И я, воспользовавшись наступившей короткой паузой, поскольку Голицын от злости не сразу сумел подыскать достойное продолжение, торопливо встрял в разговор, тем более что моя точка зрения в кои веки совпадала с боярской.
Хитрость Дмитрия – зачем он на самом деле включил меня в Думу, – была изначально шита белыми нитками. Дураку понятно, что лишь для того, дабы оставить в Москве, а это никак не входило в мои планы.
Только Кострома!
– Коль ты ныне осыпал меня своими милостями, государь, – негромко произнес я, – то яви и еще одну. Не вели мне быть в твоем сенате, ибо я не то что вблизи убийцы детей, а и в одной палате с ним сидеть не желаю, пускай и вдали.
Дмитрий прикусил губу – хитроумный план оставить меня в Москве рассыпался на глазах, но делать нечего. Опять-таки я предлагал весьма приемлемый вариант достойно выйти из затруднительной ситуации, и государь твердо сказал:
– Ныне, князь, ни в чем тебе отказу нет, потому просьбишку твою я выполню и вписывать в сенат не велю.
– Ты что же, государь, – как ни странно, но Голицын разъярился пуще прежнего, – его просьбишке потакаешь, а нашим боярским…
– Так ведь совпали они, – резонно возразил Дмитрий. – Тебе, Василий Васильевич, не все едино? Оно ж хошь топором по горшку, хошь горшком об топор, одинаково станется. – И насмешливо улыбнулся, словно говоря, что как вы все ни кричите, а вышло по моему царскому слову.
Даже я хотя и находился метрах в пяти от Голицына, но отчетливо услышал, как боярин зло скрипнул зубами. Вот это злоба! Так еще пару раз его довести, и этому козлу вообще жевать будет нечем.
Но внешне боярин ничем не выдал своего бешенства, сдержался. Лишь многозначительно заметил:
– Ан и впрямь ты истину поведал, государь. Что топором по горшку, что горшком по топору. – И с явной угрозой в голосе продолжил: – Все едино, худо будет горшку. Одни черепья от него останутся. – И, небрежно поклонившись, вышел, а следом за ним потянулись и прочие.
– Слыхал?! – возмущенно завопил Дмитрий, суматошно меряя палату из конца в конец и мельтеша передо мной туда-сюда.
К тому времени мы остались одни – вслед за боярами он тут же удалил и прочих, оставив лишь своего надворного подскарбия Власьева, так что уже не стеснялся в изъявлении своих чувств.
– Вона как отдуваться приходится! А все из-за тебя! – И уставился на меня.
Ха! Можно подумать, что это я тебя просил включить меня в свой задрипанный сенат. Сам во всем виноват – вначале надо думать, а уж потом лепить…
А впрочем, ладно. Хочется тебе отыскать крайнего – пусть так. От меня не убудет. Потому я лишь машинально кивал головой, желая только одного – быстрее попасть на свое подворье и срочно сменить окровавленные повязки.
"Хотя зачем дожидаться? – промелькнуло в голове. – Мазь моей ключницы я почти извел, и осталось там сегодня на раз ребятам, да и то впритык, может не хватить, так что коли я тут…"
Дмитрий, услышав мою просьбу, немедленно развил бурную активность, пригнав ко мне сразу трех своих лекарей, имеющихся под рукой – они перед обеденной трапезой всегда дежурили в его покоях, но сам не уходил, терпеливо дожидаясь, пока они закончат, и продолжая задумчиво вышагивать подле.
Чувствовалось, что ему очень хочется спросить меня о чем-то, но он почему-то не решается. Однако когда мрачный старый Христофор Рейблингер неспешно приступил к перевязке моей левой руки, терпение государя иссякло, и он все-таки решился:
– Тамо, под конец самый… он… тебя научил?.. – спросил Дмитрий, запинаясь чуть ли не на каждом слове, и с любопытством уставился на меня.
– Кто? – сделал я изумленное лицо.
– Ну-у-у, – протянул он, не зная, как лучше намекнуть, но и не решаясь сказать в открытую. – Нешто сам не ведаешь, о ком я вопрошаю?
