– Я журналист! Вы не имеете права прогонять прессу! – Кричала она как можно громче – вдруг кто-то из собратьев по перу находится в зоне слышимости, и придет на помощь. Но никто не спешил избавить ее от въедливого, как клещ, полисмена, поэтому девушка постаралась сама вывернуться из его хватки. Ей это удалось, хоть и ценой потерянной шляпки. Всего через пару минут после прибытия сил правопорядка Джилл обнаружила, что оказалась прямо посреди толпы горожан. Полисмен куда-то подевался, а люди вокруг кричали что-то неразборчивое, и старались протиснуться вперед по улице, не обращая внимания на окружающих. Началась давка – где-то неподалеку завизжала женщина. Джилл поняла, что дело повернулось совсем плохо, если не сказать – опасно. Она пристроилась за спину какому-то крупному мужчине, позвала Рори, но вокруг итак было слишком шумно, и ее крик потонул во множестве других. Чей-то локоть болезненно ткнулся ей в бок, Джилл охнула. Рядом мелькнуло лицо с раззявленным в гневном крике ртом, зазвучали оскорбления, замелькали кулаки. "Драка", – обреченно подумала Джилл, и тут чья-то сильная рука подхватила ее за талию и потянула за собой. Волосы девушки растрепались, она едва ли видела, что происходит вокруг. Наконец она почувствовала, что воздуха стало больше, вдохнула, откинула локоны со лба.
– Спасибо, милый, я так сча…
Перед ней, обеспокоенно щурясь, стоял Гарольд Томпсон. Тот самый, из "Popular Science", чей разговор с французским журналистом она подслушала на выставке.
– Вы в порядке, мисс Кромби?
– Я… я обозналась, простите. Да, я в порядке… вот только шляпка…
– Я был бы счастлив вернуть вам ее, но, боюсь, ее уже затоптали, и даже если б я ее нашел, вид ее вряд ли оказался б удовлетворительным. Прошу, – он подал ей руку. – Я знаю неподалеку хорошее кафе, после такого, если позволите, стресса вам явно следует выпить… чашечку кофе, конечно же, – добавил корреспондент, завидев возмущенный взгляд Джилл.
– Но я… мне надо…
– Не спорьте. На улицах какое-то время будут бродить взбудораженные личности и озверевшие полисмены, так что лучше переждать в кафе. Поверьте моему опыту, я освещал акции протеста в Париже прошлой весной, и сейчас не самое лучшее время для беспечной прогулки.
Джилл оставалось только согласиться, тем более что возвращаться по городу с такой ужасной прической ей не хотелось. Они зашли в кафе, оформленное, как нарочно, в типичном французском стиле: называлось оно "Moulin Rouge", и мистер Томпсон даже отпустил какую-то шуточку по этому поводу. Джилл тут же сбежала в дамскую комнату, поправила прическу, как смогла, смыла пыль с рук и лица. Посмотрела в зеркало и поразилась, насколько испуганный у нее вид.
"А я-то думала, что уже стала закаленным журналистом…" – промелькнула мысль. Нет, ей еще далеко до "акулы пера", как называли опытных корреспондентов.
Джилл вернулась в зал; на столе перед мистером Томпсоном уже стоял громадный кофейник, две чашки и гора пирожных на блюде.
– Я не знал, что заказать к кофе – может, вы еще не обедали, и стоило попросить что-нибудь посущественнее? – Спросил он, вскочив и отодвигая для девушки стул.
– Нет, спасибо. – Джилл устало откинулась было на спинку, да вспомнила наставления тети и выпрямилась. – И благодарю за… спасение.
– О, что вы, я не Белый Рыцарь. Сам по глупости попал в толпу, просто увидел вас и схватил, никакого геройства. Вам покрепче? – Дождавшись кивка девушки, журналист продолжил: – Как вам выступления "ОПМ"? Из этого выйдет неплохая статья.
– Это мусор. – Джилл была настолько измотана, что говорила прямо, без экивоков. – Повторять за ними эти нелепые лозунги – да нас засмеют. Написать сухо, что "прошла акция" – этого мало, а расписывать зверства полисменов и обезумевшую толпу – все равно, что подливать масло в огонь.
