Сказать, что цена его словам была дерьмо, значило сильно их переоценить. Я, улыбаясь, глядел в крохотные глазки, тонувшие в жире, рассматривал великолепные светло-русые волосы, пересаженные лет семь назад на место чахлых седых прядок, лепившихся к лысине, смотрел на огромный пузырь тела, затянутый по летнему времени в серо-стальной костюм, смотрел и думал: что ж тебе, гниде, от нас надо? Юстиция закрыта, по министерству явно рановато. Опять довыборы в Думу? Вроде, нет. В регионах, кажется, тоже ничего не было. Какой-нибудь очередной волейбол или бейсбол хочет на нас навесить? Не по его части. Чего-нибудь по культуре? Театр или фестиваль, не должно быть особенно накладно.
- Да ну тебя, Валерий Дмитрич, перехвалишь, совсем перестанем работать над собой, обленимся, а нам страну поднимать, - разговор надо было поскорее довести до такой степени маразма, чтобы это почувствовал даже Зябликов, лишенный чувства меры настолько же, насколько совести.
- Ты знаешь с каким огромным уважением я отношусь к Михаил Натановичу, как я благодарен ему и как высоко ценю наши близкие отношения.
Если он заводил шарманку, то не мог выбраться из хвалебных периодов быстрее, чем минут за десять-пятнадцать. Больше всего мне хотелось сказать дяди Мишино: "времени нет, жизнь коротка, начинай с конца", но именно так говорить нельзя было ни в коем случае. На попытки разговаривать с ним по-людски Зябликов обижался смертельно, часа на два, если, конечно, ты ему был зачем-то нужен. С другой стороны, с теми, кто ему не нужен, он совсем никак не разговаривал.
- В общем, поступил сигнал, очень тревожный.
- Что поступил? - я слишком увлекся поощрительными улыбками и мыслями про поставщиков системы кондиционирования, пропустив начало разговора по существу.
- Сигнал. Очень тревожная информация. Она касается… не знаю, как лучше сказать. Я понимаю, ты всегда относился к нему как к сыну… Короче говоря, по Мише.
- О Мише? О Мише Берковиче? - я был искренне поражен.
- Ты член семьи, и, я уверен, с тобой можно говорить об этом также прямо, как с Михал Натанычем, - Зябликов понизил голос так, словно это могло от чего-то защитить в мире современной электроники, и словно он способен сказать нечто небезопасное для себя самого. - Поступила крайне тревожная информация, будто Миша последнее время сблизился с радикальными кругами. Да что греха таить, мы ведь не чужие, назовем вещи своими именами: с террористами.
- Да ну, Валерий Дмитрич, он мальчик еще.
- Конечно, мальчик, в том и беда. Мы старые друзья, я полностью тебе доверяю. Могу я говорить откровенно?
С тем же успехом он мог бы спросить, не возражаю ли я, если он голышом спляшет румбу.
- Конечно.
- Для этих ублюдков Миша, с его происхождением, просто находка. Мы с тобой образованные люди, мы понимаем, что любой Борин поступок, в первую очередь художественное высказывание, акт искусства.
Садануть бы тебе по жирной ряхе. "Художественное высказывание" - поднабрался словечек, мразь. "Боря" он ему, приятеля себе нашел. У меня от этих "художественных высказываний" под правой лопаткой вмятина в два сантиметра и такие боли на погоду, что обезболивающее не всегда берет, Борьку вообще хоронили в закрытом гробу. Каким-то чудом я сохранял выражение дружелюбного участия, по крайней мере, надеялся на это.
"Художественное высказывание". Борька бы тебя, суку, на фонаре повесил ногами кверху. Хотя… наверно, выкрутился бы, ублюдок такого калибра всегда выкрутится и отыщет хлебное местечко. Да и трюфельное, а то и икорное.