– Не ведаю, – равнодушно пожал плечами я. – Так как-то само собой вышло.
– И ты что ж, и ранее таковское умел? – уточнил он.
– Да нет, – все так же простодушно ответил я. – Впервые в жизни. А где научился – не спрашивай, государь, ибо и сам ответа не ведаю. Веришь нет ли, будто кто-то изнутри подсказал. – И сразу сменил тему: – Ты лучше расскажи мне, что надлежит делать, а то я как-то теряюсь. Где блюдо взять, когда посыпать тебя, где до этого быть, и вообще.
– Вона дьяк тебе все поведает, – буркнул Дмитрий и кивнул в сторону безмолвно стоящего Власьева. – Поначалу-то ему надлежало с блюдом, так что он все знает доподлинно.
Он на секунду о чем-то задумался, затем удовлетворенно мотнул головой, еще раз ткнул в сторону дьяка, терпеливо ожидающего, когда ему дозволят приступить к рассказу о моих завтрашних обязанностях, и куда-то выбежал, наказав непременно дождаться его.
Мазь, которую наложил Христофор, хоть и не была изготовлена травницей, то бишь не фирменная, "от Петровны", но тоже хорошая, да и повязка была наложена как надо – и в меру туго, и в то же время не чувствовалось, чтобы она сильно давила.
Словом, Рейблингер знал свое дело на совесть. Неслучайно Дмитрий не стал его менять, приняв по наследству от Бориса Федоровича.
Как следствие, боль вскоре хоть и не прошла совсем, но почти утихла, и я чуть не уснул под монотонное повествование "великого секретаря и надворного подскарбия" о том, что и как надлежит мне делать.
– Перепутать сложно, – успокаивающе журчал голос Власьева. – Златом токмо государя посыпают, а прочие окольничие, коим надлежит серебро народу сыпать, вовсе в иных местах стоять станут, потому спутать блюда никак не выйдет. Да и в прочем тож все просто…
– Угу, – кивнул я. – А если что не так, то ты подскажешь.
Афанасий Иванович замялся.
– Поначалу-то оно мне доверено было, потому не ведаю, буду ли там. Иное прочее тож все распределено, потому не мыслю, что ради меня государь сызнова все переиначит.
Я насторожился и внимательно посмотрел на дьяка. Голос ровный, бесстрастный, но глаза выдавали. Не иначе как расстроился Власьев, что забрали у него блюдо, и расстроился не на шутку – уж больно унылый взгляд, хотя виду он старался не подавать.
А что, если?..
Деликатничать я не стал – схватка далась непросто, и я слишком устал, а потому спросил его в лоб, хотелось бы ему все переиначить.
Правды он мне и тут не сказал, но и врать не стал, уклончиво заявив, что на все воля государя, а нам, как его верным слугам, надлежит исполнять его повеления, не ропща и не жалуясь, ибо…
– Значит, не ропща и не жалуясь… – протянул я, не обращая внимания на его дальнейшие пояснения, и… подмигнул опешившему дьяку, который осекся на полуслове, уставившись на меня. – А мы не станем ни роптать, ни жаловаться. Только для начала расскажи-ка мне обо всем поподробнее, как и что.
Власьев недоуменно посмотрел на меня, но после небольшой паузы приступил к рассказу обо всей процедуре венчания на царство. Я кивал, прикидывая, куда бы мне вклиниться и как получше обыграть и свой отказ от блюда со златом, и новое альтернативное предложение в качестве замены.
Когда Дмитрий вошел, я уже был готов и сразу приступил…
Для начала я заметил, что на все его царская воля и любое его поручение – великая честь для меня. Что уж там говорить про роль богатыря, который вдобавок, горделиво возвышаясь над государем, щедро обсыпает его златом. Такое мне и самому по душе…
Словом, расписал в стихах и красках свою будущую обязанность так ярко, что… Дмитрию это явно не понравилось.
Еще бы! Кому придется по душе, как кто-то здоровенный, сильный и вдобавок достаточно симпатичный – во всяком случае, лицо чистое, и бородавки на нем, да еще такие здоровенные, где ни попадя не растут – нахально расписывает, как он станет, образно говоря, перетягивать одеяло на себя, напрочь затмевая царскую особу.
