А потом был и еще эпизод. Который, признаться, запомнился куда ярче всего остального. И воспоминания эти до сих пор остались волнующими, - и странно смущающими. Все, и он в том числе, улеглись прямо тут, под этими звездами, в новеньких зеленых спальниках, захваченных Ленчиком, и заснули, но его черти задрали, по летнему обыкновению, чуть свет, в серых сумерках, когда солнце еще и не думало всходить. Хотел, было, закурить - но почему-то не закурил все-таки. А спустившись, услыхал тихий плеск, после чего начал двигаться и еще осторожнее. Сквозь туман, потому что, пока он спускался успело немного развиднеться, он увидал одну из приезжих женщин, - Оксану. Голая, она забрела в воду чуть повыше колен, и теперь полоскалась, стараясь даже плескаться потише, поукромнее, и он видел ее со спины. Всю ее статную, хоть и без излишней величавости, фигуру. Бело-розовое, как хороший зефир, - так, что даже немножко захотелось ее съесть, - тело. Высокую шею под тяжелым узлом подобранных кверху, закрученных волос. Круглую попку. И крепкие, ровные ножки видимые сейчас до самого верха. Она как раз наклонилась вперед, и у Красного Барона вдруг пересохло во рту, и он поймал себя на том, что все-таки вглядывается. Но - не разобрать, потому что туман не совсем растаял, и нечего ему тут делать, не мальчишка, чтобы подглядывать за голыми бабами, хуже нет, чем подглядывать за человеком, который не подозревает, что за ним смотрят, и вообще - что он, баб не видывал, видал-перевидал, во всех видах… Но вот только эта почему-то запомнилась.
Не подозревает, а то как же! Наивны-ый! Она не то, чтобы предвидела, и не то, чтобы нарочно, потому что специально такие вещи не получаются, хоть сколько раз пробуй, а все равно не выйдет, - но тут безусловно присутствовал некий элемент стихийной, натуральной магии. Когда по какой-то причине без всяких на то рациональных оснований СОВЕРШЕННО уверен, что сбудется, и - сбывается, - это как раз она. Сбывается, потому что все было сделано правильно, хотя инструкций к проделанному, пожалуй, не составишь. А уж почуять его присутствие голой спиной и освобожденным от волос затылком, - было и вовсе парой пустяков. Другое дело, что она вовсе не собиралась разбираться зачем, с какой именно целью она это сделала. А - захотела. Без всяких далеко идущих планов. Даже не так: просто сделала, - и все. Колдонулось.
Когда, на следующий вечер, их везли домой, наступила определенная реакция. Пожалуй, - она была неизбежна. Устав от солнца, впечатлений, пешей ходьбы, слишком чистого воздуха и слишком короткого сна, они были как-то бездумно-невеселы. Петр, хоть и не считал себя, - и не был, - неудачником, все-таки шипел, как целый клубок щитомордников по весне и клокотал, как небольшая фумарола на Камчатке, и все никак не мог успокоиться:
- Вот ведь жлоб! Хозяин жизни, понимаете ли! Поместьице себе отгрохал! Раньше только кавказцы такие штуки откалывали, но чтоб свой брат - русак! Куда только райком смотрит! Прямо у них под боком…
- Ага, - в тон поддакнул Понтрягин, - ни грязи, ни пьяных, ни развала, ни бардака, - все работает, как положено! И впрямь - безобразие! Совершенно нетерпимое положение!
Почтенный доктор настолько раскипятился, что принял его слова за согласие, и увлеченно продолжил:
- Нет, Андрюх, правда, - он теперь апеллировал к Голобцову, который, полуприкрыв глаза, расслабленно кивал головой в такт толчкам машины, едущей по не слишком ровной дороге, - его ж ведь уже просто так не возьмешь, ты заметил? Уже ж ведь прихваты у него везде!
Голобцов - не отвечал, Петр принимал его кивки за согласие и продолжал пыхтеть.
