- Так это твои сабли, щенок, гречкосей? - начал Оттар, не собираясь выходить в круг, зло поглядывая на Иллара, понимая, что, убей он меня сейчас, просто покроет себя позором.
- О такого, как ты, жалко саблю марать, я просто забью тебя палками, как пса шелудивого. А не выйдешь в круг - буду гнать тебя палками из села, как собаку бешеную.
Этой тирады оказалось достаточно. Решив, что мое убийство в порыве гнева будет обществом воспринято положительно, взревев, как раненый секач, он выхватил саблю и бросился на меня. Между нами было всего несколько шагов, которые он мгновенно преодолел и нанес рубящий удар правой рукой наискось в мое левое плечо. Вернее будет сказать, попытался нанести. Я стоял вполоборота к нему с выдвинутой вперед левой ногой, и мы начали движение практически одновременно. Пока сабля в замахе начала движение к моему плечу, мое тело шагнуло вперед и в сторону, на правую ногу, разворачиваясь навстречу клинку. Уходя от сабли, ударил обеими руками: левой палкой, по короткому пути, отбивая саблю противника, правой палкой - по длинному, навстречу кисти его правой руки, сжимающей рукоять. Сабля столкнулась с левой палкой, вначале скользнув по ней навстречу моим пальцам, затем, встретив один из выступающих толстых сучков, которые были предусмотрительно оставлены в качестве гарды рукояти и ловушки для клинка, врезалась в древесину, выворачивая палку из моей руки. К счастью, удар правой палки вовремя сломал удерживающее саблю запястье, и все закончилось вывернутой из левой руки палкой и застрявшей в ней саблей, которые упали к моим ногам. К сожалению, времени ни на одно лишнее движение не оставалось, и, стремительно отступив, сделав два коротких шага назад, я остановился, развернутый к противнику правой стороной. Поскольку Оттар, не отвлекаясь на боль и лежащую на земле саблю, продолжал стремительно сближаться, видимо рассчитывая задушить меня в объятиях, моя правая рука нанесла прямой укол в надвигающуюся и ничем не защищенную шею. Наточенная палка с противным хрустом неохотно входила в шею, выворачивая кисть и продавливая меня назад, пока не заставила бросить ее и отскочить в сторону. "Тореадор недоделанный", - мелькнуло в голове, и я сделал вдох. Все это длилось не больше двух ударов сердца, на одном выдохе. От впрыска адреналина в кровь помутилось в голове и подступила рвота. Оттар как-то неловко завалился вперед и на бок, с торчашей из горла палкой. "Видно, удар достал до шейных позвонков - даже не дергается, хорошо, что добивать не пришлось", - отстраненно звучали в голове какие-то лишние мысли. Вокруг стояла полная тишина, только ветер шевелил опалыми листьями, все замерли, не шевелясь.
- Твоя была правда, Богдан, все видели: Бог был на твоей стороне. Увезите его домой, - указал на Оттара атаман. - И к отцу Василию пошлите.
Иллар смотрел на меня с каким-то веселым удивлением, но было видно, что результат, пусть неожиданный и даже невероятный, его вполне устраивает. Все вокруг зашумели, задвигались, мои глаза автоматически фиксировали происходящее, выражения лиц, обрывки фраз. Но оставался еще один невыясненный момент.
- А как быть с теми тремя казаками, атаман? - задал волнующий меня вопрос. Нельзя было это дело бросать на полдороге, но без поддержки общества его было не осилить.
- А что, казаки? Завтра и поедем, - громко обратился Иллар к живо обсуждающим последние события казакам. - Негоже так оставлять, когда наших хлопцев в лесу бьют, а девок воруют.
- Негоже, батьку, - дружно поддержала его часть казаков, где преобладали люди степенные. - Завтра и поедем.
