Он мог с точностью до дня сказать, сколько прошло с того самого момента, как Плотникова, там, на лестнице, прикоснулась прохладными губами к его лбу прощальным поцелуем. Триста девяносто семь дней. Можно было бы сказать и с точностью до минут, но Сергеев не стал этого делать. Триста девяносто семь дней со дня ухода Плотниковой и второго пришествия Мангуста. Только триста девяносто семь дней.
– Давай-ка возьмем тебе чизкейк, – сказал он Маринке и усмехнулся, но не вымученно, хотя это стоило ему усилий, а тепло. – А там, глядишь, и я не выдержу и сам съем кусочек с тобой за компанию. Хорошо?
Маринка кивнула и улыбнулась ему в ответ.
Викиной улыбкой.
– Его надо эвакуировать отсюда, – сказал Сергеев. – Можете мне верить, а можете – нет, но… Если его не доставить на Большую землю – эта зима может стать для нас тяжелой.
– На что ты рассчитывал? – спросил Красавицкий.
Глаза у него были красные, усталые. Тимур не выспался и стало особенно заметно, как он постарел и сдал за последние полгода.
Они сидели в холле на первом этаже, у камина, собранного из старого огнеупорного кирпича кем-то из здешних умельцев. За окнами крутилась настоящая вьюга, ставшая достаточно частой для этих мест, и швыряла в стекла хлопьями снега, а в комнате было тепло, по-настоящему тепло, так, что в ботинках не усидишь.
Сергеев мучаться не стал, тем более что поменял носки вечером, и, сняв "берцы", сидел, с удовольствием шевеля пальцами ног.
Молчун последовал его примеру незамедлительно.
– Рассчитывал я на то, – отозвался Сергеев, – что наш подопечный в крайнем случае сумеет себя защитить. Был у него, знаете ли, некоторый специфический опыт.
Говорова посмотрела на Михаила с сомнением.
– И не сомневайся, – подтвердил он. – Если бы ты знала, сколько народу этот бледный вьюноша обидел до смерти, – удивлению не было бы предела.
– Ну, предположим, – согласился Красавицкий, ухватив стакан в подстаканнике, полный горячим чаем, за красиво гнутую ручку подстаканника.
Красавицкий обожал старинные штучки, и близкие ему люди, знавшие об этой слабости Тимура, тащили ему в подарок разные антикварные безделки, найденные в развалинах. Этот самый подстаканник из черненого серебра нашел и подарил ему сам Сергеев.
– Предположим, ты прав, и этот парень – натуральный монстр. Рельсы руками гнет, арматуру в узлы вяжет. Взглядом убивает, что твой василиск! Монстр, убивец, супермен! Но он же не идиот? Сколько отсюда до ближайшей границы? Верст 150 будет?
– Поменьше, – задумчиво произнес Сергеев. – Но все равно неблизко. И места, надо заметить, поганые: что на Запад сунься, что на Восток…
– Ну, если судить по его внешности, на Запад он не пойдет. Восток ему ближе, – усмехнулся Красавицкий невесело. – И ты хочешь сказать, что, назначив тебе рандеву здесь, в Днепре, он собирался пехом чесать до восточной границы? По поганым местам и больше ста километров? Не верю! У него что, постоянное "окно" на Востоке?
Судя по тому, кто Сергеева с Али-Бабой в свое время познакомил, у араба на Востоке было не окно, а целые ворота. Но говорить об этом вслух, даже в своей компании, было неправильно. Можно, конечно, но все-таки неправильно. Мало ли кто может прознать про "дырку" в границе?
Не то чтобы он не доверял Красавицкому и компании, наоборот, этим людям Сергеев верил безоговорочно. Но в Госпитале крутилось большое количество временных постояльцев и просто гостей. Упоминание, услышанное вскользь слово, случайно брошенная фраза…
То, что знают двое, знает и свинья.
Сергееву не улыбалось столкнуться с отрядом доблестных ооновцев, высланных для "прекращения незаконной деятельности преступной группы". Особенно на "окне" во время пересечения грузом границы. Стрелять "белые каски" начинали раньше, чем пугались, и конечно же раньше, чем видели цель.
