Ремесло ювелира далеко от войн и политики. Маленький приморский городок, спокойная и размеренная жизнь. И дни скучны и похожи друг на друга, как патроны в пулеметной ленте. Но так будет не всегда. Случайная находка на побережье превратится в ужасный кошмар, который заставит вытащить из шкафа потрепанный камуфляж и сменить блеск драгоценностей на холод вороненой стали. И вновь переплетаются дороги и судьбы людей, живущих в Новом мире. Война на пороге.
Игорь Негатин
Лишнее золото. За гранью джихада
Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.
© Электронная версия книги подготовлена компанией ЛитРес ()
Муэдзин пел старательно и неторопливо. Призыв к утреннему намазу ас-субх он начинал резко и с очень высокой ноты. Словно обрушивался на совесть тех, кто в этот час еще спал:
Аллаху акбар!
Ашхаду алля иляха илляллах…
К середине строки его голос понижался, набираясь сил перед концом фразы, и опять улетал вверх. Будто не людей призывал к молитве, а обращался к небесам, в надежде быть услышанным у престола Аллаха:
Ашхаду анна мухаммадар-расулюллах.
Хаййа галяс-салях…
На востоке, закрытом туманом и темными горными вершинами, зарождался новый день. И пусть облака, обнявшие вершину Арч-Корта, еще не окрасились в нежный предрассветный румянец, но рассвет уже чувствовался. В дурманящем запахе горных трав, в кристально чистом воздухе. Даже горная река, омывающая эту каменистую землю, сейчас шумела иначе.
Один из домов горного селения стоял на некотором отдалении от остальных. Он был окружен глухим и крепким забором. На втором этаже в небольшой комнате спал мужчина. Еще не старик, но выглядевший гораздо старше своих шестидесяти лет. Лицо, хоть и сохранившее гордый профиль, напоминало печеное яблоко. Ранние для его возраста старческие пятна и глубокие морщины переплетались с побелевшими шрамами в затейливую вязь. Кожа на руках напоминала старинный пергамент. Когда раздались первые звуки азана, он, даже еще не проснувшись, поморщился. Мужчина никогда не любил рано вставать. В его жизни было слишком много бессонных и тревожных ночей. Поэтому сейчас, когда ему стукнуло шестьдесят два, он позволял себе расслабиться и спать столько, сколько нужно для его уставшего тела. Только вот заснуть не получилось. И дело здесь не в этом, раздери его шайтан, муэдзине! Что-то другое, неуловимое и непонятное. Чувство надвигающейся беды, которое его никогда не подводило. Оно просто захлестнуло душу своим мутным потоком опасения и тревоги.
Он открыл глаза и увидел сидящего напротив кровати незнакомца…
Тому было около сорока. По крайней мере, выглядел этот человек не старше. Он был смугл и черноволос. Короткая стрижка и трехдневная щетина серебрились искрами седых волос. Темные, почти черные глаза смотрели на собеседника холодно и спокойно. Одежда тоже ничем особенным не отличалась от той, к которой привык хозяин этого дома. Выцветшая на солнце форма оливкового цвета и видавший виды разгрузочный жилет. На шее – черно-белая куфия. В правой руке пришелец держал пистолет. Легко и привычно.
Незваный гость сидел верхом на стуле посередине комнаты. Сидел и спокойно смотрел на открывшего глаза хозяина. Рядом с ним стоял небольшой кожаный чемодан. Даже не чемодан, а саквояж. Кожаный, светло-рыжего цвета. Потускневшие латунные застежки и вытертые от частого употребления бока. С такими в начале двадцатого века ходили провинциальные врачи и авантюристы, претендующие на звание джентльмена.
– Амир, ваш муэдзин все-таки – порядочная скотина, – спокойно заметил незнакомец. – Он так вопит, словно никогда не слышал о наставлениях Биляла ибн Рабаха .
