Лицо Ксении побелело, но держалась она на удивление, и тон ее голоса, хотя и холодно-безжизненный, внешне оставался ровным и даже рассудительным.
– Коли князь Мак-Альпин молвит, что так надобно, я перечить не стану. Да и то взять – ныне в первую голову потребно хошь тебя одного подале из Москвы спровадить, а о нас что сказывать. Кто ведает, может, и смилостивится господь, ежели мы сами, яко агнцы, на жертвенный алтарь возляжем. – И пытливо спросила: – Так что поведаешь, князь? Я пред любым твоим словом ныне смирюсь.
"Странно. Вроде бы она меня раньше всегда по имени-отчеству звала, – промелькнуло вскользь, – а сейчас как-то сухо, Мак-Альпин. И не княже, как обычно, а князь – вроде как тоже почти официально", – но тут же выкинул это из головы.
Нашел о чем думать. И без того у нас всех "цигель-цигель ай лю-лю", как говорил один из персонажей развеселой гайдаевской кинокомедии.
– Вашу матушку и впрямь придется оставить, – вздохнул я и беспомощно развел руками, давая понять, что тут я бессилен, но сразу постарался успокоить брата с сестрой относительно перспектив Марии Григорьевны: – Уверен, что Дмитрий без причины не сделает ей ничего худого – просто побоится. Да и зачем ему попусту злить своего престолоблюстителя? А причин мы ему не дадим – козней чинить не станем, злое умышлять не будем, заговоров готовить тоже, ибо забот и без того полон рот, верно?
– Верно, – кивнул, соглашаясь со мной, Годунов. – А... с Ксюшей?
– А вот Ксению Борисовну Дмитрий Иоаннович не получит, – твердо произнес я.
Царевна глубоко вздохнула, и лицо ее вновь слегка порозовело.
– Так ведь не уймется государь и братца моего не отпустит. Что ж вы тогда, за сабельки возьметесь? Может, и впрямь, Федор Константиныч, ни к чему вам из-за меня одной почем зря пропадать? – пропела она.
Я сразу подметил, что и голос ее тоже схож с Любавиным, разве что у Ксении чуть пониже тембр. Зато интонации и манера говорить один в один, а это куда важнее.
Вдобавок, уж не знаю почему, порадовал и ее возврат к прежнему обращению, без всяких князей. Даже удивительно, что такой пустяк отчего-то вызвал столь сильное удовольствие, хотя если призадуматься, то какая разница, ведь я и то и другое, ан поди ж ты...
Но в сторону сантименты.
– Впрямую нам перечить ему, даже если бы в Москве сейчас находился весь наш полк, и впрямь глупо, – согласился я, – поэтому придется схитрить и сделать вид, что подчинились. Через три дня Мария Григорьевна и Ксения Борисовна прилюдно попрощаются с дворней, со своим сыном и братом, после чего у всех на глазах сядут в возок и поедут в нем в Вознесенский монастырь, где займут свои кельи, после чего возок вновь вернется на подворье.
Брат с сестрой недоуменно переглянулись и оторопело уставились на меня.
– А в чем хитрость-то? – наморщил лоб Годунов.
– В том, что сядет в возок одна Ксения Борисовна, которая истинная, а выйдет из него вместе с Марией Григорьевной, когда он остановится в монастыре, совсем иная.
– Уличат, – скептически заметил Федор. – Ее ж там сколь раз монахини видели.
– А вот и нет, – сразу возразила его сестра. – Мы хошь и ездили по монастырям, а вот в Вознесенский матушка мне воспретила захаживать – уж больно там много сестер во Христе из бывших женок бояр, коих мой батюшка... – И смущенно замялась. – Пужалась она, что сглазить меня по злобе могут. Потому я в него, да еще в Никитский, кой отцом ворогов наших основан, ни разу не наведалась. Вот в Зачатьевском была, в Алексеевском, в Варсонофьевском, в Новодевичьем...
