Глаза изменились мало – такие же бледно-голубые, навыкате, только глупыми они не казались – смотрела госпожа генеральша на внука спокойно, без симпатий, с изрядной толикой недоверия и с заранее прописанной на лице и во взгляде усталостью от предстоящей беседы – так смотрит мудрый чекист на разоблаченного врага народа.
– Я так и думала, что это ты, – сказала Елена Александровна. – Проходи, Миша, что в дверях стоять?
Скорее всего, он был для "бабушки" ранним гостем. Несмотря на то что время давно миновало полдень, госпожа Рысина была в шелковом халатике, обнимавшем массивные, как кадка для фикуса, телеса, в расшитых тапочках на слегка подагрических ногах и без украшений. Только прическа у нее была безукоризненной – Сергеев догадался, что на родственнице надет парик.
Квартира была перестроена напрочь – казалось, на месте не осталось ни одной стены. Сразу за прихожей, вместо коридора с бесконечно длинными книжными полками, которые Сергеев так хорошо помнил, ему открылась огромная гостиная, с модерновой красной кожаной мебелью, огромным телевизором и белыми меховыми коврами сложной формы, лежащими на наборном паркете ручной работы.
Представить себе такую комнату в квартире у деда Сергеев не мог, даже напрягая воображение. Не получалось. Дед физически не мог бы существовать в такой обстановке. Впрочем, если все это делалось на его деньги (Михаил почему-то думал, что это именно так), то многого о деде он не знал. Квартира, обстановка и, скорее всего, образ жизни Елены Александровны говорили о том, что генерал-лейтенант Рысин был богатым человеком. А такого о жившем на одну зарплату военном не скажешь. Но какое это теперь имело значение? О мертвых или хорошо, или никак.
Вообще отношение к деду у Сергеева было сложным. Как можно относиться к человеку, который одним махом решил твою судьбу, вовсе с тобой не советуясь? И ведь было тогда Сергееву не пять или десять лет, и был он личностью, а не бессловесным истуканом, которого можно переставлять из угла в угол без какого-нибудь вреда для него. Но дед, хорошо это или плохо, решил все сам и этим определил дальнейший ход жизни Михаила с того далекого дня и по сегодняшний момент. Сергеев был уверен, что побуждения у Александра Трофимовича были самые лучшие. Внук оказался обут, одет, присмотрен, избавлен от вредных влияний, обучен иностранным языкам и массе разных полезных вещей, которым ни в одном вузе не научишься. И все это без активного участия со стороны родного деда – всего лишь по протекции.
– Садитесь, Миша, – сказала Елена Александровна. – Что будете пить? Чай, кофе? Или предпочитаете что-нибудь покрепче? Могу предложить вино, водку, виски, текилу? Выбирайте. Прислуга придет к двум, так что обед я вам предложу позднее. Ну?
Блеклые глаза из-под щипанных в ниточку бровей смотрели изучающе.
– Только не говорите мне, что днем вы не пьете, не поверю.
– Ну почему? Пью, наверное, – сказал Сергеев и улыбнулся, – редко получается. Работа такая. Виски я, пожалуй, выпью.
– Со льдом?
– Нет, что вы – чуть-чуть воды. Но льда не надо.
– Ваш дедушка, светлая ему память, любил виски неразбавленным, – сказала Елена Александровна, колдуя над сервировочным столиком. – Считал баловством разбавлять.
– Я, знаете ли, по этому поводу, наверное, не в деда.
– Да ради бога! Просто к слову пришлось.
Она поставила перед ним толстостенный стакан и тяжело уселась в кресло напротив, прикрыв полой халата полные, бледные колени.
– Вы сейчас где, Миша? Я слышала что-то про Киев?
– Да, я там жил.
– Ужасная трагедия! Просто кошмар! У меня там было столько знакомых! И одноклассница жила в Черкассах! Послушайте, Миша, так вы были в Киеве во время… Ну, этого… Того, что случилось? Да?
– Мне повезло, – сказал Сергеев сухо, – я был в отъезде. Там, знаете ли, мало кто выжил.
– Я читала, что на правом берегу многие остались в живых.
– Ближе к окраинам.