– Кто ты тако… – начал было хозяин, но пришелец не обратил на это никакого внимания и спокойно продолжил говорить:
– Жаль, что он не видит разницы между настоящим азаном и криком. Иначе бы давно понял одну простую вещь. Если бы воплем можно было разбудить совесть мусульманина, то самым лучшим муэдзином был бы простой лопоухий ишак.
– Кто ты? – повторил свой вопрос старик.
– Это не важно. – Незнакомец лениво махнул рукой и кивнул на саквояж: – Вот твои деньги, амир. Двести тысяч экю. Где наш пленник?
Он говорил спокойно и неторопливо. На хорошем арабском языке. Чисто, но с каким-то странным акцентом. Короткими, тяжелыми фразами. Будто не говорил, а отливал слова из расплавленного серебра.
Хозяин нервно дернул щекой, прищурился и еще раз посмотрел на саквояж. Его левая рука незаметно скользнула под подушку, но гость заметил. Заметил и усмехнулся. Улыбка, похожая на волчий оскал, коснулась его губ, но взгляд остался холодным. Темные глаза – как два оружейных ствола, готовых огрызнуться пулей. Предупреждая ненужные действия, незнакомец еще раз качнул рукой и поднял повыше пистолет.
– Не надо делать глупостей, амир. Ты ведь, слава аллаху, не вечный. Зачем тебе лишняя дырка во лбу? Тем более что твоей игрушки там уже нет. Как и охранников у дверей твоего дома, – усмехнулся гость. – Не переживай, они живы. В целости и сохранности. Пройдет немного времени – и очнутся. Разве что головы будут немного болеть.
– Я тебя…
– Ты опять меня не слышишь, амир, – с сожалением в голосе повторил незнакомец. – А все почему? Потому что ты забыл про три завязанных шайтаном узелка. Иначе бы не валялся в кровати, а встретил рассвет с молитвою и с душой, переполненной радостью.
– Их здесь нет.
– Это плохо, – покачал головой незнакомец, и улыбка слетела с его лица. – Где они?
– К югу отсюда. У надежных людей.
– Жаль, что мы плохо поговорили. Очень… очень жаль. Можешь не провожать.
Гость встал и аккуратно подвинул стул к стене, украшенной богатым текинским ковром. На нем висело несколько старинных шашек и два кавказских кинжала, украшенных серебром. Он посмотрел на лежащего мужчину и сухо обронил:
– Мы ждем еще три дня. Потом – ты уж не обижайся, амир, – но умирать будешь долго и очень мучительно. Ты и все твои близкие. И похоронят тебя, паскуду, завернутым в грязную свиную шкуру. Как знал, что может пригодиться. Специально приготовил.
С этими словами незваный гость подхватил саквояж и открыл дверь…
Конец восьмидесятых годов
Западная Европа
Утреннее солнце дразнило. Оно предательски проскользнуло в щель между занавесками и осветило мою холостяцкую берлогу. Еще немного – и луч света доберется до подушки. Будильник, стоящий на прикроватной тумбочке, зашелестел шестеренками, собираясь выдать звонкую порцию звуков, но я успел хлопнуть его по большой медной кнопке. Когда-нибудь я его выброшу. Или отправлю в открытое окно. Или в стену. Со всего размаха. Этот большой будильник достался мне от предыдущего постояльца. Своим заполошным звоном он мог поднять и покойника. Думаю, что его прежний хозяин был счастлив, когда "забыл" это извращенное творение часовщиков.
– Доброе утро, маленькая моя… – Я не вижу лица, но чувствую, как изменилось дыхание моей проснувшейся подружки. Как у разбуженной кошки. Сейчас она что-нибудь нежно промурлычет, поцелует меня в шею и пойдет в ванную. И будет долго плескаться под душем, напевая смутно знакомую мне мелодию. Она поет ее каждый раз, когда ночует у меня, но я никак не могу вспомнить название этой песни.
