Похвала отца была приятна царевичу, который в своей жизни видел мало заботы, ласки и любви, и испытывал к Петру самые противоречивые чувства, от опаски и презрения, до сыновней любви и глубокого уважения. Впрочем, Алексей не расслаблялся, и был осторожен. Он привык скрывать свои истинные мысли, а потому чуть поклонился и сказал:
- Благодарю, батюшка. Но не все так хорошо, как кажется. Я еще слишком молод и малоопытен, и все мои немногочисленные успехи, это заслуга ваших чиновников и офицеров, которые оказывали мне помощь и всемерное содействие.
- Ладно, - Петр прошел к креслу, стоящему у стола, присел и указал сыну на ближнюю лавку. - Присаживайся.
Алексей сел и спросил:
- Ради чего вы меня вызвали, государь?
Царь взял со стола лист бумаги и протянул его Алексею.
- Читай.
Царевич взял бумагу, начал ее читать, и у него на затылке зашевелились волосы. В его руках было воззвание, в котором говорилось, что он, Алексей Петрович Романов, готовится отрешить своего отца от власти и московский люд должен быть готов к тому, чтобы помочь ему в этом праведном и богоугодном деле. Судя по тому, что царь Петр назывался Антихристом и предвестником Конца Света, писавший крамольное послание человек был старовером и последователем проповедника Григория Талицкого, закопченного на медленном огне в застенках Преображенского Приказа.
Руки царевича начали мелко подрагивать, страх приковал его к месту, и он подумал:
"Боже, что же делать? Ведь если отец поверит этой бумажонке, то не пожалеет. Как быть?"
Однако Алексей смог быстро собраться, мобилизовал себе и, посмотрев прямо в отцовские глаза, как можно уверенней, сказал:
- Я здесь ни при чем. Верь мне батюшка. Господом Богом клянусь, что ни сном, ни духом, об измене и крамоле не думал.
- Верю тебе Алешка, тем более что тот, кто эту бумагу писал уже схвачен и допрошен.
- Кто?
- Узнаешь. - Петр повернулся к двери в коридор и выкрикнул: - Сюда этого предателя!
Из коридора послышались торопливые шаги, а царевич, дабы отвлечь отца от бумаги, которую он вернул на стол, спросил:
- Тяжко тебе, батюшка?
- Да. Со всех сторон беда. Карл Шведский всего с шестью сотнями своих солдат Гродно взял, а генерал Мильфельс с двумя тысячами солдат с удобных позиций без боя отступил. Приказал его арестовать, а он к шведам сбежал. Скотина! Через французского министра Безенваля, посланника при саксонском дворе, предложил Карлу мир, Ингрию ему отдавал, Кроншлот, Шлиссельбург и Петербург. Но он отверг мои условия, и помимо этого требует тридцать миллионов золотых рублей. Теперь он намеревается взять Москву, скинуть меня престола, а Россию разделить на мелкие княжества.
- Бог не допустит такого! - воскликнул царевич.
- Это ведь не все, Алешка. На Москве большой пожар случился, треть города выгорела, и холопы волнуются. Они Кондрашку Булавина ждут, и верят, что он им свободу даст. Неблагодарные рабы! Донцы Воронеж под себя забрали, Камышин и Царицын. Астраханские стрельцы и солдаты опять бунт подняли и воеводу своего, Апраксина, казакам выдали. В Липецке и Туле многие заводы порушены, а европейские союзники к нам на помощь не торопятся и сами с Карлом в сговор вступают. - Царь порывисто и резко встал со своего кресла, снова сел и, нахмурившись так, что на его крупном лбу вспучились кровеносные вены, добавил: - А еще Мазепа, пес паршивый, предал меня.
- Так это правда?
- Да, верные известия. Его посланник Андрюшка Войнаровский еще два месяца назад ко мне приезжал и бумагу от Мазепы привозил.
- И что там?