– А вы очень умны. – Томпсон качнул головой и на маленьких круглых очках сверкнули отблески ламп. – Поль ошибался на ваш счет. И на счет вашей газеты, если уж на то пошло. А если говорить о вашем личном мнении, не журналистки, а человека, женщины… что вы думаете?
– О том, что машины будут властвовать над людьми? Бред. Как сказали бы новомодные специалисты по мозгу – параноидальный.
– Ну, что-то в этом все же есть…
– Вы шутите. – Джилл отставила кофе. – А что вы сами намерены написать об этом событии?
– Ничего. – Ответил Томпсон и, когда она ошарашено заморгала, тихонько засмеялся. – Не удивляйтесь. Просто у меня в запасе есть история получше, и, когда шумиха по поводу этой акции утихнет, я напечатаю ее – и вот тогда все ахнут.
– И что за… простите, вы, наверное, мне вряд ли скажете, о чем пишете.
– Отчего же. – Второй раз подряд журналист поразил Джилл до глубины души. Она постаралась присмотреться к нему внимательнее – не просто некий американец, пронырливый писака, остроумец и… что там она про него слышала? Ах да, любитель дам, и по слухам, дамы к нему тоже благосклонны. И понятно, отчего – мистер Томпсон весьма хорош собой. Высокий, статный, орлиный профиль – поговаривали, в нем четверть крови индейца; темные волосы и пронзительный взгляд. Но было ведь что-то и кроме этого. Он явно умен, воспитан. И еще… она прислушалась к ощущениям. Опасен. Не физически – но такой человек может одним махом сорвать маску, за которой прячется человек, и обнажить перед обществом его нутро. Надо быть осторожной в высказываниях.
– И что, вы так запросто скажете о своей статье мне? Конкуренту?
– Мисс Кромби, будем откровенны – вы мне не конкурент. Хотя бы потому, что вам врожденный такт и чувство приличия не позволит украсть чужую статью. – Джилл оценила комплимент кивком головы. – К тому же, тема моей статьи некоторым образом затрагивает вас.
– Меня?
– Да. – Журналист подлил ей кофе. – Вы ведь уже трижды были в доме номер 23 по Николаевской. Это значит – как минимум три интервью. А между тем, мистер Шварц никому не дает интервью, это всем известно, и исключений он не делает.
Джилл уже собралась поддеть мистера Томпсона фразой о том, что полгода назад Шварц подробнейшим образом общался с их практикантом, всего-то начинающим фотографом из рабочего класса, но тут до нее дошло. Выходило, что мистер Томпсон, или его люди, следят за домом Шварца? И эти три раза… Она постаралась взять себя в руки, не очень успешно, как оказалось – журналист напротив удовлетворенно улыбнулся и откинулся на спинку стула.
– Да, три интервью. Но пока напечатано только одно. А остальные… ждут своего часа? Возможно, их опубликуют двадцать третьего марта? – Он подмигнул.
– Двадцать третьего? – Пытаясь дышать ровно, переспросила Джилл.
– Двадцать третьего состоится торжественное открытие Проекта Шварца, на острове Св. Мартина. Но вы-то об этом, конечно, знаете. – Джилл кивнула с каменным лицом. – И, я так подозреваю, в этой статье, посвященной – позвольте мне выразиться высокопарно – Главному "Проекту" Проекта, будет нечто весьма интересное. Возможно, даже сенсационное.
– Так, – легонько улыбнулась Джилл, – выходит, я все-таки конкурент вам.
Томпсон засмеялся. Голос у него был приятный, глубокий, а смех – бархатистый. Словно летним днем волны обкатывали гальку.
– Тут вы меня уели, признаю. Хорошо, поговорим на равных. Что вы скажете в ответ на предложение написать совместную статью? Объединить наши усилия и знания? Я, конечно, допущен к священной персоне Шварца не был, но зато обошел множество других влиятельных и знающих людей, покопался в его личном деле, поспрашивал… провел почти пинкертоновское расследование. Если мы с вами поделимся тем, что знаем… это будет событие. В мире журналистики равное тому, что сам Проект будет значить для мира науки. Ведь, согласитесь, создать что-то принципиально новое – это неплохо, но его нужно еще и осветить. Согласны?