– Боже, как мне не хочется вставать… – Она садится на кровати и потягивается. И все это с закрытыми глазами. Еще не проснулась.
В конце концов она показала мне свои хитрые зеленые глаза, посмотрела на часы и нехотя поднялась. Еще раз потянулась. У нее красивое тело, и она это знает. Она любит его демонстрировать. И знает, что мне это нравится.
Солнце скользнуло по ее загорелой коже, и Хельга довольно улыбнулась. Потом показала мне язык и ушла в душ. Мол, даже не думай приставать! Или наоборот – попробуй не приставать? Кто знает, что у женщин на уме… Подчас они и сами этого не понимают. Куда уж нам, грешным… Поэтому мне остается лишь проводить ее взглядом и довольно хмыкнуть. Нет, конечно, можно нарушить этот привычный ритуал и присоединиться к ней. Поначалу она будет возмущаться. До первого поцелуя. В ложбинку, между лопаток. Потом… Эх, дьявольщина… В итоге из душа мы опять переберемся в постель, и я опоздаю на дежурство. Сегодня это нежелательно.
Пока она умывается, я иду на кухню. Точнее – закуток, который так называется. Делаю кофе. При всех достоинствах моей светловолосой подружки, варить кофе она не умеет. Потом мы меняемся местами. Я иду в душ, а она хлопает дверцами холодильника и готовит мне завтрак. Просто семейная идиллия, а не утро…
– Спасибо. – Я целую ее в шею и получаю шлепок по пальцам.
– Даже не думай!
– Как бы не так, – бурчу я и провожу руками по ее бедрам.
Хельга пытается возмущаться и перебирается на другой конец стола. Подальше от моих рук. Правда, смотреть на нее никто не запрещает, и я с большим удовольствием рассматриваю ее стройные ножки, обтянутые темными чулками со стрелкой. Строгая черная юбка, белая блузка и деловой пиджачок. Черт побери! Прав был старик Сесиль Сен-Лоран: "Женщина без чулок, как роза без запаха. Что же тогда сказать о женщине, которая носит чулки со швом? Ничего, так как слов будет недостаточно!"
– Карим, даже думать не смей! – Она перехватывает мой взгляд и знает, чем это может закончиться.
В конце концов, я устраиваюсь с сигаретой и чашкой кофе у открытого окна. Хельга почти не курит и не любит курящих. И своему мужу, насколько мне известно, дома курить запрещает. И как только она терпит мою прокуренную берлогу – ума не приложу…
– Сегодня я не приеду, – сообщает она, осторожно намазывая гренок вишневым джемом.
– Жаль.
– Мне тоже.
Про то, что мы увидимся только через три дня, я знаю со вчерашнего вечера. Она придет в гости, когда муж уедет куда-то в Баварию или Бельгию. На очередной съезд рвачей… пардон – врачей. Хотя мне-то какая разница? Бьюсь об заклад, что своих медсестер он трахает чаще, чем свою жену. Так что – через три дня, и ни днем раньше. Она сообщает мне эту информацию с таким видом, будто это очередной прогноз погоды, но я просто обязан что-то ответить. Что-то похожее на: "Да, дорогая, лето в этом году холодное. Возьми зонтик, дорогая. Не задерживайся, дорогая". Вместо этого я недовольно хмыкаю и продолжаю рассматривать ее ножки.
Да, вот такой я аморальный тип. Сплю с чужой женой. Какой кошмар, да? Если честно, то ваш праведный гнев меня не сильно печалит. Если собрать все мои грехи, то этот будет самым маленьким. И одним из самым приятных.
Еще через полчаса мы заканчиваем завтрак. Пока я одеваюсь, она вертится перед зеркалом и поправляет чулок. Поймав мой взгляд, делает грозное лицо. Хм… Ваше счастье, фрау Хельга, что мне надо на работу. Иначе грозное лицо, с этими лукавыми чертятами во взгляде, послужило бы хорошим поводом вас раздеть.