- Художественные тонкости, гуманизм его лирики, многослойность, все это им безразлично. Под прикрытием прекрасных патриотически песен они рвут страну на части. На заграничные, между прочим, деньги. Забрать Сибирь, разрушить нашу интеграцию в цивилизованный мир, ударить по демократии и свободе во всемирном даже масштабе, вот чего хотят от них хозяева. Заполучить Мишу - большая удача для них и большое поражение для всех нас. Я прошу вас, не только как отца и деда, но и как настоящих патриотов, спасти его. Все мы делаем в этой жизни ошибки, и, конечно, то, что ты и Михал Натаныч сделали для страны, намного перевешивает любые заблуждения молодости, но сейчас вы можете сделать по-настоящему огромную вещь: спасти вашего ребенка.
Несказанное было очевидно, а сказанное, как всегда у него, понимать не имело смысла. Подразумевалось, что мы теперь в долгу, что он предостерег, раскрыл страшную тайну, пойдя, практически, на преступление и огромный риск, а мог бы, используя мои "заблуждения молодости" и запятнанность дяди Миши отцовством, принять к ногтю. Только все это дерьмо собачье, не отрастил он еще такие ногти. Да и сама история не выглядела особенно правдоподобно.
- Валерий Дмитрич, а откуда информация?
- Поверь, источник очень авторитетный, заслуживающий абсолютного доверия. Я знаю этих людей много лет как крайне компетентных профессионалов, - Зябликов опять выпал из разумного разговора, окунувшись в дифирамбы отсутствующим и неназванным специалистам. Говорить с ним было абсолютно невозможно.
Штаб-квартиру во времена первой моды на голографические рекламы разукрасили как елку. Название партии, выведенное в цветах конфедерации славянской вязью по-русски и готическим шрифтом по-английски, а сверху плескался сам огромный бело-синий флаг. Голограмма имитировала ткань, бьющуюся на ветру.
Я попросил Костю подождать. "Угу" - кивнул он.
Костя вообще мало говорил. Мы вместе служили, потом вместе воевали. В те времена легче было поверить, что это я стану его водителем. При самых крутых оборотах он сохранял невозмутимость и молчаливость, чего никак не скажешь про меня. Трудно понять, сдержанность это или слабая впечатлительность, и критические ситуации просто не задевают его достаточно глубоко. Костю, надежного и молчаливого, всегда неторопливого, но всегда в нужном месте в нужное время, легко было представить сколь угодно успешным, но он, кажется, совершенно лишен честолюбия. Точно про него, конечно, ничего не разберешь, но все предложения продвинуться в нашей конторе он отбрасывал, кривясь и что-то отрицательно мыча.
Пройдя пару кварталов, я заскочил в кафешку. Заведение очень удачно оказалось с претензией, заказ на чашку черного чая принял дрон. Убедившись, что за мной никто не вошел, я вытащил из портфеля крохотный зеленый телефончик. Аппарат был зарегистрирован на неаффилированную голландскую компанию, кроме того, через шифрованный канал передавался голос, менявшийся при каждом звонке случайным образом. Номера и сами аппараты менялись два раза в месяц, но все это, конечно, никак не защищало от направленных микрофонов.
- Слушаю, - ответил дядя Миша тонким голосом маленькой девочки.
Я еще раз напомнил себе научить его настраивать диапазон голосов по возрасту и полу.
- Только вышел от упыря. Как в говне искупался, ей богу.
- Чего хотел?
- Странная история, лучше лично. Я проверю пока.
- Лады. Не забудь по стекольщикам.
Уже с обычного телефона я сговорился о встрече с Сергеем Петровичем. Городской комиссариат располагался за пределами зеленой зоны, и пришлось ждать джипы охраны. Толку от этих дармоедов не было никакого, но дядя Миша тут стоял совершенно непреклонно. Лучше бы к внуку характер применял, а то шляется где попало и с кем попало.
Мост мы прошли почти ходом. В такое время из зеленой зоны мало кто выезжает, да и вообще, на выходе контроль довольно формальный, тем более на этом блоке. Стоявший тут британско-канадский пост считался менее дотошным, чем американские. В обратную сторону тянулась вдоль набережной умеренная очередь минут на сорок. На мосту дроны облепили драндулет, груженный какой-то грязной репой. Владельцы автохлама, карикатурный дед с бабкой в платочке грустили рядом. Дедок что-то втолковывал, размахивая зажатой в руке облезлой ушанкой. Скорее всего не туда заехали, трудно представить, кому их нелепый продукт мог пригодиться в зеленой зоне.