- Нет, но как обставился, а? Все схвачено, друзья кругом, план, видите ли, на нем! А тут - шесть лет в институте, пашешь-пашешь, - а все двести сорок рэ с дежурствами! А тут, - какое-то х-хамло с незаконченным средним…
Остальных - разморило, мысли их текли свободно, без суеты и особенного направления, так что они просто молчали, не выражая ни поддержки, ни какого-либо несогласия. Это - смущало, он замолкал на несколько минут, но потом искреннее возмущение прорывалось, и он заводил заново:
- П-пруд у него с осетрами! Иллюминация у него, видите ли! П-подводная! Жлоб, - он и есть жлоб, и фантазия у него жлобская!
Оксана, которая до этого момента отмалчивалась, как все прочие, критики пруда не выдержала. Она медленно, пятнами покраснела, а потом высказалась:
- У тебя никакого нету, вот ты и брызгаешь тут слюной! И очень даже красиво, если хочешь знать!! Да!
Петр замолчал от удивления и некоторое время глядел на нее, округлив глаза и приоткрыв рот, а потом всплеснул руками:
- Втюрилась! В богатенького Буратину! В лендлорда ижевского разлива!
- Не в Буратину, а в настоящего мужчину! У настоящих мужчин и всегда-то все есть! И деньги в том числе! И связи! И ничего в этом нет плохого!
- Вот только гулять ему долго не дадут, - ласковенько кивая, но как-то зловеще проговорил Петр, возьму-ут к ногтю! Никуда не денется!
- А ты и рад!!! Такие же вот, как ты, и возьмут! Завистники п-паршивые, которые сами ни х-хрена не могут, а только чтоб отнять, да изгадить!
- Я, между прочим, честно тружусь! У меня совесть чиста!
- Ага! Вот так вот и просрали все на свете! Честно на своей жопе сидючи! До хрена вас развелось, честных тружеников за двести сорок, - ни за что сами не берутся, а если у кого и начнет получаться, - так на тебе палку в колеса! Иначе вам чистая совесть спать не дает!
- Ты еще замуж за него выйди! За это т-тупое животное…
- И выйду!!! Я, если хочешь знать, и не знала, что такие еще бывают! Не вашей братии чета! И не тупее твоего! Поумнее будет! Дурак!
Окончательно раскрасневшись, она рывком отвернулась от него, демонстративно уставившись в окно и успокаиваясь, а Понтрягин вроде бы миролюбиво добавил:
- Петенька, - а правда, - где ты там тупость-то отыскал? Уж к кому - к кому, а к дуракам дяденька и близко не относится.
- И все равно! Это ж уму непостижимо, - чтобы в наше время, и такое…
Оксана, с характерной для сильных натур быстротой обретя равновесие, решила, что вернее доведет собеседника, ежели не будет психовать, и с этого момента говорила спокойно, вроде бы с полной уверенностью в собственных словах:
- Вот-вот. Даже не верится. Не-ет, я - не я, а только такой случай раз в жизни выпадает.
- Ты что, - серьезно?!!
- А че?
- Будешь ему передачки в тюрьму носить. Спустя са-амое короткое время!
- Не-ет. - Она покачала головой с уверенностью дикаря, пребывающего в родимом ландшафте. - Со мной - не посадят. Это сейчас могут, когда поберечь некому. А со мной - точно подавятся!
- Кого - поберечь? Этого зверя?!!
- Именно что его. Это с тобой ни хрена не будет, потому что - взять нечего. А на него-то доброхотов мно-ого найдется!
- Ага. Ва-атник напялишь? Хозяйство, дети?
- А чем - плохо? Хватит уже херней, прости Гос-споди, заниматься.
- Детишек штук пять, расплывешься, как квашня?
- Почему - пять? Сколько уж Бог даст. - Она говорила с твердым смирением человека, доподлинно знающего, в чем состоит Господня воля, и оттого непоколебимо в себе уверенного, и все еще думала, что шутит, а у остальных тем более сохранялось впечатление, что она их разыгрывает. - И расплывусь. И вены вылезут. И помру потом, - как и вы все, кстати, - а вот они останутся. И хозяйство, между прочим, чтоб еще на правнуков хватило.