Отдельно от остальных стояла группа из трех молодых казаков, бывших раньше рядом с Оттаром. Они растерянно молчали, в их глазах легко читалось недоумение и неверие в реальность произошедшего. А ведь он был их лидер - лидер молодой группировки против старых казаков, которые якобы предпочитают спокойную жизнь вместо казацких подвигов. Рассказывал им байки, а сам на место Иллара метил. Нет, скорее всего, просто хотел отделиться и сколотить свою ватагу. Недаром говорит старая поговорка: "Где два казака, там три атамана". В наше время мы ее знали в варианте "Где два украинца, там три президента". Иллар видел все это, но мало что мог сделать. Молодежь на ум, опыт, расчетливость не купишь. Давид его молод еще, чтобы лидером молодых казаков быть, да и харизмы батиной нет. Вот и пытался Иллар раскрутить это дело - просто посеять сомнения в их души, чтобы по-другому взглянули они на Оттара. И многое, видно, у него было заготовлено, да я со своим вызовом на бой влез. Посчитав, что, если Оттар зарубит беззащитного сельского дурачка, борца за правду, это будет лучше любых разборок, он назначил поединок.
"Весь мир - театр, а люди в нем - актеры". И каждому из нас кажется, что он играет главную роль. Теперь понятно, для чего Иллар в это ввязался. Видать, сразу знал, куда приедем. Надо бы тихонько уйти одеваться.
С уходом была связана одна проблема, решения которой не находилось, - нужно было забрать свое оружие. Пусть это были палки, но ими велся бой: оставить их было немыслимо. Забрать - означало извлечь одну из них из шеи мертвого. Подойти просто так и выдернуть палку из трупа, который для одних был другом, для других - односельчанином, можно, если ты упаковал свои вещи и собрался навсегда уехать, и то можно камнем в спину получить. Если ты намереваешься здесь дальше жить и хочешь стать близким человеком этим людям, этого делать нельзя. Но и не сделать нельзя тоже.
- Казаки… - Слова понеслись потоком, как у актера, забывшего роль и пытающегося заболтать зрителей. - Видит Бог, не искал я ссоры с Оттаром. И не моя вина, что встретились мы с ним в смертельном бою. Он сам выбрал свою судьбу. Не я воткнул ему меч в шею… - Взявшись за конец палки, резко дернул ее. "Если застрянет и не выйдет - это будет конец". Запоздалая мысль пронеслась, когда палка нехотя покинула плоть. Из раны медленно полилась еще не остывшая кровь. - Святой Илья водил сегодня моей рукой! Пусть Господь наш милосердный судит его грехи, а я - прощаю.
Торжественно закончив речь, подобрал вторую палку с застрявшей в ней саблей, пошел к своей одежде.
Это выступление убедило не всех. Более того - видимо, добавило последних капель в чашу сдерживаемых чувств, и они прорвались бурным потоком. Это можно было понять: прощать человека после того, как пробил ему горло, - тут было явное лицемерие, как ни блуди словами вокруг да около. Один из троицы, невысокий светловолосый казак с синими глазами и нежным молодым лицом, не знавшим бритвы, выплеснул обуревавшие его чувства:
- Это не был Божий суд, казаки, этот недоносок подло убил Оттара. У него было два клинка, а Оттар вышел с одной саблей. Не ангел, а черт водил его рукой. Он убил его безоружного, не дал саблю поднять. Да Оттар таких, как ты, щенков-гречкосеев десяток бы порубил и не заметил.
От выплеснутых чувств у него покатились слезы и задрожал голос, он хотел еще что-то сказать, но, поняв, что сейчас заплачет, до скрипа сжал зубы и смахнул слезы рукавом своего старенького кожуха. "Почему таких хороших, наивных ребят так часто тянет к натурам сильным, но порочным? Противоположности притягиваются друг к другу", - подумалось с грустью. Любой ответ на эмоциональную, нелогичную речь всегда будет выглядеть как попытка оправдаться, поэтому следовало молчать, тем более что Иллар признал поединок состоявшимся.