– "Окно" на Востоке? Возможно, – уклончиво ответил Михаил. – Я бы не стал этого утверждать. Но то, что у него был план быстрой эвакуации, тут, ты, Тимур, прав на все сто. Был. Но вот остался ли?
Молчун посмотрел на Сергеева с нескрываемой иронией, наморщил свой курносый нос и снова пошевелил пальцами ног. Михаил заметил, что один носок у него сильно протерся – выглядело это так, словно на синей и гладкой махровой поверхности появился лишай. Сквозь нитяную решетку проглядывала кожа ступни.
– А чего, собственно, гадать? – спросил Гринберг. – Проснется и поговорим. По душам.
Он не картавил, он грассировал. От этого его речь приобретала этакий лоск, словно Эдуард Аркадьевич был не здешний до мозга костей, а некая пришлая знаменитость, забредшая в гости.
Внешность Гринберга изяществу речи не соответствовала. Был Эдик приземист, коренаст, с широкой мужицкой костью и розовой, как задница новорожденного, лысиной, окруженной венчиком волос, похожих цветом на грязную вату. В короткопалых руках он крутил коптящую самокрутку и от едкого, как иприт, дыма щурил свои маленькие круглые глазки, накрытые сверху, словно крышками, неожиданно густыми, иссиня-черными бровями. Но самой яркой деталью его внешности были уши – огромные, розовые, прозрачные на свету, так и казалось, что Гринберг ими сейчас захлопает.
– Я же объяснил, – пояснил Сергеев терпеливо, – сложность не в том, чтобы поговорить с ним и получить какое-то там признание в тайных грехах и недостойных связях. Он, поверьте, не дурак и быстро сориентируется по обстоятельствам. Скажет все, что надо. А что не надо – не скажет! И ничего ты с этим не сделаешь. Профессия у него такая – молчать, когда спрашивают. Сложно будет другое… Например, доставить его к точке рандеву. Полагаю, что почти невозможно. Идти же он не сможет?
Похожий на сломанный вопросительный знак Боря Головко почему-то замотал головой первым, а остальные врачи присоединились к нему секундой позднее.
– Понятно, – вздохнул Михаил. – А был ли в его рюкзачке спутниковый телефон?
Теперь головой закачал Молчун.
– Значит, не было. Ни отменить, ни перенести встречу без него нельзя. Те двое, что с ним были, нашлись?
– Их не видели. – Красавицкий устало потер висок. – Этот твой знакомец вывалился прямо на южную заставу. Как его ребята с перепугу не исполосовали из автоматов – загадка. Говорят, прыгал, как кенгуру, только на одной ноге… И хрипел. В надвинутой "омоновке", одни глаза, выпученные наружу. Он вообще ни слова не мог сказать…
Сергеев представил себе прыгающего по грудам битого кирпича и бетонной крошки Али-Бабу. Бесстрашного Али-Бабу, грозу неверных, человека, за голову которого некоторые спецслужбы готовы были бы по сей день заплатить сумасшедшие деньги, скачущего тушканчиком к спасительным кострам. Вообразил себе его раненым, с выпученными глазами и отнявшимся от страха голосом…
Зрелище получалось грустное донельзя. При всем своем бурном воображении Сергеев не мог представить, что могло так напугать его таинственного партнера-араба.
– Кто-то из ребят, – продолжил Красавицкий, – даже пальнул, но, к счастью, мимо. Этот твой Али-Баба шкандыбает, кровища из ноги хлещет. Старший дозора сообразил, что надо помочь человеку, кинулся навстречу, подхватили в четыре руки. И тут из темноты прилетело. Повезло, что в плечо. Попали бы в шею или ближе к позвоночнику – можно было бы не оперировать.
– Мне высказать свои предположения? По поводу того, кто, вероятнее всего, это все сделал? – спросил Михаил, внимательно глядя на Головко. – Или всем и так ясно?
Борис Иванович встретился с Сергеевым глазами и потупил взгляд.
