Суббота - короткий день, после обеда решил заняться личными делами. Натянул тетиву на самострел, прицепил к ветке ближайшего дерева мешок соломы на уровне живота, нарисовал на нем несколько концентрических кругов с центром на уровне пупка воображаемого противника. Еще тогда, когда придумывал условия дуэли, понял, что самое трудное - убрать с пути полета стрелы низ живота. Это по горизонтали, по вертикали легко, но без толку. Подпрыгнуть не успеешь, а присядешь - получишь стрелу не в живот, а в грудь или в лицо. Как говорится, на окончательный диагноз не повлияет. Значит, нужно бить в живот. Отмерив шестьдесят шагов, начал пристреливаться с этого расстояния и, начиная с пятого выстрела, стал класть стрелы достаточно близко от центра. Это было хорошо, что даже на таком расстоянии самострел обеспечивал высокую кучность стрельбы. Плохо было другое. При определенной сноровке, засекши момент выстрела, увернуться от стрелы было по силам любому хладнокровному воину. Все-таки полсекунды или чуть больше - время вполне достаточное. Поставив Петра в метре от мешка, дал ему задание: как увидит выстрел, отклониться, присесть, сделать любое движение. За это пришлось пообещать, что в воскресенье поучу его стрелять.
Очень скоро стало понятно, что, если явно показывать выстрел, прижать приклад, прицелиться и выстрелить, выстрел засекается и на него можно среагировать. Если изначально начинать двигаться, прижав приклад к плечу и делая вид, что прицеливаешься, уловить момент выстрела по движению плеч лука на расстоянии в шестьдесят шагов практически невозможно при любом зрении. А не уловив момента выстрела, уйти от стрелы нереально. Тут у меня появлялась значительная фора, поскольку выстрел из лука скрыть было невозможно, а удерживать боевой лук в натянутом состоянии могут только в Голливуде.
Осталось несколько дел. Тупые стрелы у меня изготовлены под вес бронебойных. Стреляться мы будем срезнями - стрела тяжелее, полет другой. Нужно сделать пару тупых стрел под вес срезня и на них тренироваться. И нужно тренироваться стрелять в качающийся мешок. Соперник, как и я, стоять на месте не будет.
Тетка Стефа позвала нас мыться, и мы с Петром, собрав стрелы, двинули в хату. Сначала тетка Стефа помыла голову Петру и терла ему спину, потом то же проделала со мной. Чувствовать себя маленьким мальчиком и светить голой задницей было как-то неловко, но отгонять ее было бы глупо - все равно все в одной хате толчемся, да и самому мыть спину было неудобно. Потерши мне спину суконкой, тетка Стефа заявила, что я уже здоровый хлопец и что меня скоро пора женить. Не знаю, что привело ее к такому выводу, но опытной женщине надо верить на слово.
Этой ночью всем не спалось, меня обуревали мысли, как мне половчее подстрелить того злобного татарина, который на меня взъелся, и как правильно использовать хлопцев Богданова возраста в борьбе с татарскими агрессорами. Под эти мысли потихоньку заснул, мне снилась дуэль, на которой моя стрела летит мимо, татарин в упор пускает стрелу, и она бьет меня в грудь, пронзая насквозь. Не могу дышать, кровь заполняет легкие, грудная клетка отказывается подыматься, удушье начинает цепкими пальцами сдавливать грудь, и вдруг со стороны слышится чей-то голос, меня тормошат, и, проснувшись, с сипением вдохнув живительного воздуха, в полной темноте услышал над собой обеспокоенный голос Стефы:
- Что с тобой, Богдан?
- Сам не знаю. Как сон приснится страшный, грудь давит, дышать не могу, тетка Мотря сказала, надо на ночь дымом немного подышать, а я забыл, ты иди ложись, я сам все сделаю.
Расслабился я: у атамана были все удобства - один в кухне, шамань хоть всю ночь, а эту пару ночей пропустил, не хотел внимания привлекать. А ведь свежих листочков заготовил, скрутил и с собой привез. Хотелось как лучше, а получилось как всегда.
- Напугал ты меня - не засну теперь, я возле тебя побуду. - Стефа пошла стелить свободную лавку, стоящую рядом, на которой спал Андрей.