А в конце своего рассказа я невинно добавил, что немного боюсь лишь одного – снова разболятся руки, и не получится ли конфуз, если я…
Мой намек изрядно помрачневший к тому времени Дмитрий понял влет, тут же просияв, и охотно поддержал меня. Дескать, руки и впрямь надо бы поберечь, а уж коли они болят, то…
Тут он призадумался, явно не желая совсем отказываться от моего участия, но я сразу, пока его не осенило, причем не тем, что нужно мне, выдал, вскользь заметив, как повеселел Власьев, свой загодя продуманный вариант. Мол, есть у него должность великого мечника, которую он же сам и ввел.
Государь открыл было рот, чтоб возразить, но я, опережая его, торопливо замахал руками, заявив, что на нее тем более не гожусь, ведь на следующий день после венчания убываю в Кострому, да и ни к чему обижать юного Михаила Скопина-Шуйского. Опять же и сам меч изрядно тяжел – разве мне с ним выстоять на протяжении всей церемонии?
Но можно сделать иначе. Я возьму его у Михаила в самом конце и, припав на одно колено, торжественно протяну Дмитрию, который, как подобает непобедимому цесарю, величественно примет его у меня, поклявшись одолеть всех врагов святой Руси, ну и так далее…
Идея ему понравилась. Он сразу оживился, весь загорелся, но и тут не просто подхватил ее, а попытался внести нечто свое. Дескать, припасть надо на оба колена, ибо так получится куда красивее.
Ну да, сейчас я и разбежался. Понял я про твою красоту. Не получилось в темнице, вот ты и решил публично, при всем честном народе хоть эдак, но осадить меня, указав тем самым место.
Как собаке.
Только я в дворовых псах не ходил и не собираюсь.
Нет, на мгновение мелькнула мыслишка согласиться с его вводной – в самом-то деле, пусть хоть разок потешит свое самолюбие, а от меня не убудет. Но тут я вспомнил, сколько гадостей он настряпал мне, и остался непреклонным.
Правда, в открытую дерзить не стал – ни к чему оно. Опять же мешало присутствие Власьева… Лучше найти более благовидный предлог, поэтому я, поморщившись, заметил, что на оба будет выглядеть как нечто униженно-холопье, а отсюда, дескать, потеряется и величие самой процедуры.
К тому же я буду вроде как представлять особу престолоблюстителя, а ему брякаться на колени, как прочим, сан не тот.
Если же сделать так, как предлагаю я, то все будет смотреться совсем иначе, что я сразу продемонстрировал на практике и, опустившись на одно колено, протянул воображаемый меч Дмитрию.
– Получается, что младший брат вручает меч старшему брату, – прокомментировал я, добавив: – Царевич – императору, рыцарь – рыцарю.
Он призадумался, глядя на меня и колеблясь в принятии окончательного решения. Вообще-то все выглядело неплохо, и главное – я был в этом положении куда ниже его, но его явно смущала моя горделиво вскинутая голова, что он не преминул заметить.
– Так и должно быть, – не полез я за словом в карман. – И почему бы мне не гордиться тем доверием, которое мне оказано? Тем более что ты и сам недавно назвал меня богатырем, так что пусть все видят, как этот богатырь вручает тебе меч не по принуждению, словно какой-то побежденный, потупив глаза, а с радостью, то есть по доброй воле.
– Лучше все-таки на оба, – вынес Дмитрий свой вердикт и, испытующе глядя на меня, предложил: – Вот давай-ка опробуем прямо сейчас и поглядим, как оно.
Он отошел в сторону, надменно задрал нос кверху и скрестил руки на груди в ожидании сладостного мига.
Ну да, так вот я сразу и разогнался. Вначале выиграй у меня, а потом уж кайф лови. И вообще, незаслуженные поощрения развращают людей, как нас учили в университете, а ты и без того развращен дальше некуда.
Нет, иное дело, если бы здесь стоял Борис Федорович Годунов. Перед ним, всенародно избранным царем, умнейшим мужиком, пусть даже он и не был бы отцом моей любимой, я бы встал не колеблясь, ибо не зазорно.