– Ваша семья? Вы ведь были женаты? Ваша семья спаслась?
– Я не был женат, Елена Александровна. Но семья у меня была. И она не спаслась.
– Мои соболезнования, – сказала Рысина равнодушным голосом. – Впрочем, какие могут быть соболезнования? Столько лет прошло. С годами на все смотришь спокойнее.
Она закурила и посмотрела на Сергеева сквозь легкую пелену табачного дыма.
– Вы курите, Миша? Курите, если хотите.
Сергеев смотрел на жену своего покойного деда и думал, что только человек, никогда не видевший даже документальных съемок с мест катастрофы, мог сказать, что с годами на все смотришь спокойнее.
Пусть пройдет еще пять, десять, пятнадцать лет, а забыть то, что видел в те дни, он не сможет. И по ночам будут сниться, до самого конца жизни, эти залитые селем улицы, развалины, от которых несет гниющей плотью, илом и водорослями, нестерпимо яркое солнце над головой, раздутые трупы. И мухи… Жужжание мух. Копошение белых червей в разжиженном ферментами и разложением мясе, отчего казалось, что тела шевелятся.
Ребенок, так и не выбравшийся из-под тела мертвой матери.
Мужчина и женщина, изломанные сокрушительным ударом о стену, но так и не разжавшие сплетенных пальцев рук, с которых солнце и черви сняли всю плоть.
Детская коляска, висящая на телевизионной антенне, чудом сохранившейся на крыше разрушенного дома. Рядом с коляской сидел, нахохлившись, огромный, жирный, как индюк перед Рождеством, ворон. И каркал – страшно и уныло. Из коляски свисало что-то, похожее на разорванные бинты. Изредка между издаваемыми криками ворон наклонял набок голову, таращил блестящий, как агат, черный глаз и неуловимо быстрым движением клевал это "что-то", отрывая от него куски. И становилось понятно, что это не бинты.
Рука, свисающая из окна похожего на раздавленного черного жука автомобиля. Распухшая, перехваченная в кисти ремешком дорогих часов, как детская кисть с "перевязочкой", но сине-черного цвета.
Сергеев отхлебнул виски, чтобы отбить появившийся во рту сладковатый привкус. Смотреть спокойнее? Дельный совет. Но запоздалый.
– А вы, Миша, сейчас где? Чем занимаетесь?
– Юго-Восточная Республика, – сказал Сергеев, стараясь держать на лице доброжелательно-нейтральное выражение. – У меня свой бизнес. Квартира, фирма, магазины в Донецке.
Юго-Восточная Республика оставалась для большинства "терра инкогнита", и он не очень боялся, что его поймают на слове.
– Торговля?
Сергеев пожал плечами.
– Можно сказать и так. Информация. Антиквариат. В последние годы больше имею дело с антиквариатом.
"Бабушка" иронически подняла бровь.
– Информация – та, которая по старой памяти?
– Ну, кто на что учился! – отшутился Михаил.
– Что ж в Москву не перебрались?
– Так случилось. Обстоятельства.
– Зря. Я бы вас приютила!
– Не сомневаюсь, Елена Александровна, но я в приймах жить не привык.
– Мы же родственники! – укоризненно сказала госпожа генеральша, отпивая из стакана, наполненного кубиками льда. – Тем более что дед вас так любил!
– Я знаю, – сказал Сергеев коротко. – Собственно, я не сказал о целях приезда, а следовало бы…
– Ну что вы! Какие мелочи!
– Видите ли, Елена Александровна, мне нужно было бы встретиться кое с кем из сослуживцев дедушки, а адреса, телефоны и все прочее осталось, ну вы сами понимаете, в киевской квартире.
– Это ужасно, – сказала Рысина, – я вас понимаю! Остаться без связей – врагу не пожелаешь.
– Я рад, что вы меня понимаете, – сказал Сергеев.
– Понимаю, но помочь не могу.
Сергеев не стал ничего спрашивать вслух, только смотрел вопросительно.
– Дело в том, Миша, что после того, как Александр Трофимович скончался, у нас в доме три дня работали его сослуживцы. Догадываетесь почему?
– Вывозили архив?