– Тогда совсем замечательно! – обрадовался я. – К тому же мнимая царевна будет в слезах, накрашена и вдобавок спрячет лицо на груди у своего горячо любимого брата в поисках утешения. Так ты ее и доведешь до кельи, в сопровождении двух прислужниц, которые пойдут спереди, закрывая от посторонних глаз, где и оставишь.
– А как же... – вновь не понял Федор, но мягкая ладошка сестры умиротворяюще легла на руку брата, и он умолк, продолжая слушать.
– В прислуги определим самых молчаливых, которые умеют держать язык за зубами, причем возьмем их не из дворни, а из монахинь, но Никитского монастыря. И будет она сидеть в этой келье безвылазно, ибо захворает от разлуки с братцем и от таких тягостных перемен в своей жизни.
– Ну хорошо, это все мы о подмене речь ведем, а настоящая куда денется? – не выдержал Годунов.
– Говорю же – в возке останется. Не можешь ведь ты, царевич, без ратников выезжать – не по чину. А в монастыре им делать нечего, так что они останутся ждать тебя возле возка, а заодно постерегут, чтоб в него не заглянули посторонние. Далее же будет так... – И я торопливо изложил им дальнейший замысел.
– Ишь ты, – покрутил головой Федор, оценивая всю замысловатость закрученного мною сюжета.
– А на следующий день поутру крытый возок с матушкой настоятельницей и Ксенией Борисовной выедет из столицы в сторону Новодевичьего монастыря. Там Москва-река делает большущий изгиб, вот на нем через десяток верст царевну будет ждать мой струг, – закончил я расклад своего причудливого пасьянса.
– Как к Новодевичьему? – удивился Годунов. – Мы же вниз по Москве, да опосля по Оке сбирались, а ей, выходит...
– Ты должен быть чист перед Дмитрием, – напомнил я. – Стало быть, ехать ей надлежит одной – только мои люди и я. Но беспокоиться нечего. Там помимо моей ключницы для нее будут аж две прислужницы, так что ей вполне хватит. А сам ты знать ничего не знаешь, ведать не ведаешь.
– А почто я тебя отправил иной дорожкой? – поинтересовался Федор.
Я замялся. А действительно, почему это я так поеду? Прикупить по пути что-то для Костромы? Несерьезно. Все что надо я мог приобрести и тут, в Москве. Тогда...
– А поклон передать патриарху Иову, – тихонько вымолвила царевна. – Он как раз в Старицком Успенском монастыре пребывает.
Я с восхищением посмотрел на нее. Мало того что красавица неописуемая, так еще и умница, каких днем с огнем. И такое сокровище достанется этому обалдую! Обидно, честное слово! Он же...
Но и тут додумывать не стал, а то еще дойду черт знает до чего. И без того уже нехорошие мысли то и дело приходят в голову – только успевай отгонять. Не был бы он мне другом, тогда...
Но свой восторг перед ее находчивостью выразить не преминул, заявив, что она гений. Ксения Борисовна сразу смущенно потупилась, но потом вскинула голову и с вызовом посмотрела на меня.
"Я еще и не то могу", – явственно читалось во взгляде.
"Кто бы сомневался, а я тебе верю без доказательств", – ответил я.
– Все одно – увидят в дороге, – задумчиво протянул царевич. – Опять же ентот десяток верст одним... А ежели...
– Никаких ежели, – отмел я его возражения. – И ехать одним тоже не придется. Возничим будет один из наших гвардейцев, который и станет их охранять, да и то всего пару верст, а далее возок будут ждать десяток самых надежных наших ратников. Они и проводят до струга. Да, потом, когда я повезу ее, нам действительно нельзя будет останавливаться в больших городах, но это уже пустяки.
– А в пути яко быти? – уточнил он.
– Нам с тобой, Федор Борисович, трудности не в диковинку, – я весело подмигнул Годунову, намекая на учебу в летнем полевом лагере, – а для Ксении Борисовны, ссылаясь, что царевич привык к неге, мы сразу, еще до отплытия из Москвы, приготовим удобный и уютный ночлег на том самом струге, который ее повезет.