– С чем? – Поняв, что Томпсон не в курсе их отношений с Адамом, Джилл немного расслабилась. – Согласна ли я насчет освещения в прессе, или согласна ли я сотрудничать?
– Второе. – Коротко ответил журналист.
– Мне надо подумать.
– Замечательно. – Томпсон заулыбался. – У вас есть целый час на раздумья – как раз толпы на улице разойдутся. А ожидание нам скрасят эти чудесные пирожные.
– Я имела в виду – день, может два…
– Э, нет, мисс Кромби. Если вы когда-либо рассчитываете стать профессиональным журналистом, то должны уяснить одну простую вещь: в нашем деле время – это все. Ничего не откладывайте. Никогда не оглядывайтесь. Стремитесь только вперед, и максимально быстро. Скорость. Достоверность. Острая тема.
– А ваша тема… достаточно острая?
– Гораздо острее вашей словесной шпильки, – вернул ей язвительный взгляд Томпсон. – И про час – это я серьезно. Да, не пытайтесь у меня вызнать, о чем я пишу. Если вы согласитесь работать вместе – я поделюсь всем, что знаю, и рассчитываю, что и вы тоже. Если же нет – мы вежливо попрощаемся и разойдемся. Однако… – Томпсон наклонился вперед, глядя Джилл прямо в глаза. – Вы меня очень разочаруете, если откажетесь. Это будет означать, что в вас нет нужной для всякого хорошего журналиста жилки. Любопытства. Желания знать, что происходит.
Девушка промолчала. Она взяла пирожное, надкусила. Везет ей сегодня на посиделки в кафе. А корреспондент-то всячески старается скрыть свою отчаянную заинтересованность, заметила она. Если бы у него был хотя б малейший доступ к Шварцу… но, видимо, ему отказали – и не раз. Потому он так и давит на нее – вынуждая принимать решение здесь, сейчас. Но что это сотрудничество будет значить лично для нее? Ведь первым ее порывом было пойти к Адаму, то есть к Шварцу, и рассказать о слежке, и о том, что у американского журналиста есть некие важные сведения. Но теперь она задумалась. Адам говорил о проекте, секретном. О том, что он нужен Шварцу именно для этого проекта, и будет свободен, когда тот завершится. Но в этом Джилл сильно сомневалась. Такие люди, как этот русский "гений", так запросто своих рабочих лошадок не отпускают. За одним проектом следует другой, третий… Возможно, стоит помочь Томпсону развалить дело Шварца, чтобы Адам мог уйти. Хотя – отчего она решила, что сведения журналиста именно порочащие Проект? Может, Шварц скрывает лишь его размах, масштабность? Но нутром Джилл чуяла, что у Томпсона припрятано что-то грязное. Или даже криминальное.
В конце концов (и размышления об этом заняли не более десяти минут, во время которых Томпсон ей не мешал, сидел молча и смотрел в окно) Джилл приняла решение сотрудничать с американским журналистом. Если Шварц ничего дурного не замышляет, они с Томпсоном лишь первыми обнародуют сенсацию, а это хорошо и для нее, и для дядиной газеты. А если ученый скрывает нечто ужасное… что же, она поспособствует развалу его Проекта и, самое главное, освобождению Адама.
Ну и конечно, Джилл была честна с собой – в ней действительно задрожала та самая журналистская жилка. Любопытство, желание вытащить секреты на белый свет.
– Хорошо, мистер Томпсон, я согласна. – Сказала Джилл.
Журналист улыбнулся, ощерив ослепительно белые зубы.
– Зовите меня Гарольд.