Елена Александровна кивнула и растянула губы в механической улыбке.
– Угадали, Миша. Все, до последней бумажки. Записные книжки, черновики мемуаров, блокноты, все записи, вплоть до финансовых.
– И личный сейф?
– И личный сейф, – подтвердила она.
– И… Это все?
– Если вы имеете в виду…
– Да.
– И его тоже. Миша, там же не дилетанты сидят. Коллеги. У меня отношения с друзьями Александра Трофимовича не сложились. Поколения разные. Их почти никого и не осталось. Возраст.
– Значит, я приехал зря.
Она пожала полными плечами.
– Не знаю. Наверное. Но хоть повидались. Знаешь, – неожиданно перейдя на "ты", сказала она, – ты выглядишь неплохо. Похудел. Значительно лучше, чем на похоронах. Мы же последний раз виделись на похоронах?
– Точно, – сказал Михаил. – На похоронах.
– Гораздо лучше, – повторила Рысина. – Свежее. У вас там, в Донецке, наверное, воздух хороший. А тут – Москва! Все засрали своими автомобилями! Дышать нечем.
– Спасибо, – поблагодарил Сергеев. – У меня жизнь такая, что не поправишься. Очень способствует. Диета, знаете ли…
– А по какой схеме? – заинтересовалась госпожа генеральша, глядя на него в упор скучными рыбьими глазами. – По Федосову? Или протеиновая?
– По Книппе, – соврал Михаил, не отводя взгляда. – Елена Александровна, а что, никто не звонит и не заходит?
– Книппе? Надо будет запомнить, – сказала Рысина. – А кому заходить, Миша? Вы не забыли о том, какая у меня с вашим дедом была разница в возрасте? Он умер одним из последних – остальные вымерли раньше, как бронтозавры. На похоронах даже крышку гроба несли по разнарядке из Конторы. Те, кто присутствовали, из сослуживцев по прежним годам, я имею в виду, и ее поднять бы не смогли!
– Жаль, – сказал Сергеев. – Я на вас очень надеялся.
– Неужели ни одного телефона не помните? – спросила она с недоверием. – Неужели все пропало?
Естественно, все, что надо, Сергеев хранил в памяти, но воспользоваться ящиками и "консервированными" явками значило затянуть процесс надолго – пока информация докатится до нужного человека, отстоящего в нескольких световых годах от активного конца цепочки, пока человек поймет, кто стучится в притрушенное пылью окошко. Пока проверят, тот ли стучится…
В том, что его никто не ждет, Сергеев отдавал себе отчет целиком и полностью. Через нынешнее начальство, читай – через подчиненных когда-то деду сотрудников, путь был прямее и короче. Сергеев знал, что рано или поздно с ним выйдут на связь, и для того, чтобы это организовать, у него все было. Но ускорить события он не мог, а "бабушка", имей она контакты, могла. Вот почему Рысиной о наличии у него запасного варианта знать было необязательно.
– Не помню, – он произнес это с грустью в голосе и пожал плечами. – Столько лет прошло.
Генеральская вдова с укоризной покачала головой.
– Ваш дед, Миша, никогда и ничего не забывал. До самой смерти. Да, он всегда говорил, что молодежь пошла не та… Еще выпьете?
– Не откажусь. Давайте я сам налью, Елена Александровна!
– Сделайте милость, Миша!
Он встал с кресла и подошел к сервировочному столу.
В его воспоминаниях последняя госпожа Рысина была дамой недалекой, слегка вульгарной и хорошими манерами не страдала. Неужели память ему изменяет? Или все-таки за прошедшие годы "бабушка" пообтесалась? Скажите на милость! И откуда все берется?
Он налил себе еще виски – давно забытый вкус – и вернулся на свое место, напротив хозяйки. Говорить было решительно не о чем. Разве только отвечать на вопросы, если у "бабушки" будет интерес их задавать.
Интерес у Елены Александровны все-таки был.
– Миша, – спросила Рысина осторожно, – а почему у вас паспорт не на ваше имя? Вы скрываетесь от кого-то?