Брат радостно кивнул и довольно потер ладоши, но ликование длилось недолго, и улыбка тут же сползла с лица.
– А как же... – неуверенно напомнил он мне. – Как же государь-то? Он ведь не слепой.
– Потому и затеяно мною именно так, – пояснил я. – Как раз на тот случай, если он сам приедет к Запасному дворцу поглядеть, как выполняется его распоряжение. А потом, когда Ксения Борисовна скажется хворой, у нас будет запас дня в три-четыре. К тому времени мы выйдем на Волгу, а там вниз по течению, да с парусом... Словом, догнать нас нечего и думать.
– Все одно – вернуть потребует, – угрюмо пробубнил Годунов. – И спрос учинит, да таковский, что мало никому не покажется.
– Так ведь плыть она будет отдельно, – напомнил я, – поэтому с тебя у него спросить никак не получится. И вообще, поручил он мне, затея моя, везу ее я, так что и весь спрос с меня, – весело подмигнул я ему. – Призовет к ответу – так тому и быть. Помнится, я уже как-то говорил тебе, царевна, что есть женщины, ради которых стоит драться...
Она потупилась, мгновенно покраснев, но потом все-таки насмелилась, взглянула на меня искоса и еле слышно уточнила:
– Неужто и впрямь тако обо мне мыслишь?
– Не о тебе, – покачал головой я. – Ты, Ксения Борисовна, относишься к другим женщинам... ради которых... стоит умереть...
Она зарделась еще сильнее – куда там румянам, но вдруг испуганно вздрогнула и отчаянно выкрикнула:
– Нет!
Я непонимающе уставился на нее. Федор тоже.
– Нет! – во второй раз прозвенел ее голос. – Я на таковское не пойду. – И умоляюще взяла меня за руку. – Сам помысли, Федор Константиныч, яко мне опосля с таким камнем на сердце жити, ежели ведать буду, что твоя погибель...
Я слушал и не слышал ее, видя перед собой лишь ее беззвучно шевелящиеся губы, которые совсем рядом, и встревоженные, наполнившиеся слезами глаза.
Ее глаза.
Да что ж со мной творится-то?!
И вообще, не я ли совсем недавно, всего час назад, сидя близ Любавы, размышлял о мужской дружбе, которая о-го-го и всякое прочее?
Так куда это делось-то?!
Я грустно посмотрел на нее.
На тебя, моя душа,
Век глядел бы не дыша,
Только стать твоим супругом
Мне не светит ни шиша!..
Но любимый Филатов, которого я процитировал себе в качестве напоминания, на сей раз не подействовал. Скорее уж наоборот – сразу возник возмущенный вопрос: "А почему это, собственно говоря, ни шиша?!"
Однако усилием воли я все же стряхнул с себя наваждение, запихал в темные уголки щекотливые вопросики и спокойно заверил царевну, что со мной ничего страшного не случится, да и вообще, не станет Дмитрий выставлять себя на посмешище, когда обман вскроется.
– К тому же у него в закладе все равно останется мать-царица, а потому можно считать, что он ничего не потерял... – журчал я убаюкивающе...
Доводы мои звучали увесисто, основательно, убедительно, но только я один знал, насколько они фальшивы.
Это уже не удар, который я нанес ему несколькими неделями раньше, а пощечина, что куда унизительнее, и навряд ли тщеславный мальчишка простит мне ее. Что он придумает в отместку, даже представлять не хотелось.
А впрочем, все это случится потом, когда-нибудь, а пока я говорил, говорил, говорил...
– Вот видишь, Ксения Борисовна, ничего страшного. – Итог и впрямь получался убедительный и... столь же фальшивый, как и доводы.
– Но ведь все одно – потребует к ответу, – слабо запротестовала она.
– Вот когда потребует, тогда мы... еще чего-нибудь придумаем, – выдал я слепленное на скорую руку туманное пояснение и бесцеремонно закруглил беседу, подводя окончательный итог: – Словом, все уже решено, так что хватит об этом, а то дел еще невпроворот. – И ласково прижал ладонь к ее губам, не давая ей возразить, но тут же еле сдержался, чтоб не вздрогнуть.