Комиссариат окружали кордоны, колючая проволока, посты, обложенные мешками песка, ближе к входу дроны с эмблемами золотом по алому. Пробираться сквозь все это было слишком долго, да и не принято. Встретились, как обычно, в соседнем армянском ресторанчике, делавшем, наверно, девять десятых выручки на посетителях вроде нас.
Старший комиссар полиции, Сергей Петрович Ушаков, сосредоточенно цеплял что-то в дымящемся горшочке. Топорщились поседевшие в желтизну усы.
- Отрываешься?
- А что делать.
Дома запущенный организм Сергей Петровича держали на брокколи и отварной курице.
- Как сам? Как машина?
Он оторвался от горшочка и внимательно на меня посмотрел:
- Машина лучше не надо. Так что повторно спасибо.
Телефон Ушакова начал мелодию. Он ответил на первых же аккордах, прежде слов, но не узнать было нельзя: звонком стояла Борина "Смерть цвета бейсик". Строго говоря, анаграмма (или аббревиатура, или как это там правильно называется) должна быть бесик, по начальным буквам цветов старого флага. Боре для поэтического размера и аллюзий (или аллегорий, или как это там правильно называется) на язык противника нужен был именно бейсик. Фонетическая неточность, впрочем, никого кроме меня не смущала.
- Да понял я. Буду через полчаса. Начинайте без меня, - Сергей Петрович отбил звонок.
- Не рискуешь? - я кивнул на телефон.
- Темный ты, Николай Андреевич, человек. Телевизор, видать, не смотришь. А там рассказали, что песня эта на самом деле протест и борьба с преступным, кровавым, коррумпированным и еще каким-то, хрен запомнишь, режимом. А вообще, мне плевать, могут сами урок ловить. Таких, кто дело наше знает, остались я, да он, да мы с тобой. Одни, сука, короли ток-шоу и звезды фейсбука.
- Короче, Коль, я тебя знаю, ты меня знаешь. Времени ни хрена нету. Да и ты мужик занятой, приехал ко мне не о тачках с музыкой трепаться. Че ты ходишь кругами? Рассказывай. Для тебя, для Натаныча, чем смогу.
Я рассказал.
- Коля, Коля, - он ухмыльнулся в пшеничные с сединой усы, - кого ты слушаешь? Я ж эту суку знаю, ууух, столько люди не живут. Я его помню православным по помидоры, с тлетворным влиянием боролся, за скрепы и традиции, с пидорасами бился - аж дым стоял. Спроси при встрече про Ушакова, про мусор, про свалки во Всеволожском районе. Он помнит. Жалко, не дали мне тогда эту гниду закрыть.
- Думаешь, брешет? По вам ничего не проходило?
- Не наша епархия, слава богу. Сам понимаешь. По такому к соседям надо. Есть кто?
- У меня пусто. Ну, так, серьезного никого. У Натаныча есть, наверно. Через безопасников наших можно.
- Через безопасников? Он у вас, знаешь, тоже… - Ушаков скривился, свел вместе и потер указательные пальцы, намекая на карьерное происхождение главы нашей службы безопасности. - Слишком хорошо - тоже нехорошо. По нашим я, конечно, пробью. Но вряд ли. По-крайнему, могу и сам выйти, но мы с контрами в контрах, хуже бы не сделать. Сам-то что говорит?
- Ох… Сергей Петрович, а твои чего говорят?
- Ясно. Давай так. Я по нашей богадельне, вы через своих. Если пусто, решайте сами. Могу попробовать, но гарантий никаких.
- Лады.
По дороге к мосту я успел сделать пяток звонков, малую часть срочно необходимых. Очередь к блокпосту, тянущуюся вдоль улицы Ломоносова, мы объехали по встречной. Контрики, посмотрев на номера, подняли шлагбаум никуда, кажется, даже не заглянув. С американцами наши номера не работали, предстояло подождать, навскидку, минут двадцать.