В полной темноте, на ощупь, нашел в сенях, в торбе, свою заначку, отодвинул заслонку в печи и, повернувшись спиной, надышался ядовитого дыма.
Стефа, пододвинув свободную лавку, легла возле меня. Она пришла к четырнадцатилетнему парню, приглянувшемуся ей, пришла, потому что уже шесть лет живет одна, потому что каждому хочется хоть немного тепла, хоть иногда сдуть пепел, покрывший жар твоего сердца, проснуться счастливым и запомнить это утро.
Я рассказывал ей грустную сказку о хлопце, любившем девушку, он торопился на свидание и старался побыстрее поделать все дела по хозяйству. Перед его взором было только ее лицо, ее глаза. Когда побежал он с ведрами к колодцу, то не заметил бабушки, и перешел он ей дорогу с пустыми ведрами. А то не бабушка шла по дороге, а его судьба. И получилось, что перешел он дорогу с пустыми ведрами своей судьбе. А как побежал хлопец на встречу со своей любимой, то не нашел ни ее, ни дома, в котором она жила. Спрашивал он у людей, да не знал никто. Тебя, говорят, знаем, рос ты у нас на глазах, а девушки такой и дома такого не было здесь отродясь. Приснилось все это тебе, нет этой девушки на этом свете. И ходит с тех пор хлопец по свету, ищет свою судьбу, чтобы прощения у нее попросить за невнимание свое, ищет свою любимую, чтоб увидеть глаза ее ясные, а найти не может…
Она слушала меня, превратившись на несколько минут в ребенка, который живет в каждом из нас, вздохнула и сказала с грустью в голосе:
- Чудной ты, Богдан, и носишь под сердцем тяжесть большую, не пойму я. В твои годы сердце легким должно быть, радостным, как весеннее утро. Радуйся, пока молодой, потом уже не сможешь.
Поцеловав ее теплые, мягкие губы, гладил ее распущенные волосы.
- Лед у меня на сердце, когда растает - сам не знаю. Я приеду к тебе, если живой буду, сразу после летнего похода, стодолу и сарай у тебя еще перекрывать надо, еще хуже солома, чем та, что мы сняли. Но даст Бог, простоит еще год. Так что готовь солому, той, что осталась, не хватит. Может, веселее у нас тогда разговор выйдет, не буду тоску на тебя нагонять.
- Дай-то Бог. Весело с тобой, когда ты не тоскуешь. За эти дни светлее у нас на хуторе стало, а то собачимся друг с другом - хоть бери да к детям тикай. Да только кто меня ждет и кому я нужна…
- Обещаю, что приеду, может, и раньше наведаюсь. Привезу Петру в подарок самострел такой, как у меня, будет на охоту ходить. И с Нестором поговорю: пусть учит племянника казацкой науке, все одно больше ничего делать не хочет.
- Не нужна моему сыну та наука, ишь, чего надумал, - окрысилась сразу Стефа, отодвигаясь. - И не появляйся больше здесь у нас, не нужны нам твои самострелы, видеть тебя больше не желаю.
- Не дури, мать. Вырастет - проклянет тебя и твою любовь загребущую. Уйдет, и не увидишь его больше. Вон старший уже сбежал от тебя подальше и казакует, ничего с ним не сделалось. Знаю все, что ты мне скажешь: как рожать трудно и растить, - только от смерти не сбежишь, рано или поздно каждого догонит. Разница только в том, кого она догонит - свободного казака, который ни перед кем шапки не ломал, только перед ликом Господа, по своей воле, или раба, согнутого перед всеми.
Разрыдавшись, женщина ушла спать обратно на свою лавку. Сон не шел, и хоть я знал, что прав на все сто и нет другого пути, но чувство вины не оставляло. Имеешь ли ты право звать других за собой? Или еще хуже - посылать одних на верную смерть, чтоб спасти других, а самому не идти, даже если сердце рвется на части, потому что твое место не с ними и кроме этих жизней на тебе ответственность за сотни или тысячи других. Эти вопросы столь же бессмысленны, как и сотни других, на которые нет ответов. Смысл имеет только чувство вины, боль в сердце, слезы в глазах, потому что только они отличают человека от мерзавца. Поступки у них будут совершенно одинаковы, вызванные жестокой действительностью, только один будет спасать свою шкуру, ну и кого еще удастся спасти, чтобы ее прикрыть, а второй - в первую очередь других. И не факт, кто спасет больше. Негодяй, не отягощенный моралью, может принять более правильное, пусть более жестокое решение, а человек - ошибиться. В результате негодяй спасет больше жизней. Так кто из них в таком случае негодяй?