- Мазепа потребовал соблюдать 23 пункта и все подписанные моими предшественниками договора с Украиной, а иначе, он не считает меня своим государем. Я приказал схватить Войнаровского, но поздно, тот бумагу передал, ответа ждать не стал и скрылся. Что теперь получается, сын, сам понимаешь. На Руси разруха и народ бунтует. Крестьяне бояр режут, а на дорогах разбойники шалят. Весь юг от нас отпал. Казаки готовятся в поход, а чтобы их сдержать, требуются войска, которые ненадежны и в любой момент могут на сторону бунтовщиков переметнуться. А самое главное, Карл Шведский по весне на Москву пойдет и ой как трудно нам придется.
Прерывая царя, в комнату втащили тело окровавленного и изломанного человека в рваной одежде. Сколько этому человеку лет и кто он по званию, понять было невозможно. Лицо в синяках, ссадинах и кровавой корке. Однако если судить по одежде, некогда богатой и справной, остаткам камкосиновой (шелковой) рубахи и добротному кафтану, человек этот был знатен.
Два палача, дородные мужчины лет под сорок, в красных рубахах, сноровисто и привычно завели руки узника за спину, связали их длинной веревкой, и вздели его под потолок так, что несчастный касался пола только кончиками больших пальцев.
- Кто это? - спросил царевич.
- Лопухин Абрам Федорович, - ответил Петр и покосился на сына.
- Дядя? - Алексей был в недоумении.
- Да, брат твоей матери, которая, видимо, все никак не угомонится.
- Уверен, матушка здесь ни причем.
- Посмотрим.
- Так значит, это дядя воззвания против тебя сочинял?
- Он самый. - Петр повернулся к палачам и скомандовал им: - Начинайте!
Один из катов взял лежащие в жаровне раскаленные щипцы, и вырвал из израненного боярского бока кусок плоти. По комнате разнесся запах паленого мяса. Лопухин издал крик боли и отчаяния, а затем выкрикнул:
- Господи, помоги мне! Государь прости! Виновен перед тобой и признаю это! Вели прекратить пытку, милостивец!
Царь посмотрел на него и спросил:
- Кто с тобой в сговоре был?
- Один я, никого со мной больше не было.
- Врешь, собака!
- Именем Господа Бога нашего Исуса Христа клянусь, что один был. Сам подметное письмо сочинил и через холопов своих по Москве распространял.
- Зачем?
- Поверил бродягам безродным, что на базарах и рынках толкутся, и решил племяннику своему славу среди московской черни сделать.
- И что бродяги говорят?
Лопухин примолк и, подбадривая боярина, другой палач перетянул его кнутом по спине. Абрам Федорович всхлипнул и ответил:
- Люди говорят, что Антихрист Петр будет повержен и роду Романовых придет конец. Поминают Булавина и Мазепу, шведов и запорожцев. Обнищали люди и разуверились в своем государе, и теперь готовы любого иного правителя признать, только бы не ты на троне сидел.
- Получается, ты о выживании Романовского корня беспокоился? - усмехнулся царь.
- Да, милостивец, только об этом и думал.
- Ну-ну, - Петр посмотрел на сына и кивнул на выход. - Пойдем.
Царь направился в жилые комнаты, Алексей последовал за ним, а позади кричал боярин Лопухин, его дядя, которого продолжали пытать. Отец и сын прошли в апартаменты Петра, царь выпил вина, и спросил Алексея:
- Понимаешь теперь Алешка, что творится?
- Да, - неуверенно ответил царевич.
- Вот и ладно. Я сейчас же отправляюсь на западную границу, буду готовиться к битве с Карлом, а ты остаешься на Москве.
- И что мне делать?
- Укрепляй столицу, готовь рекрутов и постарайся завоевать любовь черни.
- Батюшка, но как же это...
- Делай, что я велю, а Ромодановский и московские чиновники тебе помогут. Сделаешь?
- Да, государь.
- Вот и славно. Я верю тебе, сын.
Петр Алексеевич, этот суровый и безжалостный человек, второй раз за день обнял сына, ободряюще улыбнулся ему, и вышел. Путь царя лежал к Гродно, из которого он хотел выбить передовые части шведов, а царевич оставался в Москве, дабы укрепить столицу и привлечь к себе симпатии московских людей.