- Все мы знаем, Демьян, что вы были с Оттаром как братья, и понимаем твои чувства. Но не дело казаку на круге речь держать, не подумав. Слово - не воробей. Вот тебе мой наказ как атамана, которого ты на круге избрал. Сейчас ты увезешь Оттара к Насте и останешься с нею: ей тяжелей, чем тебе, поможешь, чем надо. Завтра с нами не едешь. Ты, Остап и Сулим здесь останетесь - чай, не на войну едем, да и тут глаз нужен. И будешь ты, Демьян, думу думать и рта не открывать. А как будем мы по Оттару сороковины править, выйдешь ты, Демьян, на круг и снова скажешь, что ты про поединок думаешь, а мы все послушаем.
Иллар говорил спокойно и веско. В его тоне звучало то участие, то проскальзывали обертоны, от которых морозило. Прослушав это короткое выступление, осталось только поразиться тому, как много смыслов удалось воплотить Иллару в таком коротком слове. С одной стороны, троицу разделили, самого буйного якобы наказали, тех, кто не вякает, поощрили. Но это с одной стороны, а с другой - по реакции Демьяна видно, что Оттар был для него кумиром. А в кумире нравится все. В том числе и его жена. И пусть жена кумира для тебя не совсем земная женщина, но ты хочешь быть с ней рядом, слушать ее голос, наблюдать ее черты. А тут ты обязан быть с ней: атаман приказал, особенно в такой трудный час, - а дальше кто знает, вдов на Руси во все времена было больше, чем вдовцов. За сорок дней поселится в сердце Демьяна надежда, что пусть не сейчас, пусть через год, через два склонится сердце Насти на его сторону - и победит Демьянова надежда Демьянову гордыню. Выйдет Демьян и скажет очевидное: "Ошибся я, атаман, честным был бой", - а все подивятся, что не пугал, не стращал атаман, ничего не делал, а пересилил казак гордость, что дороже жизни, сам признал неправоту свою.
Иллар закончил говорить, и оцепенение, которое охватило всех нас, сменилось облегченной суетой людей, для которых наконец все стало ясно, и столь для них яростно непривычный бег событий вновь сменился на неторопливую поступь. Надевая сапоги на уже успевшие замерзнуть ноги, одновременно разглядывал саблю, остановленную сучком и умудрившуюся до половины врезаться в твердое, как железо, дерево, думал: "А были мы с тобой, Богданчик, на волосок от смерти из-за двух очевидных ошибок. Первая - очень грубая. Один из основных, базовых принципов арнис - максимально сокращать плечо удара противника - был откровенно похерен. Вместо того чтобы глубже войти в его удар и принять его от нижней половины клинка, где момент импульса не столь велик, все было сделано с точностью до наоборот. Спасло то, что выпад был слишком откровенным и от меня никто не ожидал сопротивления, смотрели как на клоуна. Поэтому удалось провести практически одновременный удар по лезвию и по руке. Вторая ошибка еще грубее: укол в шею, в который я откровенно провалился. Второй раз слепое везение - попал в основание кадыка, палке деваться некуда, как только в шею войти. Придись удар чуть выше - скользнула бы палочка как миленькая по кадыку и прошла бы по касательной, порвала бы кожу да в лучшем случае пару мышц. А Оттар обнял бы меня за шею своей левой рукой, прижал бы нежно к своей подмышке - и все, тут не соревнования, ручкой не похлопаешь, мол, сдаюсь, был неправ. А ведь как больно отучал мастер от таких ошибок. Чуть провалился в атаке - беги, прикладывай лед: либо к дурной голове, либо к нерасторопным рукам, либо к тому и другому, чтобы им обидно не было".
Раздавшийся рядом голос заставил вздрогнуть, осознать себя уже одетым и продолжающим тупо пялиться на палку с саблей.
- Что, не знаешь, как саблю достать, парубок? - Несмотря на веселый тон, глаза атамана рассматривали меня холодно и задумчиво. Приблизительно так смотрят на ядовитую змею, решая - то ли прибить, то ли обойти и не трогать.
- Да нет, атаман, не знаю, что с ней делать, - честно ответил и, наклонившись вперед, переместил Х-образную фигуру так, чтобы острый конец сабли уперся в столб ограды. Стал двумя ногами на две стороны палки, пропустив лезвие между ног, взявшись двумя руками за рукоять, резко рванул на себя и вбок по ходу удара. Острие сабли уперлось в столб, не провернулось, не отрезало мне кусок пятки, а сабля оказалась у меня в руке. Иллар, внимательно смотревший на все это, неопределенно хмыкнул.