В размышлениях над этими непростыми вопросами прошло несколько следующих дней. По ходу дела мы с Петром расстреливали качающийся мешок с соломой, учились в движении ловить цель на мушку и попадать, пилили с ним или со Стефой дрова на зиму. В среду к обеду все дела были закончены, и можно было смело отправляться обратно. Нагрузив своих коней, попрощавшись со всеми, заехал проститься к Нестору и его сыну. Предложил ему переночевать у моих, если приедет в четверг вечером. Выехав на знакомую тропинку, направился в село, но далеко не уехал - попал в засаду. Из-за дерева вышла Стефа и перегородила дорогу:
- Погоди, Богдан, слезь на миг, а то расстаемся не по-людски. Ничего, кроме добра, я от тебя не видела, а обидела зазря. И до тебя посылал атаман мне казаков в помощь, но ты первый, кто помогать приехал, а не вдову на кровати повалять. Не держи обиды за то, что наговорила.
Подойдя к ней, обнял ее за плечи и прижал к себе.
- Дурницы это все. Ты - мать, ты должна оберегать свое дитя.
- Одного уже оберегала, ты прав был: сбег он от меня подальше, два дня конем ехать. Передавали, внук у меня родился, а я и не видела его еще… Приезжай, Богдан, и самострел Петру вези, на все воля Божья, что суждено, от того не убережешь. Мы все тебя ждать будем.
- Жив буду - приеду. На праздники к вам приеду колядовать. А хочешь, к сыну твоему старшему в гости потом поедем, внука повидаешь.
- А что люди скажут? Что разъезжает старая… с парубком, который ее сына моложе. Нет, Богдан, к сыну я сама поеду.
- Собака брешет - ветер разносит, какое тебе до того дело. Скажем, атаман меня в охрану тебе поставил, чтоб такую гарную молодицу никто по дороге не украл.
- Ладно, езжай, Богдан, долгие проводы - лишние слезы. Если приедешь, тогда и толковать будем. - Она поцеловала меня, крепко прижавшись к груди, и, смахнув слезу, быстро пошла по тропинке к своему дому.
- До встречи, Стефа. Не поминай лихом.
В четверг утром докладывал атаману о выполненном задании:
- Все, батьку, сделал, как ты велел. Лошадей к Нестору отогнал, Дмитро в пятницу утром будет, вдове припас завез и к зиме подготовиться помог, все, что нужно, поделал. За неделю управился, как ты велел.
- Все, что нужно, поделал, говоришь… И что, ни в чем вдова не нуждается, никаких работ в ее хозяйстве нет?
- Все, как ты говоришь, батьку. Ни в чем не нуждается, никаких работ важных нет.
- Что, и крышу ей перекрывать не надо, Богдан?
- Не надо, батьку. Перекрыли крышу.
- Кто перекрыл?
- Нестор с сыном и я, попросил еще с села в помощь пятерых хлопцев приехать. Все вместе и перекрыли.
Атаман озадаченно хмыкнул, разглядывая меня в очередной раз. Но вид у него был добродушный, так что это разглядывание моей персоны явной угрозы не несло.
- Откуда ж ты узнал, что там крышу перекрывать надо?
- Так разговорились мы с Давидом, я его про дорогу расспрашивал, слово за слово - он мне и рассказал. Я покумекал и понял, что сам не справлюсь, пошел к Андрею, сыну Остапа, помощи попросил, он взял еще четверых - и на следующий день приехали.