Даже здесь, в круглосуточно охраняемой зоне, граффити иногда встречались на облупившихся стенах. По крайней мере, один "Зенит" и две трехцветные "ВНЖТК". Смена флага, надо сказать, была идиотской затеей идиотских идиотов, наполовину, видимо, продиктованной Бориной песней, ставшей гимном недовольных. Смена, конечно, только добавила недовольных и поклонников Боре.
В окно машины постучались, Малик Яндиев улыбался из соседнего мерседеса. Из старых марок "Мерседес" единственный производил еще бензиновые машины, и это делало нас одинаковыми, словно детишек из приюта. Я давно уговаривал дядю Мишу перестать переплачивать и перейти на китайцев, но он упрямо держаться привычного.
Мы вышли из машин, поулыбались, обменялись бессмысленными приветствиями, и Малик опять затянул шарманку про свои склады возле аэропорта, неудачно попавшие на границу зоны отчуждения. Из-за норм безопасности у него с пристрастием досматривали каждую фуру, и площади на две трети стояли пустые. Зная, как они ему достались, стоило радовался и тому. Живой, здоровый, на свободе, еще и с денежным ручейком, пусть не особенно полноводным, - сплошное везение. Малик, однако, мечтал включить склады в зону отчуждения и продать американцам. Отчего-то он вбил себе в голову, что мы можем это устроить, и никакие объяснения не могли прошибить его ослиное упрямство. И на этот раз Яндиев отстал, только когда я неопределенно пообещал еще раз подумать и с кем-нибудь переговорить.
Из-за него я не успел к началу совещания в Рыбацком уже и по видео, что было скверно. Там царил балаган, переходящий в катастрофу, даже больше обычной строительной. Телефон, письма, даже летающие видео-дроны не дают полной картины, по объекту надо ходить ногами.
Туристических автобусов у Исаакия явно прибавилось в сравнении с прошлым годом. Бесстрашные люди. С ярких лотков торговали матрешками, путеводителями, открытками, мороженым и сосисками. Тут же бродили ряженые Петр с Екатериной, предлагая фотографироваться. Туристы, китайцы, в основном, конечно, послушно тратились на нехитрый ассортимент. Площадь выглядела почти как когда-то: вставлены окна, восстановленные фасады спрятали следы пуль и осколков, замазали граффити и отметины пожаров. Дядя Миша два года назад купил соседнюю гостиницу, когда-то роскошную, а теперь обветшавшую. Я категорически возражал, но теперь засомневался.
- Похоже, опять Михал Натаныч угадал. С гостиницей, - сказал я вслух.
- Угу, - Коля в качестве собеседника был безнадежен.
Дядя Миша сидел в кабинете с Казаряном. На столе между ними лежали два обширных ломтя гранита.
- "Чигран" пришел?
- На два месяца позже, - дядя Миша ущипнул бороду, - и посмотри на цвета.
"Чигран" поставлял нам облицовочный гранит. Для фасада Министерства юстиции они должны были отгрузиться еще прошлым кварталом. Вместо этого отправили в марте половину и замерли, играя обещаниями. В понедельник, в среду, в пятницу и опять в понедельник. Последнюю неделю отгрузка надежно планировалась "завтра". Наконец они разродились, но, кажется, совсем неудачно.
- Может, с разных сторон?
- Это колхоз, Карен. Чего сами говорят?
- Я звонил коммерческому, Фокину еще. Бредят. Карьеры, пласты, природный материал. Вроде бы, могут второго цвета отгрузить, в качестве большого одолжения. Первый забирать отказываются.
- Коля, свяжись с Умаром.
- Я попробую, но он теперь плохо откликается. Телефон то выключен, то не отвечает. А даже если и достучишься, толку немного, похоже, все эти дела ему глубоко пофиг.
- Продаваться не хочет? Я б "Чигран" забрал.
- Спрошу.
- Карен, соглашайся, пусть отгружают, но кто-то от нас должен принять гранит на месте. Лучше всего ты. И вот еще, - он ткнул пальцем в стол.
- Да, Михаил Натанович, - ответила из динамиков Лидия Васильевна.
- Лидочка, по "Чиграну" пока не платим, тормози на своем уровне.
- Михаил Натанович, там по договору пени с двенадцатого.
- Неважно, без моей команды не платим.