- Эй, казаки, отцепите ножны да несите сюда - Богданова теперь сабля, честно добыл. А ты хитрый парень, Богдан, ишь, как ловко саблю достал, я бы так не смог, да и палки свои из леса на круг тащил - за плечи заткнул, а не бросил. Я смотрю и думаю: дурнык дурныком, ему скоро жениться, а он палками играть вздумал. Говорил ты мне, Богдан, что кончился дурнык, а я не поверил. Каюсь, и тут твоя правда была, Богдан.
Он говорил негромко, так, чтобы никто не услышал, но иронии в его тоне не разобрал бы только глухой. Пока он говорил, взгляд его уже ощутимо замораживал воздух вокруг меня, а задумчивость переросла в твердую уверенность, что оставлять за спиной ядовитую змею опасно для жизни. Так часто бывает: когда начинаешь излагать словами то, что в голове бродит, сразу становится ясно, как быть и кого давить.
- А палки не простые ты, Богдан, взял, - продолжал он уже с издевкой. - Положи ножны, Демьян, да езжай с Сулимом к Насте - не знает, поди, сердешная, что уже вдова. - Коротко дав указание подошедшему с ножнами Демьяну, он замолчал. Одарив меня в ответ на дружескую улыбку ненавидящим взглядом, Демьян ушел, а Иллар продолжил: - Да, непростые палочки вышли у тебя, Богдан, сучки торчат необрубленные во все стороны - не с руки ведь сучковатые палки таскать, каждый обрубит, особенно если затачивает конец так наостро: топор тут - и сучок тут, каждый обрубит. Но не наш Богдан. А обруби Богдан сучок - не Оттара бы увезли, а тебя, Богдан. - Его глаза превратились в две ледяные иглы, прошивающие меня насквозь. - А теперь отвечай, Богдан, и Господь тебя упаси хоть слово мне соврать: как это так у тебя выходит, как у дьяка, по писаному?
Он смотрел на меня, как смотрит судья, давая осужденному последнее слово. Как ни занятно будет то, что он скажет, приговора это уже не изменит. Приговор приведут в исполнение не сейчас, не завтра, может и месяц пройти, пока все устаканится. Но потом как-то, где-то, кто-то… и нет человека - нет проблемы. Да и правильно все. Не может вождь ставить под угрозу тех, за кого он в ответе. Непросчитываемые риски должны быть ликвидированы. В моем ответном взгляде была только усталость.
- Илья Громовержец мне вчера явился, атаман, когда я забитый лежал… - Мои слова звучали ровно и отчужденно, единственным моим желанием было поскорее закончить этот разговор, как бы он для меня ни закончился. - Он сказал мне, что буду я воином за веру христианскую, и если тверд буду в вере своей, то помогать мне станет и словом, и делом. С тех пор иногда я сам не свой, атаман. Руки делают, а что, я сам не пойму, голова порожняя - а говорю, остановиться не могу. Вот так это у меня выходит, атаман, Господь мне свидетель. А саблю эту прими от меня в дар, атаман: не по руке она мне, может, придет время, ты меня другой одаришь.
С трудом закончив это излагать, с поклоном протянул атаману вложенную в ножны саблю. Его взгляд изменился. Он смотрел на меня не как на ядовитую змею, которую нужно раздавить, а как на ядовитую змею, которая дает дорогой яд, и ты не знаешь, задавить ее уже или попытаться с риском для жизни ее сначала подоить.
- Дорогой подарок, Богдан: не отдаришься, а в должниках ходить - стар уже, - продолжая рассматривать меня, задумчиво произнес он, не трогая сабли.
- Я от сердца дарю, атаман, а не для отдарков, пусть разит в твоих руках врагов веры христианской - прими, не обижай отказом.
- А знаешь ли ты, парубок Богдан, сколько стоит такая сабля? - раздумывая о чем-то, спросил Иллар.
