* * *
Испугаться казаку было с чего.
В опустившейся на лагерь темноте, над срытым наполовину холмом артефакта бушевала целая световая метель. Напоминающие сполохи полярного сияния столбы и спирали призрачного света свивались в радужные узоры, распадались, чтобы снова создать эфемерную, будто в трубочке детского калейдоскопа, картину…
– Все фиксируется? – не отводя освещенного потусторонним сиянием лица от феномена, деловито поинтересовался Агафангел Феодосиевич у Смоляченко, замершего рядом с совсем по-детски открытым ртом. – Видеозапись? Приборы?..
– Конечно, – ответил за потерявшего ощущение реальности "восходящего светилу квантовой физики" академик Мендельсон. – Все приборы в норме, я уже проверил…
– А это самое?..– спросил из-за спин ученых Бежецкий. – В норме?..
– Абсолютно! Никаких отклонений от ординара, даже странно. Можете не беспокоиться за свое "это самое"…
Нерешительно прозвучавший на фоне буйства потусторонних сил смешок будто спугнул "иллюминацию".
Так же внезапно, как и началась, вакханалия световых эффектов оборвалась, и на зрителей рухнула темнота, тут же сменившаяся неярким после увиденного светом прожектора.
Разрытый артефакт никоим образом не изменился. Александр со своего места видел даже брезентовую рукавицу, брошенную кем-то из беспечных ученых на краю прямоугольного углубления, оставшегося на месте снятой плиты.
– Что это было? – робко подал кто-то голос, но из-за волнения он так дрожал, что обладателя невозможно было определить.
– Вероятно, какой-то физический процесс, связанный с теми самыми флюктуациями, – авторитетно сообщил во всеуслышание профессор Николаев-Новоархангельский, подходя к самому холму и приседая на корточки перед выемкой. Еще секунда, и он протянул бы руку, чтобы пощупать ее дно…
Какая-то мохнатая тень кубарем выкатилась из темноты и, с недовольным ворчанием отпихнув физика-помора от раскопа, воткнула длинную палку в самый центр прямоугольника.
Жердь в руках Тунгуса (а это был, конечно, он) на глазах онемевших от изумления ученых, не встречая никакого сопротивления, легко уходила в глубь выстилающей дно выемки скальной породы, о которую тупились самые твердые инструменты…
8
– Дывысь, Грицю, який гарный жупан на сим хлопци!..
Сознание, а вместе с ним и окружающий мир возвращались к Владимиру постепенно, склеиваясь из каких-то вроде бы ничем не связанных осколков: дуновения ветерка, надо сказать довольно сырого и неприятного, ощущения чего-то жесткого, холодного (даже ледяного) и неровного под спиной, малороссийского говора, невозможного здесь по определению…
Стоп! Малороссийского?..
Разомкнуть глаза удалось с трудом и далеко не с первой попытки, что добавило к небогатой коллекции ощущений еще и яркий, режущий глаза свет…
– Да вин живый, Опанасе! Дывысь, як зенками лупает, курва крымчаковская!..
– Я вот ща ему полупаю!..
– Ни, Опанасе, не можно… Вин же тоже чоловик, хучь и крымчак… Треба до куреня волочь.
– Господа… – Язык ворочался с трудом, словно примороженный к гортани. – Господа, помогите мне…
– Да вин же на москальской мове лопочет, Грицю! Слухай!
– А як же крымчак?..
– А мабуть вин и не крымчак. Слухай, чоловик, ты кто: татарин чи москаль?..
Глаза наконец привыкли немного к яркому свету, и Бекбулатов разглядел смазанные очертания склонившихся над ним двух человек, одетых пестро и диковинно. Цветные кафтаны, высокие смушковые папахи, длинные вислые усы на бритых круглых лицах… Казаки… Запорожские казаки…
– Я русский, господа казаки, москаль по-вашему…
– Забожись, лярва!
С трудом подняв руку, Владимир кое-как осенил себя православным крестным знамением, вернее, обозначил его, догадавшись, что именно этого от него и ждут.
– Крестится, песий сын! Православный!..