Хельга замечает мой висящий на спинке стула бронежилет, и по ее лицу пробегает тень. Она не любит мою работу. Увы, мадам, но это не обсуждается. Каждый занимается тем, что умеет. Ваш муж умеет резать и служит в большой и шикарной клинике. Я тоже умею резать людей, но мои "операции" стоят гораздо дешевле, и они вредны для человеческого организма.
Мы выходим из дверей моей квартиры и спускаемся вниз. Стук ее высоких каблучков звонко разносится по подъезду. Она быстро целует меня в щеку и убегает. Даже не целует, а легко прикасается к моей щеке. Чтобы не смазать помаду. Мне достаются только терпкий аромат ее духов и энергичная дробь шагов. Привлеченная этими бодрыми звуками, из каморки, расположенной рядом с входной дверью, выходит женщина.
– Доброе утро, герр Шайя. Вам письмо! – Белобрысая консьержка с водянистыми как у рыбы глазами протягивает мне конверт. С таким удивленным видом, что можно подумать, будто я читать не умею. И читать не умею, и сам факт получения письма – это не что иное, как восьмое чудо света. Или девятое? Сколько их там всего, этих чудес? Семь? Пусть будет семь, я не против. При этом консьержка успевает проводить взглядом машину Хельги, выезжающую со двора, и презрительно сморщиться. Тоже мне, святоша…
– Доброе утро, фрау Шнитке.
– Фройляйн Шнитке, – поправляет она, и ее губы, и без того узкие, плотно сжимаются, превращаясь в белесый шрам, рассекающий вечно недовольную маску. Даже не маску, а кусок бледного теста, по недоразумению природы обладающего скверным характером и умеющего говорить. От нее пахнет нафталином и еще чем-то неуловимым. Вроде пыльных и засушенных цветов.
– Да, да, конечно, – киваю я, и усмехнувшись, выхожу на улицу, – обязательно.
– Удачного дня. – Сухой голос впивается мне в спину гневным шипением. Голос, полный осуждения и яда. Так и слышу ее внутренний шепот: "Чтобы ты сдох, развратник!"
Я выхожу на улицу и неторопливо закуриваю. Через дорогу мне приветливо машет знакомый лавочник. Он уже открыл свой овощной магазинчик и теперь пытается пристроить рекламный щит на узком тротуаре, чтобы его не снесли спешащие прохожие. Вслед за мной на крыльцо выползает и фройляйн Шнитке. С метелкой. Она подметает ступеньки с такой яростью, будто вместе с пылью хочет избавиться от постояльца по имени Карим Шайя. Как бы не так! Чтобы не мешать, спускаюсь на тротуар. Моего напарника еще не видно, и я с интересом кручу в руках письмо. Это что за новости?! "Paul Nardine, San Antonio, TX 78210-3966, USA". И какого дьявола Поль туда забрался? Нет, Медведь всегда был непоседой, этого у него не отнимешь, но что он в Америке-то забыл?
Почитать, к сожалению, не удалось. Подъехал напарник. Его черный BMW еще блестит каплями воды после утренней мойки. Этот парень – известный чистюля, и машина блестит как у кота яйца. Письмо пришлось убрать в карман куртки, и мы отправились в сторону грузового порта Гамбурга.