Но он – Личность, а ты так себе, просто в счастливый час погулять вышел да с удачей повстречался. Пока тебя бог Авось по головке гладит, а богиня Фортуна на пару с Тихе ласковые песенки в ушки напевают – ты на коне. А если отвернутся, что тогда делать станешь?
Словом, он добился обратного эффекта, и я, уже наплевав на присутствие Власьева, встал, небрежно передернул плечами, и сухо произнес:
– Еще раз поясняю, государь. Князю Мак-Альпину, как потомку древних шкоцких королей, зазорно вставать на колени перед кем бы то ни было. – И с усмешкой добавил: – Разве что это будет избранница моего сердца, которую я попрошу стать своей женой. Но ты, насколько я понимаю, мужчина, а перед ними… – И резко рубанул правой рукой, словно саблей, отсекая любую возможность компромисса. – Никогда!
Дмитрий опешил и отпрянул – не иначе как испугался. Кажется, я перебрал с металлом в голосе – слишком уж сурово прозвучало. Пожалуй, даже угрожающе. Опять же в присутствии дьяка, что тоже не совсем хорошо. Вон он как обалдел – не привык, что с царями можно вести себя столь нахально.
Ладно, исправимся.
– Ты, конечно, великий государь и все в твоих силах, – я смягчил голос до предела, – посему я просто прошу ныне: не принуждай к позору. Прошу не как князь царя, но как рыцарь рыцаря. Думается, я ничем не заслужил такое унижение. – И вежливо склонил голову.
Вроде подействовало. Нахлынувший гнев ушел, побагровевшее лицо вновь возвращается к прежнему естественному цвету, и злость, полыхнувшая в глазах, тоже улетучивается.
Дмитрий надменно вскинул подбородок, будто пародируя меня недавнего, и важно изрек:
– Что ж, коли ты так просишь, то настаивать не стану и свое повеление отменяю. Пущай будет на одном…
Глава 31
Вербовка для подстраховки
– Ну, князь, ты и бедовый, – произнес перед расставанием, когда мы уже вышли из царских палат и взгромоздились на коней, Власьев.
Признаться, я так и не понял, чего больше было в его голосе – то ли осуждения, то ли восхищения. Скорее вперемешку, причем и того, и иного в избытке.
– С тобой яко у костра жаркого в зимнюю ночку – и руки протянуть хочется, и боязно, потому как жар обжечь может. – Дьяк немного замешкался, но любопытство одолевало, и он все-таки спросил: – Да неужто ты токмо ради меня затеял таковское?
Я устало вздохнул и в свою очередь осведомился:
– А почему бы мне не порадеть хорошему человеку? – И сразу, железо надо ковать, пока горячо, предложил заехать ко мне на подворье, поскольку все это я затеял не просто так, но…
Повод был – залюбуешься. Дескать, не все мне запомнилось из предстоящей церемонии, вот я и боюсь сбиться, к тому же мы, по сути, обговорили с государем лишь количество коленок, которые надо преклонять, а до главного – когда это делать – так и не дошли. Можно, конечно, поговорить и тут, но в приватной обстановке инструктировать куда лучше, да и мне запоминать будет проще.
Власьев колебался недолго. Хитро посмотрев на меня, он охотно закивал – судя по всему, ему тоже хотелось переговорить со мной без лишних глаз.
Вот и чудненько.
Накрыть нам стол я распорядился не в трапезной, а у себя наверху. Впрочем, накрыть – громко сказано. Так, по мелочовке, сласти, фрукты да братина с медком.
Рассказывал о церемонии дьяк недолго, так что с этим мы управились буквально за десять минут, если не быстрее.
– Эка ты! – не удержался он от удивленного восклицания, когда я сам по окончании его рассказа наполнил из серебряного ковшика его кубок и протянул дьяку. – То перед государем встать на колени отказался, а то… – И тут же, испуганно осекшись, оглянулся на закрытую дверь, вскользь заметив, что, когда холопы расторопные – хорошо, но куда лучше, когда они при том еще и верные.