На следующий день после памятного разговора Клюев, выйдя из дому пораньше, отправился первым делом к Певцову на квартиру, которую тот снимал неподалеку от фабрики. Дом был старый, скособоченный, переделанный под квартиры из чьего-то особняка; жильцы о нем заботились – перед подъездом разбили палисад, парадное было чисто выметено. Карл Поликарпович сверился с бронзовой табличкой у входа: "Певцов П. И. кв.8" и, кряхтя, поднялся по широкой мраморной лестнице на самый верх, почти под крышу. Помощник его снимал, как оказалось, чердак. Его утеплили, что в сочетании с слишком маленькими оконцами не позволяло воздуху циркулировать, и внутри было довольно душно; и потолок настелили, причем довольно низко, от чего Клюев, зайдя, тут же снял шляпу и все время ощущал, будто чуть ли не царапает его макушкой.
Певцов только встал, судя по наспех накинутому домашнему халату. Он робко улыбнулся начальству и сразу поставил чайник на плиту.
Карл Поликарпович огляделся. Петруша жил скромно, если не сказать, бедно. Фабрикант знал, что львиную долю своей зарплаты, между прочим, немаленькой, Певцов отсылал родне в Москву. Из мебели в "квартире" стоял шкаф, у окна, за занавеской, располагалась кровать. Множество книг лежало в коробках, подписанных аккуратным Петрушиным почерком: "Философия", "История", "Счетоводство". Присутствовал также стол, за который и уселся Клюев, поморщившись, когда стул под ним заскрипел. Дождался, когда Певцов, явно обрадованный его визитом, выставил тарелку с печеньем и разлил чай, и после этого заговорил.
– Ну как ты, Петруша, дорогой мой? – Спросил Клюев заботливо.
– Вы с такой опаской смотрите на меня, Карл Поликарпович, будто я часовая бомба, – горько усмехнулся Петруша, и эта его кривая полуулыбка резанула по сердцу Клюева. – Что, не поверили? Думаете, умом двинулся?
– Нет, я в тебе не сомневаюсь, Петр. И верю всему, что ты написал. – Карл Поликарпович замялся, раздумывая, стоит ли говорить Петруше, что он не только верит, но еще и подтверждение получил из первых рук. – Только вот информация эта… как бы сказать, пусть уж лучше пока в секрете останется. Дневник твой будет у меня. А вообще, я тут подумал – тебе неплохо бы отдохнуть, скажем, в Ялте…
– А я ведь не все в дневник записывал, – тихо сказал Петруша, словно и не слышал заботливого журчания речи Клюева, – многое узнал мимоходом, а сейчас подумал, вдруг это тоже важно?
Карл Поликарпович чуть не застонал, сообразив, что Певцов сейчас расскажет о чем-то, что перечеркнет решимость его, Клюева, замять эту историю. Он хотел бы забыть о расследовании, о тайне Жака, и уже почти убедил себя, что так будет лучше для всех… и сейчас он понял, что Петруша готов сказать нечто опасное, страшное, то, что проигнорировать будет уже нельзя. Это стало ясно при одном взгляде на Певцова – тот покусывал губы, и, несмотря на загар Южной Америки, а, может, Италии, лицо его наливалось бледностью.
– В Ялту, – торопливо повторил Карл Поликарпович, – а, может, в Евпаторию? Ты подумай, Петруша…
– Когда я был в США, – низким шепотом, хриплым, как у сивиллы, вещающей о грядущих бедствиях, произнес Петруша, – я ведь шел не только по следу Уокера… Вы ведь прочитали? Знаете об Уокере?
Смирившийся Клюев кивнул.
– У вас в бумагах была пометка насчет Жака – что они с мистером Шварцем познакомились в Нью-Йорке. Я все равно собирался туда, чтобы сесть на дирижабль до Лиссабона. Мистер Шварц работал на ученого по фамилии Матич, а после того, как тот погиб при взрыве лаборатории, некоторое время вел его дела. Насчет несчастного случая полиция, кстати, сильно сомневалась – были следы поджога. И как раз незадолго до этого появился мсье Мозетти… Я подробностей не знаю, времени до отправления дирижабля было в обрез, но я могу вернуться и расследовать это дело…
– Слушай меня, Петр. – Прикрыв глаза ладонью, сказал Клюев твердо. – О продолжении твоего расследования мы поговорим позже, когда ты вернешься из отпуска. Сейчас я настоятельно прошу – забудь о Жаке, забудь о мистере Шварце, собери вещи. Я отправлю тебя в Крым первым же пароходом, билет куплю сам, ты, главное, успокойся…
– Вы не понимаете, – горячечно сказал Петруша, хватая Клюева за руку. – За день до взрыва Жак вывез из лаборатории все документы, но они числятся сгоревшими в пожаре. Он что-то затевает, это явно… Вместе с мистером Шварцем. Они украли разработки Матича!