Пока ехали, успели обсудить политические новости. Коллега сообщил, что осенью этого года, а точнее – в октябре, Гельмут Коль отправится в Москву. Не знаю, чему он радуется. Возможному объединению Западной и Восточной Германии? Спорный вопрос, но я послушно киваю. Это проблемы будущего…
Домой я попал только на следующее утро. Вчерашний день был жутко хлопотным. У моего шефа есть ужасная привычка, которую я терпеть не могу. Если что-то идет не по плану, то разбираться с этим приходится мне. Как правило, это не самые приятные дела. Если быть точным, то в этот раз мне опять не повезло. Заболел телохранитель его жены, и пришлось заменить это вечно жующее создание. Кстати, я просто уверен, что парень здоров как бык. Просто он решил отдохнуть от этой жирной скотины, а шеф недолго думая сбросил свою благоверную на меня. У нас с его женой стойкая и обоюдная антипатия. Шеф это знает, и думаю – только рад. По крайней мере, он может быть спокоен за свою блестящую лысину – рогов там не появится. Он бы с радостью отправил меня на эту должность навечно, но этот вариант мы уже проходили. Когда меня в очередной раз попытались превратить в грузчика, навьючив пакетами из магазинов, я объяснил разницу между телохранителем и курьером. Помню, она тогда жутко разозлилась. Выла как минометная мина! И гораздо дольше. У этой вздорной бабы есть мания. Она живет покупками и походами по магазинам. Это цель и смысл всей ее жизни. Альфа и омега существования. Все эти тряпки, наряды… Господи, прости меня, грешного. Иногда мне хочется пристрелить эту сучку. Пристрелить, и получить премию от шефа. Я так и вижу эту картину. Плачущий шеф смахивает скупую мужскую слезу и незаметно сует в мой карман пухлый конверт с деньгами. При этом он закрывает лицо платком, чтобы спрятать свою жутко счастливую физиономию. Да, думаю, что он будет рад избавиться от этой горгоны Медузы. Если бы не ее отец – чиновник из бундестага, – шеф и сам давно бы развелся. По крайней мере, когда он напивается, только эта мысль его и занимает. Иногда, если супруга достает его придирками, он напивается прямо у себя в кабинете. Потом в кирпичную стену, украшенную фотографиями этой фурии, летят бокалы и пустые бутылки, сопровождаемые звериным рыком: "Убил бы суку!!!" Увы, но все это остается лишь в мечтах. Для него этот вариант чреват большими финансовыми потерями. Если не сказать больше. Поэтому: молчим и терпим, терпим и молчим. В итоге – весь день я сопровождал эту фрау, а затем отправился в порт, где и застрял до утра. Разбирался с проблемами контрабанды в порту.
Извините, я забыл представиться! Меня зовут Карим Шайя. Мне тридцать два года. Рост – метр семьдесят пять, вес – восемьдесят три килограмма. Глаза карие. Стригусь очень коротко. Что еще? Если вы – докторша, и вас интересует все остальное, то на теле найдется несколько шрамов. Плюс к этому – две контузии. С последней вышло не очень хорошо, и слух иногда подводит. Какие-то странные приступы глухоты на левое ухо. Наш доктор утверждает, что со временем это пройдет. Хотелось бы ему верить…
Уже прошло два года, как я ушел из французского Иностранного легиона. Только не спрашивайте, почему я ушел, хорошо? Были причины. Мне вспоминать неохота, а вам это и вовсе без надобности. Родился и вырос в Париже. Все мои предки, а точнее – отец и дед, служили в Легионе. Это настолько вошло в нашу семью, что другой дороги у меня просто не было. Мои предки – из Алжира, и да – я мусульманин. Если честно, вопрос веры мне никогда не был важен. Ислам в нашей семье – это как аляпистая фруктовая вазочка, стоящая на подсервантнике. Вся ее ценность – в том, что куплена одним из ваших уважаемых предков. Выбросить жалко, а хранить глупо. С религией – то же самое. Семья у нас небольшая. Я самый старший. Кроме меня есть еще два брата и сестра. Братьям двадцать и двадцать два. Сестренке тринадцать лет, и она у нас любимица. С нее сдувают пылинки и хранят как зеницу ока. Жаль, но со своей семьей я вижусь редко. Причины? Это старая история, и мне не хочется ее рассказывать. Если вам это так интересно, то скажу коротко: проблемы с родственниками. Такое случается в любой семье. Бьюсь об заклад, что если покопаться в вашей памяти, то и у вас найдется дюжина таких историй…
Конец восьмидесятых годов
Западная Европа