Как током тряхануло, честное слово!
Показалось или она и впрямь ее поцеловала?
А как же Квентин?! Она ведь каждый день у его изголовья просиживала.
Неужто правду бухнула как-то моя ключница, что на самом деле царевна приходит... Помнится, в тот раз я, даже не дослушав, вопреки обыкновению, столь резко оборвал Петровну с ее бреднями, что она опешила, обиделась и больше к этой теме не возвращалась.
А если моя персональная ведьма права и это не бредни?!
Нет! Нельзя мне об этом думать! Только не сейчас!
Лицо мое в этот момент горело, пожалуй, не хуже, чем минутами ранее у самой Ксении. Да что горело – полыхало, как нефтяная скважина, к которой неосторожные руки поднесли зажженную спичку.
Хорошо хоть, что Ксения почти сразу после этого, что-то невнятно прошептав, убежала к себе наверх и не увидела, как я раскраснелся.
Во всяком случае, надеюсь, что не увидела. Федор же точно ничего этого не заметил – смотрел куда-то в сторону, а то вообще стыдоба. Называется, спасаю брата, а сам в это время к его сестре...
Словом, надо заканчивать, иначе...
Но и тут додумывать не решился – страшно.
Вместо этого, откашлявшись, я предложил Федору обсудить и уточнить кое-какие детали, дабы соблюсти максимальную маскировку, на случай если Басманов по приказу Дмитрия выставил возле подворья Годуновых тайных соглядатаев или завербовал в осведомители кого-то из их дворни.
Царевич согласно кивнул, однако начал с того, что попросил у меня... прощения. Дескать, был миг, хоть и краткий, когда он обо мне плохо подумал, решив, что я и тут посоветую ему смириться, потому что я не видел того, что видел он... во сне.
– Я ить не все тебе о снах своих сказывал, – глухо произнес он, отвернувшись куда-то в сторону. – Тамо мне еще и сестрицу показали, с коей Дмитрий... – Он осекся и умолк, нервно комкая в руке платок.
Вид у него был тот еще. Лицо красное, причем не сплошь, а в каких-то багровых пятнах, скулы вновь яростно окаменели, но обошлось без слез. Оказывается, гнев или ненависть одинаково хорошо их сушат.
Еще на подступах к глазам.
Думать и гадать насчет пророческого сна моего ученика я не стал – нет времени, хотя зарубку в своей памяти оставил, но только для Петровны, поскольку такие штуки больше по ее части, ибо припахивают мистикой, и кому, как не ведьме, в них разбираться, даже если она и бывшая.
Хотел было пояснить, что мне и самому было похожее видение, но, подумав, не стал. Годунов лишь еще больше перепугается, а толку? Он вон и так...
– Дальше не продолжай, – мягко произнес я, дружески положив ему руку на плечо. – Без того понятно. – И ободрил: – Ты, главное, сильно не переживай. Мало ли какой сон может присниться. Тебе вон и собственную смерть показали, но ты ж до сих пор жив и здоров.
– Твоими молитвами... – угрюмо протянул он.
М-да-а. Вот тут ты, парень, пальцем в небо. Если бы я за тебя молился, вместо того чтоб дело делать, навряд ли мне довелось бы сейчас сидеть подле тебя. Разве что возле твоей могилки на кладбище для нищих, что близ Варсонофьевского монастыря.
Но вслух свои сомнения выразил более деликатно:
– Одни молитвы нам с тобой здесь навряд ли помогут, так что давай перейдем к делам насущным. Я думаю, что если люди Басманова будут за нами наблюдать, то мы...
Дальнейшее обсудили быстро, хотя Петра Федоровича я опасался зря.
Как ни удивительно, но боярин оказался целиком на моей стороне, что и доказал на следующий день. Зато на этот...
Так получилось, что судьба в очередной раз сделала финт ушами и препятствие моей задумке выставила совсем с другой стороны, откуда я вообще его не ожидал.