- Ну что сказать, молодец, казак, хвалю. Это хорошо, что умеешь кумекать, кумекай и дальше, только не забывай мне рассказывать, что ты накумекал. Отдыхай пока, а завтра утром чтобы у меня был с заводным конем, припаса на неделю бери, бронь, шелом, а то ходишь в треухе, как скоморох, прости Господи. Вместо лука можешь самострел свой взять, а лучше и лук бери: Сулим тебя поучит стрелять.
- Все понял, батьку, завтра утром у тебя.
Сразу зашел к Степану и дядьке Опанасу, дал один из срезней, попросил изготовить пяток тупых болтов того же веса, оставил им мой самострел, чтобы сняли точные размеры, и заказал изготовить десяток ложей с прикладами и спусковыми механизмами. Потом побежал к Кериму и заказал десяток луков к самострелам с таким же натяжением, как у моего. Керим сказал, что изготовит и поставит сохнуть, но забрать можно будет только после Рождества. И если его убьют, то София будет знать, где что лежит.
- Дядьку Керим, а если потом еще надо будет таких же луков двадцать, а то и тридцать штук, сможешь изготовить?
- Ну, еще на десяток у меня заготовок уже есть, рыбьей смолы, чтобы дерево с деревом соединить, тоже в достатке, а подогнать и соединить две деревины времени много не надо. Выдержать надо не меньше месяца, лучше - два. На остальные заготовки нужно искать. Для тебя заготовки короткие и толстые нужны, так их найти нетрудно, но месяца два, меньше нельзя, нужно сушить. Это если ветки сухие найду. А если живые срезать, то год сушить надо. Вот и считай. Заготовки я найду и сушиться поставлю. Обо всем остальном после поединка потолкуешь или со мной, или с Софией.
- Дядьку Керим, а спросить можно, как ты с татарином биться будешь?
- То ему решать - приедет, скажет. Но думаю, татарский поединок у нас будет. У них каждый выезжает в своей броне и со своим оружием. Чем хочешь, тем и бьешься.
- Так ты его побьешь: он к тебе и доехать не успеет, как ты его стрелами посечешь.
- Не хвались, на рать едучи, Богдан. Он тоже стрелы пускать умеет. И не болтай языком, как баба на базаре. Чего еще хотел?
- Просьба к тебе есть.
- Так говори, чего ты мнешься, как девка перед сеновалом.
- Хотел бы с тобой бой учинить тупой стрелой, как с тем татарином. На шестьдесят шагов.
- Надевай тулуп овечий, шелом с маской ищи - и приходи.
- А когда приходить?
- А когда захочешь, тогда и приходи. Пустить по стреле - дело нехитрое.
- Тогда я сегодня после полудня приду. Спаси Бог тебя, дядьку Керим.
- И тебя спаси Бог, Богдан.
С неотложными делами было покончено, требовалось содержательно занять себя до обеда. Пересилив жгучее желание попробовать выпаривать селитру, чего никогда в жизни не делал, но урывочная информация в голове имелась, решил заняться более важными для выживания делами. Для занятий с селитрой нужно иметь побольше свободного времени, возможность помыться, поскольку дело довольно вонючее. Да и не нужна она пока ни в каком виде. А вот селитровую яму у родичей на огороде организовать, когда пара свободных дней появится, - это дело стоящее. А потом пацанам показать и за пару монет договориться, чтобы каждый у себя такую же соорудил. Если взять за основу яму объемом в два куба, нет, два куба много, лучше две ямы по одному кубометру в объеме: в одной вызревает - вторую наполняем. Через год-полтора с кубовой ямы можно намыть и выпарить до полцентнера селитры. В ближайшей округе, так чтоб за день на коне можно было туда и назад смотаться, по непроверенным данным, не меньше ста дворов насчитывается. Полсотни у нас с Непыйводой и полсотни по хуторам. Причем скот есть у всех, хотя половина может земледелием не заниматься. Казаки потомственные не считали земледелие достойным занятием для мужчины. Но кони, коровы, свиньи, овцы - что-то из этого набора есть у всех. Если вовлечь в эту работу подрастающую молодежь, которой негде монет заработать, а на ярмарку съездить и побалдеть, имея монету в кармане, очень даже охота, то можно до пяти тонн в год добывать. Под такие объемы - уже небольшое производство пороха организовывать. Мечты, мечты…
Но трудно сделать первый шаг, трудно до конца добрести, середину пролетаешь незаметно.