Карл Поликарпович чувствовал себя загнанным в ловушку. Прямо сейчас ему предстояло решить, чью сторону он примет – верного Петруши, или дорогого ему друга Якова. В первом случае надо было бы расспросить Певцова подробнее и отправить в Нью-Йорк, невзирая на расшатанные нервы помощника, ведь он рвался "в бой" и не допустил бы и мысли о том, чтобы вместо этого прохлаждаться в какой-то там Евпатории. Во втором… убедить, что Клюев обязательно возобновит поиски, отправить в Крым, обещать, что отдых будет недолгим, а самому тем временем, вернувшись домой, сжечь дневник от греха подальше. А там и Петруша пыл потеряет, да и доказательств не останется…
Карл Поликарпович выбрал третий вариант.
– Расскажи мне все, что выяснил про этого Матича, и лабораторию, Петруша. А потом – и не спорь, это не обсуждается, – все же собери вещи. Дело это важное, спешки не потерпит, как бы не опростоволоситься… Отдохнешь месяцок, вернешься, я к этому времени уже сам тут покопаюсь, за нужные ниточки подергаю. Ты мне тогда и понадобишься, причем со свежей головой, набравшийся сил. Хорошо?
Чуть успокоившись, Певцов кивнул.
– Ну, выкладывай, что ты узнал.
Джилл провела рукой в перчатке по платью, расправляя складки. Глубоко вздохнула и дернула звонок. За дверью послышались торопливые шаги, она распахнулась, и на пороге возник Жак.
– Здравствуйте, мсье Мозетти. – Поприветствовала его Джилл твердым голосом.
– Madonna mia, мисс Кромби. Как вам еще объяснить, что Адам не хочет вас…
– Я к мистеру Шварцу. "Новости островов Силли", если вы забыли. Мистер Шварц сказал, что я могу заходить в любое время, если у меня возникнут вопросы по его работе.
Джилл нагло врала. И изумлялась своей смелости. Жак, похоже, испытывал схожие чувства – он смотрел на нее, как дрессировщик у клетки со львом смотрит на ребенка, уверяющего, что он просто хочет зайти "погладить кису". Наконец он отступил назад, открыл пошире дверь и с непередаваемым выражением на лице процедил:
– Как я могу отказать прессе? Проходите.
Девушка решительным шагом прошла в прихожую, достала из сумочки блокнот, словно собиралась записывать обо всем, что видит. Хотя эмоционально Джилл воспринимала блокнот и карандаш как щит и меч. Это – ее защита и оружие. Журналисты имеют власть над людьми, особенно – над людьми, которые что-то значат, как сказал вчера мистер Томпсон. То есть, Гарольд.
Вчера Джилл, сидя напротив Томпсона, защищенной себя не чувствовала, несмотря на наличие пресловутого оружия. Она не выпустила из рук свои записи, даже когда потеряла шляпку, или когда отчетливо встала угроза быть затоптанной грязными сапогами рабочих.
Она ждала, когда Томпсон сделает первый ход – он, видимо, ждал того же. Наконец он легонько хлопнул пальцами по краю стола и сказал:
– Нет, так не пойдет. Кому-то надо начать.
– Вот и начинайте, – сказала Джилл.
– Хорошо. Вы в курсе того, что Проект Шварца – насквозь военный?
– Нет, – вырвалось у Джилл, и она тут же пожалела о своей несдержанности. Но следующие слова Томпсона немного облегчили ей муки совести:
– Почти никто об этом не знает. Совет держит это в строжайшей тайне. Чтобы добраться до записей, мне пришлось… не важно. Главное – то, что он создает оружие. Гигантское оружие. Планетарного, я бы сказал, масштаба.
– Что? Огромную пушку или что-то вроде этого?