- А другая поставка, ну, через "Хермитаж"?
- Тоже пусть не платят. И постарайся уговорить их сделать исключение, не знаю, письмо пошли голубиной почтой или зарежь кого-нибудь. Могут они, один раз, просто чтобы поразить меня, ничего не перепутать?
Казарян ушел, заказывать билет, надо полагать. Дядька он умный, работает давно и речевые рецидивы, вроде "лучше бы", верно, понимает атавизмом интеллигентного ленинградского отрочества. Мы перебрались в малую переговорную. Узкая комнатка без окон была специальным образом экранирована и ежедневно проверялась на жучки. Теоретически она была полностью защищена от прослушки, но, честно сказать, я бы предпочел вечером прогуляться на даче к пристани. Так, наверно, проявляется возраст, теряешь доверие к технологии.
Выслушав, Михаил Натанович закрыл глаза и закусил губу, как-то даже постарев. Миша был единственным внуком, последней надеждой передать дело внутри семьи.
- Господи, как он похож на Борю.
Миша действительно многим походил на Борьку, и, в первую очередь, жизненной силой, унаследованной от деда. Про бесцветную Иру такого никак не скажешь, она вообще выглядела подкидышем в этой семье. Аркаша в лучшие годы был вовсе неглуп, обаятелен и дружелюбен, но какой-то легкий, летучий, совершенно не пригодный к серьезному делу. Михаил Натанович и для старших детей был заботливым отцом, но, как мне всегда казалось, из своего титанического чувства долга, совершенно неожиданного для биографии. Он был настоящий рыцарь дензнаков и финансовый самурай. За своих бился изо всех и до конца, а врагов закапывал безжалостно и глубоко. Нередко в явный ущерб и даже убыток, но он никогда не останавливался. Иногда казалось, будто принципы для него важнее денег.
- Нужно было позволить ему уехать.
Два года назад они сошлись с Мишей в схватке, и только искры отскакивали в столкновении бараньих рогов. По части упрямства Миша был достойным сыном и внуком. Михаил Натанович считал, что Мише надо учиться в английском или американском университете. Мише стоял за бизнес-школу в Гуанчжоу. Дедушкина логика понятна, он видел внука во главе компании, а любые китайские связи по нынешним временам увесистый минус. Даже Аркашины похождения среди слонов, карри и браминов немного мешали, а Аркаша в здешних делах не участвовал, и всерьез его, конечно, воспринимать невозможно.
Миша нес обычный детский бред. Американцы растоптали нашу страну, унижают, грабят и прочее в том же роде. Когда я, не сдержавшись, заметил, что он не выглядит особенно ограбленным, Миша вспыхнул и заявил, что из-за нас он соучастник воровства. Своих патетических слов ему не хватало, проходилось активно одалживаться в отцовском "Патриотическом манифесте" (сам Боря так его никогда не называл, что, впрочем, никого ни капли не беспокоит). Я язвительно, честно сказать, упомянул заимствования, проехался по воровству, на чем беседа и завершилась.
Споры, как всегда, ни к чему не привели, Миша остался учиться здесь. С Китаем, кроме отвлеченных соображений, были связаны и вполне конкретные деловые опасения. Помимо запутанных отношений с китайскими банками, Михаил Натанович владел третьим по размеру курортным комплексом на Хайнане. Собственность камуфлировалась виртуозной системой компаний-прокладок, теоретически непроницаемой, в том числе и для меня. Я, однако, был осведомлен до подробностей, соответственно, кто угодно мог беречь информацию о нелояльной инвестиции для удобного случая. Можно не сомневаться, умница дядя Миша учитывал подобную вероятность. В сложной игре с раскладыванием яиц по корзинам правила не прописаны, и никогда нельзя сказать, в какой момент тебе самому врежут и по корзинам, и по яйцам.
- Дядя Миша может не стоит особенно доверять этому упырю? Кстати, он, правда, был православным активистом?
- Был, был, как же не быть. Никто кроме него, так сказать. Я тебе больше скажу, еще раньше он был комсоргом курса на истфаке. Понимаешь? Хотя, тебе, небось, что комсорг, что титулярный советник, все едино.