"Маразм далек, – подумал Сергеев, – далек, как никогда. А жаль, мне не повредило бы, если бы "бабушка" была бы чуток "того". Соображает старушка. Впрочем, какая она старушка? Совсем даже не старушка. Семидесяти еще нет, почти девушка на выданье. А выглядит-то как! Если не присматриваться…"
А вслух сказал:
– Получилось так, Елена Александровна. Документы все в Киеве пропали, восстановить не смог – архивы, даже файловые версии, уничтожила вода. Регистрация в Донецке, как в России, строгая. Законы-то одни. А мне личность удостоверить нечем… В общем, – он слегка понурил голову, опасаясь переиграть, – паспорт я купил, да так и прижился под этим именем. Что уж было менять – вопросов не оберешься.
В двери позвонили.
– О! – сказала Елена Александровна с явным облегчением. – Прислуга пришла. Сейчас мы с вами, Миша, и пообедаем.
И она неспешно, как владимирский тяжеловоз, понесла свой гладкий круп в прихожую.
Сергеев подумал, что кушать ему совершенно не хочется. Сама мысль, что ему придется еще час с лишним пробыть в обществе искусственно радушной Рысиной, вызывала потерю аппетита. Он был для нее не просто незваным гостем. Он был тенью прошлого. Того прошлого, которое Елена Александровна похоронила много лет назад и наверняка успела хорошо подзабыть. Или не хотела вспоминать, что, в сущности, одно и то же. Сергеев не питал иллюзий по поводу глубоких чувств госпожи генеральши к деду, расчет был – и тщательный. Но, насколько он мог судить о деде, за будущее благополучие Елена Александровна расплатилась сполна. И это была немаленькая цена. Так что ни зла, ни неприязни к дедовой вдове Михаил не питал, и ее тщательно скрываемая неприветливость воспринималась Сергеевым как должное. Единственное, что настораживало, вернее, даже не настораживало, а вызывало тот самый ситуативный зуд, была несвойственная "бабушке" культура речи и четкость в выражении мысли. Образы, конечно, могли не совпадать, но не настолько же? Значит, где-то шла игра, вершилась подмена… Попробуйте, будучи человеком недалеким и глупым, изобразить умницу. Получится? Сомнительно. А вот наоборот – тут гораздо проще. При наличии актерского таланта, разумеется.
Сергеев покачал головой. Интересная "бабушка" получается – не "бабушка", а Сара Бернар. Или все-таки воображение разыгралось?
В прихожей бубнили голоса. Потом мимо прикрытых неплотно дверей по направлению к кухне скользнул силуэт.
Сергеев устроился в кресле поудобнее и с удовольствием закурил. Судя по тому, с каким "вниманием" беседовала с ним Рысина, она в гостиную вернется вряд ли – скорее уж станет в помощь кухарке картошку чистить или овощи мыть.
Но Сергеев ошибся. "Бабушка" появилась в дверях, уже сменив фривольный халат на достаточно строгий домашний костюм, в чулках и туфлях на удобном низком каблуке.
Она налила себе и Михаилу еще по одной порции выпивки, уселась на прежнее место и, поставив стакан на столик, с ловкостью фокусника извлекла из-под пиджачка плоский никелированный пистолетик.
Сергеев даже обалдел в первый момент. Удивился настолько, что рефлексы, которые должны были сработать еще до того, как ствол появился на свет божий, до сих пор пораженно хлопали глазами и чесали в затылке.
Ай да госпожа генеральша! Ай да "бабушка" – жена дедушки! Достойная супруга, нечего сказать.
Госпожа Рысина пистолет на "внука" наставлять не стала – то ли из гуманистических соображений, то ли по глупости, а не исключено, что по двум причинам сразу. А могла, конечно, и не догадываться, насколько Сергеев опасен в такой вот ситуации.
Просто, обозначив движение, выложила старый, почти антикварный браунинг на столик, направив пистолет на развалившегося в кресле Михаила. Пистолетик, несмотря на размер, был не игрушечный. С расстояния в пять метров (а пяти метров между ними не было, было меньше) да пулями с мягкой головкой можно было и слона "уделать", не то что близкого родственника, сидящего напротив, с коленками, задранными выше головы.