– Чого ж ты молчал, байстрюк! Опанасе, подмогни мне поднять його…
Едва только милосердные, но чересчур грубые руки подхватили штаб-ротмистра под микитки, не ощущавшаяся до этого момента, словно тоже примороженная, боль окатила все его тело таким огненным водопадом, что, скрипнув зубами, Бекбулатов провалился в райские кущи благословенного забытья…
* * *
– Ну и горазд же ты спать, хлопче! – Лицо седого представительного мужчины, сидящего у изголовья постели Владимира, от добродушной улыбки все пошло мелкими морщинками, словно печеное яблоко.
Сколько же ему лет? Шестьдесят? Семьдесят? Стриженные в кружок абсолютно белые волосы и такого же цвета висячие усы, неестественно смотрящиеся на фоне темного, обветренного и обожженного солнцем лица, мешковатая, но, судя по качеству ткани, дорогая одежда, усыпанная цветными камнями, конечно не бижутерией рукоять сабли, выглядывающая из-под локтя… Ни дать ни взять, вылитый Тарас Бульба в исполнении известного актера Смоктуновского… Только вместо оселедца на бритой наголо голове густые седые волосы… Молчание затянулось, нужно что-то сказать в ответ…
– Доброе утро…
– Хорошо же утро! – по-бабьи всплеснул руками "Тарас Бульба". – Вечер давно на дворе, а он все "утро, утро"!
Действительно, в маленькое окошко с мутным стеклом заглядывало алое предзакатное солнце.
– Ты мне, хлопче, лучше вот что скажи. – Казак, а Бекбулатов, разглядев кроме сабли виднеющуюся из-за бедра посетителя рукоять пистолета, уже не сомневался, что это именно казак, причем запорожский, делано нахмурил седые лохматые брови. – Какого ты роду-племени будешь? Чего творишь на белом свете?..
– Штаб… – хотел было представиться Владимир, но вовремя вспомнил, что здесь, в ином мире, чины и звания далекой Родины ничего никому не скажут, лишь запутав дело.
– Что еще за "шкап"? – недослышав, "Тарас Бульба" еще более нахмурился.
– Зовут меня Владимиром, – поправился Бекбулатов, решив не очень-то козырять своей не совсем славянской княжеской фамилией здесь, где явно недолюбливали крымчаков. – Я русский… Москаль по-вашему… Путешествую вот…
– А занимаешься-то ты чем, путешественник?
Говорить или не говорить? Не усугубить бы… А-а-а, будь что будет!..
– Военный человек я, господин казак. Кавалерист. Офицер. Командир эскадрона… Если, конечно, это вам что-то говорит…
Судя по тому, как разительно переменился старый казак, ответ Владимира попал в яблочко. От показной грозности запорожца не осталось и следа. Он тут же заулыбался, показав из-под усов крупные желтоватые зубы с широкой щелью между передними резцами, и хлопнул себя по коленям.
– Вояка, говоришь? Кавалерист?..
* * *
Невезучему от рождения Войцеху повезло первый, возможно, раз в его невезучей жизни: приземлился он после мощного удара дирижабля о землю так удачно, что умудрился при этом не только не сломать себе ногу, ключицу и несколько ребер, как Владимир, но и остаться без единой царапины!
Виновником этого, вернее спасителем, оказался возвышавшийся посреди обширного голого поля огромнейший стог сена, в который поляк, опрокинув все постулаты теории вероятности, очень удачно воткнулся головой, уйдя в рыхлое нутро по самые щиколотки и счастливо избежав при этом поддерживающего все сооружение острого центрального кола, разорвавшего, впрочем, в двух местах его видавший виды мундир со споротыми от греха подальше петлицами и погонами, зафиксировав его таким образом в вертикальном положении намертво.
Так и пришлось бы экс-рядовому караульной роты торчать вниз головой в теплой пахучей сердцевине стога до весны, не имея возможности пошевелить ни одной из конечностей и скрашивая досуг лишь общением с полевыми мышами, которых в стогу обитало неисчислимое множество, не поинтересуйся Бекбулатов, после беседы с куренным атаманом Голопупенко изрядно прибавивший в статусе, судьбой своего попутчика.
