобуса царило напряженное молчание. Конвоиры инстинктивно отодвинулись от заключенных и схватились за дубинки. Лицо Петреску-Ворона искривила гримаса ненависти. Рябов остался невозмутим. Дефективный так и не проснулся. "Г-гад, мусор … - прошипел Ворон сквозь блестевшие сталью коронок зубы, - Ты у меня ножик скушаешь, подлюга!.." "Что, проняло?! - нервно рассмеялся атлет, - Теперь у нас с вами совсем другая песня пойдет …" "Ошибаешься, начальничек. - перебил его Рябов, - Никакой песни у нас с тобой не будет." "Это почему же?!" - поинтересовался милиционер. "А потому, что, как приедем мы в Щербицкий изолятор, так тут же и попросим у дежурного офицера замены следователя по причине личной вражды с подозреваемыми." Атлет сложил черты своего лица в издевательскую улыбку: "И знаешь, куда тебя дежурный пошлет?" "Вряд ли он меня пошлет, начальничек! Мы, как-никак, уголовные, а не политические, - Рябов усмехнулся, - права имеем …"
Лицо атлета искривила нервная гримаса.
"Что ж, спасибо за предупреждение. - сказал он с расстановкой, - Считай, что принял я его к сведению." Он повернулся и нажал на приборной доске какую-то кнопку - под потолком вспыхнула лампа дневного света, а спереди опустилась металлическая штора, наглухо отделившая салон микроавтобуса от кабины водителя. Конвоиры подобрались и схватились за рукоятки дубинок. Стало слышно, как атлет что-то вполголоса говорит, а шофер громко отвечает: "Будет сделано, товарищ лейтенант!" Шестипалый выключил приемник и сунул его в карман. "Проснись, Калач, замерзнешь!" - окликнул татуированный сидевшего напротив дефективного и пнул его в колено; "Что?! Где?! - всполошился тот, ошалело вертя головой, - Ты чего, Ворон?" "Разговорчики! - после секундного колебания окрысился шестипалый, - Нешто хотите по еблу схлопотать?" "Замерзни, баба!" - дерзко отвечал татуированный. Несколько секунд не происходило ничего, а потом второй конвоир, коротко размахнувшись, с оттяжкой ударил Ворона дубинкой по лбу. "Я это тебе запомню, мусор!" - прошипел тот. "Запоминать можешь. - ощеренный рот и торчавший вперед нос делали охранника похожим на волка, - А ебало разевать - нет. Понял, или повторить?" "Понял." Конвоир усмехнулся … и вдруг еще раз ударил татуированного дубинкой по лицу: "Я сказал - ебало заткнуть! Понял?" Корчась от боли, как раздавленная змея, вор промолчал. Конвоир положил дубинку на колени, сунул руку под шинель и с остервенением почесался.
Некоторое время они ехали в молчании.