На сей раз называлось оно... Марией Григорьевной Годуновой.
Глава 10
Ай да Любава!
Посвятить ее в наш замысел все равно было необходимо, так что Федору пришлось звать свою матушку, которая взбеленилась, как только узнала о желании Дмитрия оставить их в Москве, – едва успокоили, а во второй раз после того, как я рассказал ей о своей задумке.
Признаться, я не ожидал, что даже при всей своей неприязни ко мне она столь решительно выступит против.
То ли царица встала против всей затеи потому, что она исходила от меня, то ли потому, что ей сделалось обидно, ведь наш план подразумевал спасение и тайный вывоз лишь одной Ксении. Хотя вроде бы неглупая баба и должна понимать, что с двумя сразу у меня этот фокус не пройдет.
А может, и впрямь внешние правила приличия были для Марии Григорьевны так важны, что она во имя них собиралась наплевать на спасение собственной дочери.
К тому же она время от времени столь загадочно косилась в мою сторону и отпускала столь двусмысленные намеки, что я вообще растерялся.
До сих пор не понимаю, почему почтенная вдовушка решила, будто весь мой замысел направлен исключительно на то, чтобы умыкнуть невесту из-под носа у Квентина и, разумеется, сразу предъявить свои права на освободившееся местечко.
Унять разбушевавшуюся вздорную бабу было тяжеленько, хотя мы наседали на нее аж с трех сторон одновременно. Нет, Ксения Борисовна, которая тоже спустилась к нам вместе с матерью, преимущественно помалкивала, только умоляюще смотрела на меня, на брата и... на отца Антония.
Его я предусмотрительно вызвал в трапезную еще до появления женщин – как чуял – и успел до прихода царицы посвятить в нашу задумку.
Признаться, были у меня опасения и на его счет. Вдруг тоже начнет выступать против, мол, грешно обманывать и так далее. Но к чести священника отмечу, что он-то мигом заподозрил неладное в требовании Дмитрия оставить царевну в столице и потому целиком и безоговорочно встал на нашу сторону.
– И тебе не стыдно, батюшка?! – наседала Мария Григорьевна на священника. – Обман ведь задуман.
– Есть святая ложь, коя во спасение, – удачно парировал он. – К примеру, обмануть диавола вовсе не грех. – И осекся, принявшись торопливо пояснять: – Не помысли, что государь наш...
Словом, в ход шло все, включая обильное цитирование Библии вкупе с чисто практическими доводами с моей стороны.
В конце концов кончилось тем, что Ксения разревелась и убежала на свою половину, а я, воспользовавшись ее отсутствием, заявил прямо:
– Ты, Мария Григорьевна, утверждаешь, что ничего страшного от ее временного пребывания в монастыре не приключится и от царевны не убудет. Но это если действительно Дмитрием Иоанновичем задумана ее свадебка с Квентином. А если нет?
– Как это нет? – не поняла она.
– Очень просто, – жестко произнес я, покосился на Федора и выдал ей подробный расклад дальнейших событий, причем ссылаясь не на сон царевича, а на то, что я их якобы видел.
А как еще объяснить этой дуре, которая разумных доводов не слушает, аргументов не воспринимает, возражения откидывает в сторону, а на факты плюет.
Подробностей, правда, избегал, но в конце, чтобы все расставить на свои места, влепил без всякой пощады:
– Потому и мыслю, что ныне Дмитрий Иоаннович жаждет не свадебки, а совсем иного – взять ее в свои наложницы.
Царица вытаращила на меня глаза, пошатнулась и как-то тяжело, по-бабьи, шмякнулась. По счастью, не на пол, а на лавку, возле которой стояла.
– Федор Константиныч, – с упреком протянул захлопотавший возле нее сын, – ты уж и впрямь того... Да и не посмеет он. Вот ежели в женки... – И с надеждой: – А спутать ты никак не мог? – Но тут же стушевался и помрачнел, очевидно вспомнив свое сновидение. – Хотя да...