Войско Донское. Черкасск. 07.02.1708.
- А ты молодец, Лют.
Полковник Лоскут, он же Троян, держа в руках свиток, подошел ближе к окну и внимательней вчитался в то, что я сегодня написал.
- Все правильно? - спросил я полковника.
- Да, - он одобрительно кивнул, вернулся ко мне и отдал свиток, - все верно, ни единой ошибки, и теперь могу сказать, что с заговорной речью ты разобрался. Практиковаться сам будешь.
- Хорошо.
Спрятав свиток в небольшую брезентовую сумку, которую постоянно носил при себе, я удовлетворенно улыбнулся, и вспомнил прошедшие дни, которые были заполнены учебой у Лоскута.
Занятия проходили в доме, ранее принадлежавшем Василию Фролову, донскому старшине, который был взят с поличным на сношениях с тайными посланниками азовского губернатора Толстого. В итоге, Фролов лишился всего своего имущества и вместе с десятком своих товарищей по несчастью был отправлен в изгнание. Первоначально, двурушников хотели казнить, но по многочисленным просьбам самых влиятельных людей казацкого общества, жизнь им оставили, и они мигрировал на Украину.
Так войсковой писарь и начальник Донской Тайной Канцелярией полковник Лоскут заимел свое жилье в столице Войска Донского. В связи с зимним временем, снегопадами и метелями, работы у него немного поубавилось, и большую часть дня он посвящал тому, что учил меня всякой ведовской премудрости, с основным упором на воинское дело и владение Словом.
Все шло своим чередом, и материал я усваивал быстро. Поначалу, все больше Истинные Слова заучивал, те в которых Сила имеется. За неделю более пятисот запомнил, самые простые из которых: Ра - Солнце, Дон - Вода, Ар - Земля. После этого перешли на заговорную речь, и как раз сегодня эту тему окончили. Интересный и чрезвычайно познавательный предмет, на котором можно рассмотреть, как же меняется и мельчает человек славянского корня.
Например, весьма распространенный "простонародный" заговор на исцеление от грыжи, который звучит вот таким образом: "Стану я раб, такой-то, благословясь, пойду, перекрестясь, из дверей в двери, из ворот в ворота, в чисто поле, в подводосточную сторону, к морю к Океану. В море-Океане лежит Алатырь-камень, на том камне Алатыре стоит дом. Попрошу я, раб такой-то, здоровья, о такой-то болезни, о наличном мясе, от грызоты, от болеты, от ломоты. Бежит река огненная, через огненную реку калиновый мост, а по тому калинову мосту идет стар матер человек; несет в руках золотое блюдечко, серебряно перышко, мажет у раба, такого-то, семьдесят жил, семьдесят костей и семьдесят суставов; избавляет он раба, такого-то, от семидесяти болезней. Не боли, не ломи, и не откидывай, ни на конце, ни на ветке никогда".
Самая настоящая чушь, в который внук божий заменен на раба, а от самого заговора осталась примерно пятая часть. Все остальное изъято. Видимо, кто-то давным-давно подслушал реальную ведунью или ведуна, переиначил наговор, и имеет огрызок, который как зараза расползается от одного дома к другому. И что тут скажешь? Наивные люди, верующие в Христа, без всяких способностей и умений, пользуются подобными заговорами, а потом удивляются, как же так, почему на них беды и несчастья потоком идут.
Заговор это Сила Слова, и в данном искусстве, всегда важна каждая запятая. И при этом, совсем необязательно использовать какие либо предметы (булавочки, иголочки, тряпочки, лодочки), хотя некоторым это помогает настроиться на правильное произнесение текста заговора.
На самом же деле, все одновременно просто и сложно. Заговор есть обращение к силам природы, и имеются некоторые законы и правила, которые непреложны.
Во-первых, имеющий Силу человек должен обращаться к природе через своих богов-предков и духов-покровителей, иначе, может быть беда.
Во вторых, необходимо знать о направлениях. Темные заговоры, все связанное с порчей, проклятьями и смертью, произносятся лицом на запад. Излечение больного человека, поворот на восток. Просьба о силе, удаче и мудрости, смотри на север. Богатство и слава, это юг.