- Хорошо, - но с чего ты взяла, что он - один?
Вика - прыснула, а Оксана гордо ответствовала все тем же, лишенным малейшего намека на сомнения тоном:
- Только такой идиот, как все мужики, может задать такой вопрос: это ж и так видно!
Да-а, - вот, вроде бы, и мелочь, а нет-нет, - да вспомнишь. Чем-то задел его заполошный визит малознакомых, случайных, по сути, гостей: чужие, они, - ИЛИ ПОДОБНЫЕ ИМ, - оказались нужны ему. Для дела. Не говоря уж… А!
Заметно стемнело, и наступила пора сворачивать домой, когда за пазухой едва заметно зазвенело, и он, оторванный от воспоминаний, досадливо поморщился и достал "Комбат". Кто бы там ни связывался, а только обязан был сообразить, что беспокоить его сейчас - не стоит. А уж если позвонили, - то и впрямь что-то из ряда вон…
- Хозяин, - голос Сережи-маленького показался ему растерянным, - тут к вам приехали. Говорит, что знакомая.
И сердце, будто почуяв, гулко ухнуло в груди, и не вот успокоилось.
Он стоял, держа на отлете и, вроде бы, не зная, куда деть свои страшные руки, и смотрел, и не сразу услышал, что она говорит:
- … И ведь понимаю, что глупость, а сама ничего с собой поделать не могу: все время волнуюсь, как вы тут один? Все из рук валится, места себе не нахожу… Поверите ли, - как и не жила все эти месяцы…
Он - снова слушал и не слышал, потому что на самом деле не так уж и важно было, - что именно она говорит. Важно, как смотрит, и еще то, что он вообще может ее слышать. И это было правильно, а удивляло, наоборот, то, что он не понимал этого раньше. Как же так? Ведь все на самом деле так просто!
Люди вообще удивительно глупы и только потом, самыми, что ни на есть, извилистыми путями доходит до них то, что было ясно с самого начала. Загадка, но иначе - никак.
XXI
- Не-ет, - задумчиво проговорил, раскуривая свою знаменитую трубку, Островитянин, - какой там отпуск! О нем ни слуху, ни духу вот уже почти полтора месяца. Не появляется на TV. Не произносит речей, напоминающих монолог вампира, продолжающего обед. Никого не целует трехкратным глубоким поцелуем. Даже в прессе почти не упоминается, - одно только опубликованное в "Правде" приветствие участникам Пятой Международной Конференции коммунистических и рабочих партий, а это, сами понимаете…
- Так вы думаете…
- Практически не сомневаюсь. Он, разумеется, всем удобен. Все Политбюро, - вполне искренне! - хочет, чтобы он находился на своем месте как можно дольше, и сделает все, чтобы он и впредь сохранял видимость жизни. Но все-таки до определенного предела! Понимаете? Если возникнет реальная возможность его смерти, все поневоле начнут задумываться о своей судьбе при таком повороте событий. Потому что реальных претендентов - трое, и важно поставить на фаворита прежде, чем начнется фактический дележ власти. Однажды начавшись, этот процесс уже НЕ МОЖЕТ быть остановлен, образуется своего рода воронка поступков, погружаясь в которую все глубже, участники испытывают все меньше необходимости в том, чтобы дряхлое… местоимение продолжало занимать место. Более того, - это становится и нежелательным, и даже небезопасным для каждого в отдельности. Так что очень скоро мы с вами будем свидетелями интереснейшей корриды, и мне до смерти любопытно, как они обставят событие на этот раз. Рискну дать волю фантазии и предположу, что на этот раз, ничего толком не говоря, по всем каналам радио и ти-ви будут круглые сутки крутить классику. Скорее всего, - навязшее в зубах у всего мира "Лебединое Озеро". Чем до поноса напугают страну, которая не будет знать, чего ожидать, но традиционно не будет ждать ничего хорошего. Приход энергичного и умного лидера в умирающий социум только ускорит крах, приход даже точно такого же неизбежно нарушит сложившееся неустойчивое равновесие и опять-таки вызовет крах. Потом… Впрочем - посмотрим. Давать воображению слишком большую волю тоже не следует.