Естественно, увидеть живым нечаянного товарища штаб-ротмистр и не надеялся: слишком ему были памятны фатальная невезучесть и общая неприспособленность к жизни рядового Пшимановского. Направляло действия Владимира одно лишь христианское милосердие, желание похоронить несчастливого поляка по-человечески, не оставить на растерзание воронам и хищникам…
Тем больше была его радость, когда после нескольких часов отсутствия посланная Голопупенко "похоронная команда" в лице все тех же уже знакомых нам Грицка Безхалупко и Опанаса Щура вернулась в сопровождении живого и здорового, разве что малость обалдевшего от всех перипетий минувшего дня Войцеха, напоминавшего, правда, огородное пугало: мыши успели превратить его шинельку на рыбьем меху и мундир в некое подобие рыболовной сети, из прорех которой обильно торчало сено. На голове страдальца, еще более усиливая его сходство с чучелом, возвышалась огромная папаха сердобольного Опанаса, одолженная взамен утерянной, видимо навсегда, форменной фуражки…
* * *
– Цего пригорюнились, пан есаул? – вырвал Владимира из невеселых раздумий Войцех Пшимановский, уставший, видно, корябать пером по бумаге. – Как это по-русски?.. Похмелка?
"А ведь поляк преуспевает в изучении русского более чем некоторые – в польском…" – отметил про себя экс-жандарм.
Увы, к причине хандры, накатившей сегодня с утра на бывшего штаб-ротмистра, похмелье (хотя выпито и съедено на вчерашней вечеринке у атамана по обычаю было немало) не имело ровно никакого касательства. Бекбулатова мучила иная болезнь, к физическим страданиям не имевшая ровно никакого отношения. Звалась она красиво и печально: ностальгия…
Князь оторвался от созерцания сверкающего под косыми солнечными лучами девственно-чистого сугроба под окном, поднялся со стула и, сложив на груди руки, прошелся по комнате, привычно припадая на ногу, покалеченную при памятном приземлении "Александра Ягеллончика", хотя освобожденная третьего дня от лубков местным эскулапом Корневичем конечность почти не болела.
– Не есаул, пан историк, а куренной старшина, что по табели о рангах соответствует подполковнику…
– По какой, позвольте, "табели"? – живо заинтересовался "пан историк" по-немецки, то есть на языке обычного их с Владимиром общения, откладывая перо и привычно протирая засаленным рукавом мутные стеклышки очков.
– Не важно, Войцех, не важно… – вздохнул Владимир, подтягивая цепочку настенных часов-ходиков. Просвещением любознательного товарища заниматься ему сегодня почему-то не хотелось.
– Да вы совсем не в форме сегодня! – всполошился Пшимановский, проворно выскакивая из-за стола. – Ганнуся! Ганнусенька!.. Сейчас мигом поправим ваше здоровье…
Бекбулатов же только пожал плечами и, накинув на плечи овчинный тулупчик, как был, без шапки, вышел во двор, прикрывая глаза ладонью от совсем по-весеннему яркого солнышка.
О том, что весна уже вовсю вступала в свои права, свидетельствовали воробьи, весело чирикающие под сверкающими каплями, стекающими с длиннющих сосулек, украшающих крыши, изрядно осевшие на солнечной стороне сугробы, проталины на наезженной дороге, а главное – заметно ожившие после вынужденной зимней дремоты казаки.
Обычно сонный городок уже несколько дней кряду гудел, словно потревоженный улей: ржали отъевшиеся за зиму кони, не желавшие покидать теплые стойла, с утра до вечера не смолкал за околицей, на импровизированном стрельбище, оборудованном по совету Владимира (благодаря авторитету куренного атамана Голопупенко, кстати, эквивалентному приказу), перестук винтовочных выстрелов, тенями бродили словно в воду опущенные казачки, предчувствовавшие скорую разлуку… Курень готовился к традиционному весеннему походу (или набегу – как кому нравится) на сопредельные польские земли, а сам Петро Охримович в узком кругу старших офицеров громогласно похвалялся гарно отплатить ляхам за прошлогодний афронт под Крыжацким Фольварком, здесь упорно называемым Крестовицами.