В третьих, соблюдай очередность действия всякого заговорного обряда. Сначала освяти место и пошепчи словечки обережные, а на самый крайний случай, так и травками подыми, той же полынью или можжевельником. После этого обратись к родовым богам, суть твоим предкам, или покровителям, и поприветствуй их. Дальше зачин, словесная форма как описание магического путешествия. Благодаря всем этим действиям получаешь соответствующий настрой и протягиваешь мостик между миром людей и миром природных сил, который принято называть миром магии. И вот, когда мостик между мирами перекинут, человек должен описать место, в котором он находится, делая упор на некий мифологический объект (Камень-Алатырь, Великий Дуб и т.д.) Цель достигнута, проситель оказывается в Дольнем Мире, где живут духи, и идет непосредственно сама просьба о том, что его волнует более всего. Просьба озвучена и самым последним элементом заговора идет его замыкание. Самый простой: "И слово мое, крепче железа, отныне и до скончания века!"
Если кратко, то именно так происходит заговор на кого-то или на что-то. И прежде чем я усвоил все это так, как надо, не смотря на всю простоту этой методы, времени прошло немало. Мне приходилось раз за разом повторять одно и тоже, и переделать не один десяток "простонародных" заговоров, в которых человек обозначен как раб. Ну, ничего, появился какой-то опыт, я смог самостоятельно составлять несложные заговоры, и сегодня у меня что-то вроде экзамена. Мной был составлен лечебный вариант наговора, и теперь предстоит вылечить свалившуюся в лихорадке девчушку лет десяти, дочь бывшего фроловского батрака Семена Макеева, который следил за его хозяйством.
- Ну что, готов? - спросил меня Лоскут.
- Да, Троян, - ответил я.
- Если не уверен, откажись.
- Принцип Гиппократа: "Не навреди"?
- Не знаю, кто такой Гиппократ, но смысл верный. Повторяю вопрос, ты уверен в себе?
- Уверен.
- Тогда идем.
Дом Фролова, как и отцовский, имел два этажа. Правда, был не каменным, а деревянным. Мы с полковником спустились вниз, и зашли в небольшую, но теплую комнату с открытым круглым очагом-жаровней, и развешанными по углам пучками полыни. Здесь уже все было приготовлено к проведению обряда.
У стены находилась, покрытая медвежьей шкурой, широкая лавка, а на ней, лежало худенькое тельце истощенной девчушки, кожа которой в открытых местах, руках и ногах, отдавала мертвенной бледностью, а щеки, наоборот, горели болезненным алым румянцем. Рядом стояла мать ребенка, Оксана Макеева, сама природная казачка из верховских, и именно она обратилась к Лоскуту за помощью. Полковник не отказал, но сам заниматься излечением ее дочери не стал, а перекинул это дело на меня.
Оксана, дородная светловолосая баба лет тридцати в простом сером жакете, с тревогой посмотрела на Лоскута и спросила:
- Дядька Иван, что скажешь?
- Вылечим твою кровиночку, не переживай. Как дочку зовут?
- Дарья. Даша.
- Доброе имя, нашенское. Крестик сняла?
- Конечно.
- Выйди, когда закончим, позовем.
Женщина бросила взгляд на девочку, которая находилась в бреду и выскочила наружу, Лоскут прикрыл дверь на внутренний запор и кивнул на пациентку:
- Начинай!
Я подошел к лавке, встал рядом, удостоверился в том, что больная лежит головой на восток, посмотрел в окно и прошептал:
- Благословите Боги!