- К вам это замечание не относится, сэр. Ваше воображение - точный и безошибочный инструмент.
- Вы бессовестно льстите мне, Гаральд.
На трибуну Десятой Партконференции Балабост взлетел, как птичка. Как легкий мотылек, по естественным причинам даже и понятия не имеющий, что такое артрит, радикулит, повышенное давление и хроническая сердечная недостаточность. Сердце, с которым что-то там сделали, билось ровно и мощно, НИКАК не давая о себе знать. От былого брюха остались жалкие воспоминания, - да и они остались по личной просьбе пациента, для сохранения известной представительности. Суставы гнулись, как в далекой довоенное юности, даже честно заработанный на фронте радикулит не давал о себе знать ни болями, ни хрустом. Чистенькие и эластичные, как у здоровенького младенца, сосуды пропускали вдоволь крови в самые отдаленные уголки хорошо пожившего организма, и поэтому казалось, что и голову к этому организму приставили совсем-совсем новую, без тяжести в затылке, звона в ушах, головокружений и болей в виске. Неутомимую, внимательную, памятливую. Умную-умную. Это, понятно, так только казалось по контрасту, потому что нервные клетки все-таки не восстанавливаются, - но доля истины все-таки была. Со времен капитального ремонта Веры Михайловны провинциальными эскулапами соответствующие технологии продвинулись далеко, да и возможности у тех, кто ремонтировал генсека, были побольше. Впрочем, справедливости ради необходимо заметить, что провинциальные эскулапы тоже не теряли времени даром…
Полный набор зубов, капельку, для правдоподобия, неправильных и способных без ущерба перекусить гвоздь, заменил все и всяческие протезы, существенно исправив дикцию, которая в последнее время, если честно, - прихрамывала. Но больше всего, - он поймал себя на этой мысли, - доставляло удовольствие то, что ему привели в полнейший армейский порядок предстательную железу, и поэтому исчезла необходимость в хитроумных устройствах, без которых чтение многочасовых докладов в прежние времена было, разумеется, совершенно невозможным. Вот так вот всегда, - по неизвестной причине больше всего радует или огорчает сущая, - по сравнению со всем прочим, - ерунда. Даже физиономия, которую как-то там подтянули, выглядела вроде как и помолодевшей на десять лет, а вроде - и такой же, одновременно. В общем, - истинный шедевр художников из "девятки", а, может быть, и не из "девятки", кто ж его знает, кого использовал "в темную" Дмитрий Филиппович, единственный из сподвижников, с самого начала знавший и общую цель, и все подробности медицинской стратагемы, которая секретилась куда больше любых военных тайн. От ВСЕХ - секретилась. В том числе - от "девятки", может быть, - в первую очередь от "девятки". Юра, разумеется, был очень недоволен и высказал немало горького. Как бы их с Дмитрием соперничество, да не достигло размеров, которые уже прямо вредили бы делу, не перешло бы в войну на взаимное уничтожение… Надо его будет при случае… поддержать, ободрить, что ли?
Это было его первое появление на публике после долгого перерыва, более того, - появление перед аудиторией, прямо-таки перенасыщенной, - как бывает перенасыщенный раствор, - всяческими слухами о причинах его долгого отсутствия. Слухами как вполне благонамеренными, так и вполне, как это обычно бывает, чудовищными, но НИКТО из присутствующих не имел точных данных об истинном положении вещей. А ведь тут есть люди информированные оч-чень серьезно и обладающие солидными возможностями к добыванию истины.