Забрав новые болты и свой самострел, занялся любимым делом - расстрелом болтающегося мешка с соломой. Разница в весе была небольшой, так что поправки были определены и внесены в процесс прицеливания быстро. Всадив подряд с десяток болтов близко к центру мешка, после обеда, попросив мать собрать мне крупы да соленого сала на неделю, в приподнятом настроении двинулся к Кериму в надежде доказать преимущество продвинутого самострела перед допотопным луком.
К сожалению, я не учел, что Керим окажется закостенелым ретроградом, наплевательски относящимся к научно-техническому творчеству. Он разрешал мне только одно - подать команду на начало. Поднять самострел, а не дай бог прицелиться он мне не давал, поскольку, едва звуковые волны достигали его уха, он сразу стрелял.
Нет, никаких чудес не было, момент выстрела был прекрасно виден, стрела летела даже дольше положенной полсекунды, мне вполне хватало времени отклониться, пригнуться, отскочить. Странно было другое. Отклонялся, пригибался и отскакивал я почему-то туда, куда Керим стрелял. Чувствуя непреодолимое желание его перехитрить, иногда оставался стоять не двигаясь. Получив десять болезненных синяков из десяти возможных, расстроился всерьез и попытался, воспользовавшись развитым аналитическим мышлением, построить алгоритм выигрышной стратегии.
В очередной раз убедился, что с такими кадрами, как Керим, научно-технический прогресс невозможен. На все мои попытки добиться вразумительного ответа, куда и как он стреляет, Керим мне поведал следующее. Что бьет он меня, как косулю в поле: куда она побежит, он не знает, но стреляет всегда куда надо. Достигается это регулярными упражнениями и отличает любого приличного стрелка из лука. Так что мои надежды на то, что это один он такой уникум, Керим отверг со смехом. Он, конечно, не спорил, что лучник он не последний, но, по его экспертной оценке, мой татарин пока что разделает меня под орех.
На мой наивный вопрос, волнующий каждого русского человека, в котором уже проскальзывали нотки легкой паники: "ЧТО ДЕЛАТЬ?" - Керим ответил достаточно коротко, чем выгодно отличился от Чернышевского:
- Учить тебя надо от стрелы уходить.
Воспрянув духом и вспомнив, что, по рассказам матери, прадед Богдана легко уклонялся от стрел на пятидесяти шагах, а у меня целых десять шагов форы, начал допытываться, в чем особенности такого в высшей степени нужного обучения. В очередной раз мне пришлось убедиться в архаичности существующих методик. Ничего лучшего, как кинуться грудью под стрелы, Керим не предложил, пообещав, что, когда моему избитому телу надоест останавливать собой стрелы, все получится само собой. На мои истерические крики, что меня уже один раз так лечили, что мне одного параллельного переноса хватит за глаза, что сорок процентов поверхности тела в синяках гарантируют летальный исход, Керим флегматично посоветовал мне пойти выпить вина. По его мнению, у меня, видно, вновь в голове помутилось, а синяки у молодых сами проходят, это старикам нужно или пиявки ставить, или крапивой синяки сечь. И прожил он подолее моего, но чтобы кто от синяков помер, такого не слышал, а от стрел острых - примеров знает уйму.
Собрав в кулак остатки воли и проявив чудеса изобретательности, я робко спросил:
- Дядьку Керим, а можно я себе щит длинный из лозы сплету и шкурой овечьей обтяну? А то я до поединка не доживу, если меня каждый день тупой стрелой бить.
Керим заявил, что это явное нарушение существующих методик, но, учитывая интенсивность обучения и сжатые сроки подготовки, он разрешает такое нововведение с одной существенной оговоркой. Если за два дня обучения прогресса не будет, щит придется отложить и вернуться к проверенным методикам.
- Тогда побегу я щит вязать, а то мне завтра в дозор вместе с Сулимом и Дмитром Бирюком ехать.
- Беги, Богдан. С Сулимом я сам сегодня поговорю, он тебя учить будет. Времени у тебя мало, жить хочешь - каждый день под стрелы становись, иначе не успеешь.