После этого, глубоко вдохнул, и задержал дыхание на пятнадцать секунд. Выдох! Вдох! Пятнадцать секунд. Выдох! Вдох! Пятнадцать секунд. Сердце сбавило свой ритм, а на душе стало спокойней. Можно начинать. Я положил свои ладони на горячие щеки девочки и медленным напевным речитативом, начал:
"Ложился спать я, внук Сварожий Лют, в темную вечернюю зорю, темным-темно. Вставал я, внук Сварожий Лют, в красную утреннюю зорю, светлым-светло. Умывался свежей водой, утирался белым платком. Пошел из дверей в двери, из ворот в ворота, и шел путем-дорогою, сухим-сухопутьем, ко Окиан-морю, на свят остров. От Окиан-моря, глядя на восток, увидел красное солнышко. А под светом его ясным в чистом поле разглядел семибашенный дом, в котором сидит красная девица на золотом стуле. Она сидит уговаривает недуги, на коленях держит серебряное блюдечко, а на блюдечке лежат булатные ножички. Вошел я, внук Сварожий Лют, в семибашенный дом, и стал смирным-смирнехонек, головой поклонился, сердцем покорился и заговорил:
К тебе я пришел, красная девица, с просьбой о внучке Сварожьей Дарье. Навалились на нее двенадцать девиц простоволосых и простоопоясанных, именем студеницы, трясуницы, водяницы и сестры их прочие лихоманки. Рвут и ломят они тело внучки Сварожьей Дарьи. Так возьми ты, красная девица, с серебряного блюдечка булатные ножички, встань со стула золотого и скажи свое слово, дабы отвалились от Дарьи лихоманки, и никогда более не появлялись.
И вставала девица красная и говорила она свое слово заветное. Летит птица за моря и бежит зверь за леса, и так бы черные немочи - лихоманки бежали в свою мать тартарары, во тьму кромешную, а бежали бы назад не воротясь, а внучка Сварожья Дарья была бы жива и здорова. А если вы, черные немочи - лихоманки, моим речам не покоритесь, то будет вам горе великое, а Дарья будет жива и здорова.
Замыкаю словеса свои словом великим, им же замыкаются все недуги с полунедугами, все болезни с полуболезнями, все хворобы с полухворобами, и все корчи с полукорчами. Замыкаю я слово мое великое на внучку Сварожью Дарью от черных немочей - лихоманок, по сей день, по сей час, по всю ее жизнь. И станут слова мои заговорные, крепче Огня-Пламени, и Алатырного Камня. Гой!"
Только я начал произносить первые слова наговора, как впал в некий транс, и от меня уже мало что зависело. Слово цеплялось за слово, речь текла равномерно, плавно и без сбоев. Ладони мои все время были на щеках девочки, и когда я закончил свой наговор, и посмотрел на нее, то увидел, что она уже не бредит, а спокойно спит, причем так мило сопит, что самому вздремнуть захотелось. Щеки ее приобрели ровный светлый цвет, и краснота ушла. Зато мои ладони, пекло так, будто я их в кипятке обварил.
- Сбрасывай лихоманку! - приказал Лоскут.
Я повиновался старшему товарищу и учителю. Подошел к жаровне и, представив, что на моих руках грязь, стал встряхивать ладони и сбрасывать эту грязь на уголья. Почти сразу пришло облегчение, и хотя ладони еще немного зудели, вся дрянь, которую я вытянул из девочки, сгорела в огне, который полыхнул серым и смрадным облачком. На несколько секунд в комнате повис запах гнили. Но развешанная по углам полынь, быстро ее забила, и снова запахло степными травами.
- Ну, как, - обратился я к Трояну, - получилось у меня?
- Для первого раза неплохо. Теперь тебе надо баньку принять и от мерзости черной отмыться.
- Понятно.
- Раз понятно, то чего стоим? Пошли.
Мы с Лоскутом оставили Дарью на попечение счастливой матери, а сами вышли на двор, и здесь меня ожидал сюрприз. Возле крыльца, под присмотром Василя Чермного, стояли два молодых парня, один широкоплечий здоровяк с простецким лицом, а другой худой русоволосый крепыш. Это были те самые поселенцы из Богатого Ключа, за которых я заступился перед Хомутовскими казаками. Помнится, я обещал им помощь, если они когда-нибудь в Черкасске окажутся, а они уже тут как тут. Слово мое крепкое, надо будет им помочь, разумеется, если они за этим пришли.
- Кто такие? - обратился к ним Лоскут.