Он сознательно не светился на людях до этого выступления, и не прогадал, и в полной мере добился того эффекта, на который рассчитывал: когда он энергичной, раскованной походкой приблизился к трибуне и взлетел на нее легким мотыльком, по естественным причинам не имеющим понятия об артрите, радикулите, артериальной гипертонии, хронической сердечной недостаточности, - и аденоме простаты! - зал загудел гигантским пчелиным ульем. А когда он обвел ряды сидящих живым, полным сдержанного юмора взглядом, вышеуказанные ряды, привыкшие к его подагрической, заизвесткованной малоподвижности, издали что-то вроде неимоверно низкого, утробного "О-о-о-х!".
Гул и высоковольтное гудение в зале не вот еще прекратились, и он - осадил аккомпанемент при помощи паузы, сопровождаемой соответствующим взглядом поверх очков, - с простыми стеклами, потому что он не нуждался в коррекции и сохранил очки исключительно с целью сохранения не облика даже, но - преемственности облика. Гул - почти немедленно стих, он привычно откашлялся и начал:
- Дорогие товарищи!
Филипп Рид, начальник Департамента "R" достал из ящика засушенную белую гвоздику и протянул ее через стол Майклу Спенсеру.
- Знаете, что это такое?
- Какой-то гербарий, сэр?
Сегодня шеф был как-то ускользающе-серьезен, так, что не возникало случая встретиться с ним взглядом, официален. Нечитаем, - а это было и непривычно, и неприятно, и вызывало смутные опасения. Он кивнул.
- Гербарий. Адмирал Ллойд собрал его на собственном флагмане во время "Тим Спирит" этого года. И бережно сохранил в своей неразлучной библии, которую мама подарила ему на выпуск. Его почему-то страшно интересовало, что мы скажем по этому поводу.
Обычная лучезарная улыбка Спенсера на этот раз выглядела несколько… передержанной. В том смысле, что могла бы длиться и не столь долго. Он искренне не понимал, о чем идет речь, и одно только это обстоятельство смело можно было считать исключительным. Тем более, что начальство как будто бы забыло о нем, глубоко задумавшись о своем, сокровенном: Майк уж совсем было собрался пошевелиться, дабы напомнить ему о своем существовании, когда Рид, глубоко вздохнув, продолжил:
- Это до некоторой степени связано с тем, - помните? - заключением, которое вы выдали по поводу "Файерфокса"…
- Сэр, я, безусловно, затребую экспертизу от специалистов, но буду страшно удивлен, если их мнение не совпадет с моим: это какой-то конструктивный урод. Эта машина попросту не может сколько-нибудь прилично летать. Это противоречит всем законам природы, конструирования, а, главное, - законам хорошего вкуса и нравственности.
- Однако данные от наших источников в России свидетельствуют о каких-то совершенно фантастических характеристиках нового "универсала" русских.
- Им скормили дезу, сэр. Или они работают под контролем и кормят дезой вас. Мы в свое время с успехом обтяпывали подобные дела: чего стоит история с КВО "Трайдент", или с атомными линкорами, или…
- Помню. Но на чем, помимо внешнего облика, основана подобная уверенность?
- Попавшие в наши руки, - да, благодаря счастливой случайности, но все-таки, - образцы новейшего их вооружения говорят об отставании на целую техническую эпоху. Да, проявленная их конструкторами изобретательность, их способность обойтись почти ничем поражает. Да, каждый образец, - прямо-таки состоит из потрясающих технических фокусов. Но именно фокусов, не более, и построить самолет, в какой-то мере сопоставимый с "F - 15" они попросту не могут. Так же, как, к примеру, какие-нибудь бирманцы, или мы - но двадцать пять лет тому назад. У них для этого нет целых отраслей промышленности. Они не способны даже его спроектировать и рассчитать. Потому что не на чем.
- Если бы вы только знали, - сколько раз я слыхал подобные заключения о том, чего могут, а чего не могут русские. Причем их произносили совершенно уверенным тоном, не имея ни тени сомнения, а потом…