Михаил улыбнулся, причем вполне искренне, и вопросительно поднял бровь. Рысина тоже улыбнулась в ответ своей фарфоровой улыбкой и сказала дружелюбно:
– Вы, Миша, внимания не обращайте, это так, на всякий случай.
– Господь с вами, Елена Александровна, – сказал Сергеев с обидой в голосе, – какой такой случай? Я что, вас ограбить или убить собирался? Или, не дай бог, изнасиловать?
Рысина рассмеялась. А вот смех у нее, отметил он, был, как в молодости, неприятный, визгливый, с какими-то подхрюкиваниями.
В комнату из прихожей вошли два молодца, одинаковых с лица. Грамотно вошли, можно сказать, материализовались. Хорошие, но не очень дорогие костюмы, черные туфли, каменные выражения на гладко выбритых мордасах. Для профессионалов они были недостаточно дружелюбны – те могли позволить себе улыбку. Но на новичков-дилетантов тоже походили мало. То, что ребята не были "бабушкиным" секьюрити, Сергеев уловил сразу.
– Спокойно, – сказал он, демонстрируя стакан в одной руке, и пустую ладонь второй, – я без оружия, ребята! Так что не надо резвиться!
Сказать честно, при великой надобности, он бы уделал и этих двух, и старушку с браунингом за несколько секунд, даже из этого дурацкого, неудобного кресла, но необходимости в этом не было – чего зря людям жизнь портить?
– Вы, Миша, не обижайтесь, ничего личного, – сказала Рысина, – всего-навсего исполняю инструкции.
– На внука, почти родного, – с упреком проговорил Сергеев, – я ж к вам, бабушка, со всей душой! Что ж вы, совсем стыд потеряли, старая женщина?
В ответ на последний эпитет Рысина поменялась в лице и явно испытала сильнейшее желание пристрелить родственничка. Или, по крайней мере, прострелить ему какую-то из конечностей.
"Перебор, – подумал Сергеев, наблюдая, как звереет госпожа генеральша, – как бы морду не исцарапала!"
– А вы, что стоите, архаровцы? Мне что, за вами следовать? Или здесь беседовать будем?
– К стене стань, остряк! – отозвался один из молодцев, светловолосый, с поломанными ушами, не вынимая правую руку из-за обшлага. – Ноги на ширине плеч, руки на стену!
Пушки они не доставали – самоуверенные ребята. Мельчает Контора. "Да, были люди в наше время, не то что нынешнее племя… Богатыри – не вы!"
Сергеев нехотя встал, поставил стакан на столик, посмотрел на троицу с любопытством и стал у стены, как просили.
– Ноги дальше! – приказал светловолосый.
Михаил подчинился. Не было у него желания и особенного азарта устраивать показательные выступления. Пусть обыщут. Все-таки коллеги как-никак. С собой ничего такого нет. Деньги, нормальные документы, если не копать глубоко. Оружия никакого – даже пилочки для ногтей нет. И по впечатлению первому, хоть оно и бывает обманчиво, его обижать пока не собираются. Явно на беседу повезут. Только вот – с кем?
Ах, "бабушка", "бабушка"… Неужели нельзя было мирно, по-родственному? Пистолеты, громилы какие-то неловкие – из России с любовью. Сергеев вспомнил киношную Розу Клебб и невольно расплылся в улыбке.
Знала б Елена Александровна, кто пришел ему на ум, – выстрелила б наверняка. Странная все-таки штука, ассоциации.
Светловолосый обхлопал его по бокам, проверил предплечья и лодыжки, провел между лопаток своей широкой ладонью, как утюгом, и отошел.
– Что в карманах – на стол! – приказал он, нахмурясь еще больше.
"Наверное, для устрашения", – подумал Сергеев, вынимая из пиджака его содержимое.
Паспорт и бумажник перекочевали в руки второму бодигарду: высокому, с бритым черепом и неожиданно маленьким подбородком и носом. Даже не носом, носиком, на массивном, как чугунная сковорода, лице.
– Значит, Касаткин, Петр Константинович, уроженец Сыктывкара. Прописка донецкая, – сказал он с вопросительными интонациями в голосе. – Так?