- А зачем мне то знать, атаман, наши жизни в твоих руках - разве они не дороже? - Сабля была дорогой, это было понятно даже мне. Пусть булатный рисунок был мелким, сабля блестела, а не отливала синевой, как настоящая дамасская сталь, но булатный клинок дешевым не бывает.
- А это как кто счет ведет, Богдан, - у разных людей и счет разным бывает. - Иллар вдруг улыбнулся, и его глаза потеплели.
"Господи, неужели пронесло?" Безразличие и апатия сменились желанием выжить и жить.
- А теперь слушай меня, Богдан, один раз скажу, а ты - хочешь запомни, а хочешь забудь. Кто там твоим языком и руками крутит - черт ли, ангел ли, - то и мне, и другим все равно. Плохо я знаю Святое Писание, но главное для себя запомнил. Говорил Господь наш: "По плодам узнаете их, не может плохое дерево дать хороший плод, а хорошее дерево плохой". Может, и не совсем так, но в главном то же. Твои плоды, Богдан, каждый из нас ой как внимательно рассматривать будет, ничего не спрячешь. А как увидит кто хоть червоточину малую на плодах твоих, так и конец твой, Богдан. Чего другим не заметят, тебе не простят. И никто тебе не поможет, а я и пробовать не стану… Возьму я твой подарок, Богдан, хоть и боком мне то вылезти может. Напомнил ты мне меня молодого, только я дурнее был. Ту науку, что я годами и кровью добывал, ты за день выучил - как о пень головой двинул, так и умным стал. Чудны дела твои, Господи, где бы такой пень для каждой головы добыть… - Он взял саблю из моих рук, выдвинул лезвие, любуясь клинком, потом решительно задвинул. - Но грех будет такой подарок без ответа оставить.
Слушайте меня, казаки, а кого нет здесь, тому передайте, - громко начал говорить Иллар, развернувшись лицом к людям, стоящим кучками на площади и живо обсуждающим последние события. - Был у меня джурой мой сын Давид, но вырос, настоящим казаком стал. Негоже быть атаману без джуры, потому хочу я взять к себе в джуры парубка Богдана. Показал нам Богдан, что он духом тверд и рука у него верна, но не то главное. А главное то, что вышел Богдан за Правду на смертный бой, не спрятался за чужие спины, не стал ждать, чтобы другие за него Правды искали. Вот что делает казака казаком. Все остальное - пустое. Потому смотрите, казаки, на новика, спрашивайте, что должно, а потом скажите - берем ли мы Богдана в наше товарищество.
- Какой веры ты, парубок Богдан? А ну перекрестись. - Первым задал вопрос немолодой, но по-юношески стройный, чем-то схожий с вороном казак. Он стоял рядом с возом, на который уже уложили мертвое тело.
- Православной веры я, казаки. - Моя рука привычными движениями описала широкий православный крест.
- А то ты, Сулим, его в церкви почитай каждое воскресенье не видел! Чего его спрашивать, все мы его знаем, не со стороны парубок пришел. Молод он, ну так в казаки не за года берут, а что биться может - то мы все увидели. Берем его в круг, батьку! - Казак, крикнувший это, был где-то в тех же годах, что и Сулим, но в остальном - его полной противоположностью. Рано поседевший чуб и усы делали его старше, хотя и он, и Сулим вряд ли были старше атамана. По ширине он был как два казака. Даже широкая одежда не могла скрыть невероятной силы, которой была наполнена его сущность. "Остап Нагныдуб - первый после атамана", - пронеслась в голове Богданова подсказка.
- Берем, берем, - недружно поддержала большая часть собравшихся казаков. Троица приятелей Оттара угрюмо промолчала.
- Он не из казаков, надо ему прозвище дать, - опять выступил казак Сулим.
- Смотри, какой тонкий, а высокий. Назовем его Тычка.
- А как он через год пузо отъест? Нет, давайте лучше назовем Довгый.
- Да какой он Довгый, ты ж Михаила Довгого знаешь - о то Довгий. А этот будет Тычка.