Нужно заметить, что похвальба атамана имела под собой некоторые основания…
После потери убитыми, ранеными и взятыми в плен в августе прошлого года под Крестовицами более одной шестой наличных сил курень Голопупенко, да и соседние "казакформирования", представляющие северо-восточную часть Украинской Конфедерации, никогда не отважились бы строить столь далеко идущие планы, по крайней мере в этом сезоне, если бы не свалившийся неведомо откуда на голову в буквальном смысле этого слова чудной крымчак.
Кстати, кроме эффектного явления штаб-ротмистра со товарищи народу, памятный обстрел дирижабля больше никаких материальных выгод казакам не принес – оправившиеся от первого шока "небачки", сбросив балласт, на остатках ресурса надрывавшихся из последних сил двигателей, заставили "Ягеллончика" набрать маломальскую высоту и "нызенько-нызенько" скрылись из виду несолоно хлебавших "зенитчиков" еще до появления основных сил. Наткнувшиеся на Владимира, казаки рыскали по степи в поисках сброшенного балласта, надеясь, увы безрезультатно, кроме мешков с песком, запасных частей двигателя дирижабля и сплющенных пустых канистр из-под горючего отыскать что-нибудь полезное для себя: чей-нибудь багаж, к примеру, в суматохе последовавший за балластом. Позже окольными путями выяснилось, что злополучный "цеппелин" на последнем издыхании сумел пересечь расплывчатую границу Крымского ханства и не слишком мягко приземлиться за Перекопом, очередной раз подтвердив несомненное преимущество летательных аппаратов легче воздуха над аэропланами, которым подобный финт оказался бы не по зубам.
Едва оправившись от последствий экстренного десантирования с терпящего бедствие дирижабля, Бекбулатов развернул бурную деятельность, причем его "реформы" коснулись буквально всех устоев патриархальной жизни казачьего городка: от боевой подготовки и усовершенствования материальной части до, хм-м, материй, весьма далеких от совместного ведения Марса и Гефеста.
Чего стоила, например, его модернизация трофейной винтовки Лефоше с магазином на семь патронов, перезаряжавшейся вручную посредством архаичного затвора с поворотным запиранием, от которого в мире Бекбулатова отказались больше ста лет назад! Немного работы карандашом и напильником, несколько дельных советов куренному оружейнику Миньке Королеву, оказавшемуся прирожденным инженером-самородком, и "полуавтоматический карабин Бекбулатова-Королева" позволил вести огонь, не сбивая прицела, в несколько раз быстрее, чем исходный "лефоше". А переделав магазин под пятнадцать патронов, сделав его съемным и к тому же несколько усовершенствовав прицел и добавив еще ряд мелочей, штаб-ротмистр продемонстрировал ошеломленным запорожцам уже совершенно новое оружие, позволяющее получить подавляющее огневое превосходство над противником, лучшие образцы винтовок которого напомнили "реформатору" музейные экспонаты русско-турецкой войны 1877–1878 годов, виденные в кадетские времена. Полностью же автоматический карабин окрыленный успехом местный Кулибин создал самостоятельно, после того как утомленный непривычной технической тягомотиной Владимир вкратце описал ему, схватывающему все на лету, устройство хорошо знакомой по армейской службе "машинки".
Не меньший фурор, правда среди женской части населения Хацапетовки, вызвало доселе не слишком-то развитое в данной местности амурное искусство искушенного ходока…
Нет, утверждать напрямую, что "секса в области запорожского казачества нет", не взялся бы никто, но… Хотя и погоняли казаки хацапетовского казанову, проворного несмотря на перемещение его "о трех ногах" (из-за закованной в лубки ноги штаб-ротмистру приходилось пользоваться костылями даже во время своих ночных похождений) изрядно, ветреные подруги, после того как запал ревности в их миленках иссякал, дарили их загрубевшим в боях и походах душам и особенно телам, мгновеньи ТАКОГО неземного блаженства…
Остальные нововведения "пришельца с небес" лежали между… Да не там, где вы подумали! И вообще, молчать, господа гусары!