Намек я понял и сразу пояснил, что там, за дверями, стоят те, кто совсем недавно добровольно отправился давать показания к Басманову, не убоявшись ни кнута, ни дыбы.
– А вот это славно, – закивал он успокоенно и даже позволил себе слегка расслабиться, откинувшись на своем стуле-кресле, благо, что высокий подголовник это позволял.
– А что до тебя, то тут простая вежливость, – развел руками я. – Я тут хозяин, а значит, должен быть и радушным, и гостеприимным, потому чинами здесь считаться ни к чему. К тому же ты сам говорил мне как-то, Афанасий Иванович, что умных людей на свете мало, потому им надо бы цепляться друг за дружку, а не строить козни, – напомнил я кусочек из нашего короткого разговора в Серпухове.
– Не забыл, стало быть, словеса дьяка худородного, – удовлетворенно кивнул он.
– Умные всегда стараюсь запомнить, а уж худородный их сказал или кто иной, мне и дела нет.
– Жаль токмо, что ты вскорости в Кострому едешь, – крякнул Власьев. – Али, можа, еще передумаешь? – И пытливо уставился на меня.
– Нет, – твердо ответил я. – Не передумаю. У нас, шкоцких князей, верность в крови. Раз обещал Борису Федоровичу, упокой господь его светлую душу, – мы оба дружно перекрестились, – что не покину его сына ни в радости, ни в горе, значит, так оно и будет. Разве что он сам меня от себя отошлет – тогда только.
– Ну уж это навряд ли, – усмехнулся он. – Такого человека прочь от себя гнать – вовсе без головы надо быть, а у него она на плечах имеется, к тому ж, как я слыхал, не пустая. Эвон он яко судил. Уж боле двух седмиц как нет его в Москве, ан слухи да пересказы не токмо не затихают, но и множатся. Конечно, мыслится мне, что и впрямь там без тебя не обошлось. Небось добрую половину ему подсказал – как да что, ежели не поболе. – И дьяк сделал паузу, лукаво прищурившись и ожидая откровенного подтверждения.
Я смущенно пожал плечами.
– Перед тобой, – особо выделил я последнее слово, – таиться не стану. И впрямь помогал ему кое в чем, но, поверь, Афанасий Иванович, далеко не во всем.
– Верю, – кивнул он. – Это государь считает, что Федор Борисович, яко та птица, кою мне у короля Христиана повидать довелось, лишь чужие словеса повторять умеет…
– Вот пусть и дальше так же считает, – подхватил я. – Значит, будет думать, что Годунов для него не опасен.
Дьяк задумчиво провел пальцем по тонкой резьбе кубка, неспешно следуя по причудливым изгибам кружевного орнамента из цветов, листьев и ягод, после чего протянул как бы между прочим:
– Не опасен, сказываешь…
И вновь его палец пошел скользить по серебряным листочкам и рубиновым ягодкам, пока не добрался до изумрудной. Щелкнув по ней пальцем, он заметил:
– Не созрела. Вот так и люди. Подчас торопятся излиха, спешат не пойми куда. Нет чтоб в полный разум войти, так им все враз подавай. Их счастье, коль поблизости советчик разумный имеется. Он и надоумит, и остережет, а коль надо, то и за руку придержит, потому как шибкая прыть не всегда на пользу…
– Это верно, – кивнул я и в свою очередь щелкнул на своем кубке по рубиновой ягодке. – Думается, и Федору Борисовичу еще долго дозревать. В полный разум войти, тут не месяцы – годы нужны, а спешка хороша только при ловле блох, да когда съеденное в животе удержаться не хочет, наружу лезет.
Дьяк облегченно засмеялся. И сравнение понравилось, и все выяснил, причем услышал именно то, что ему хотелось услышать, а не то, чего, как я понял, он слегка опасался.
Скорее всего, были у Власьева кое-какие сомнения относительно дальнейшего поведения Годунова, которое впрямую связано с тем, что я посоветую Федору.
Пришлось для надежности, чтоб и тени их не осталось, напомнить о тех возможностях, которые у нас с царевичем имелись, когда мы с ним командовали в столице.