– Ну, – вступилась за Головко Говорова, положив руку ему на плечо, – тут Борю упрекать нечего. Такого и в дурном сне нельзя было предположить.
– А я и не упрекаю, – возразил Сергеев. – Я просто спросил, всем ли все ясно? Мне, например, все.
– Брось, Миша, – Тимур пожал плечами и с неудовольствием проследил за тем, как Ирина Константиновна закуривает очередную, уже и не вспомнить какую по счету, сигарету. – Что будем делать?
– Не знаю. И не смотри на меня так, Тимур! Я действительно не знаю, что делать! Идти ловить этот детский сад с автоматами? Так времени у меня на это нет! Ты же понимаешь, что от того, попадет или не попадет Али-Баба к своим, зависит, сколько ты человек похоронишь этой зимой. И не только ты. Поэтому все остальное побоку!
– Если на него так много завязано, так прости, Миша дорогой, какого хера ты его сюда пустил? – спросила Говорова своим густым контральто.
Но это была уже не гранд-дама, а та самая портовая шлюха со стилетом, которая, если честно говорить, всегда нравилась Сергееву гораздо больше сдержанной и величественной матроны, коей Говорова была большую половину суток.
– Сидел бы твой Али-Баба себе тихо в Донецке или Москве, дожидался бы тебя спокойненько. Или он решил попробовать – чугунные у него яйца или нет? Так я бы ему и без приключений сказала, что они у него не железные. Я железных отродясь не видела.
"А ведь действительно почему? Почему Али-Баба полез в самое пекло? – подумал Сергеев в легком замешательстве. – Вот же заморочил голову при первом разговоре! Что не для моего удобства полез, так это точно! А что если для того, чтобы полностью обрубить концы? Уже теплее! Возможно, конечно. Но маловероятно. Ему еще нужно вывезти основную часть бериллия, и концы можно будет рубить только тогда, когда вертолеты пересекут границу Ничьей Земли, никак не ранее.
С другой стороны, зачем рубить концы после завершения операции? Что это даст? Полностью "зачиститься" уже не получится, слишком много осведомленного народа окажется за пределами досягаемости, а вот натворит Али-Баба здесь чего-то не того – пиши пропало! Путь к возвращению за оставшимся материалом будет закрыт навсегда. Нелогично? Да, нелогично! Но остается вопрос… Что тогда ему нужно? Для чего он пошел на такой неоправданный риск? Ну уж никак не для проверки собственных яиц на крутость! Он хитрый и опытный. Он привык выживать. Ему на внешнюю сторону вопроса плевать! Он, если надо, ляжет лицом в дерьмо и будет лежать часами, не морщась и не дыша! Да он с его связями и "крышами" близко к приграничью подходить не должен, не то что нырять с головой в этот омут!
Единственная разумная версия: Али-Баба не хотел, чтобы передача контейнера состоялась в Москве или в контролируемой Империей Восточной Республике. Почему? Только с одной целью – запутать следы, а это означает, что он не верит Истомину. Я для него не опасен, более того, полезен как окультуренный абориген. Я для него таскаю каштаны из огня, причем своими руками таскаю. Истомин в этой истории – только посредник. Истомин – это человек Али-Бабы, который думает, что Али-Баба – его человек. Вот такой оксюморон выходит! Но не исключено, что все значительно сложнее. И намного. Например, если допустить, что Истомин Али-Бабу "работает"? И, чего уж скромничать, зная, что из себя представляла и представляет Контора, можно в принципе допустить и то, что Константин Олегович "работает" нас обоих. И тихо посмеивается в усы…
Тогда…
Тогда все становится на свои места. При всей абсурдности такого допущения, пусть унизительного для собственного самолюбия, но достаточно достоверно выглядящего, картина в этом раскладе приобретает стройность. Невиданную ранее стройность.
Итак… Что мы видим?
Али-Баба входит в Зону под патронатом Истомина: "окно" на вход – это обязательства Кости, которые ему выполнить – как два пальца об асфальт. Один звонок. Что там наплел ему при договоре наш светский мусульманин, какими аргументами обложился – тайна великая есть. "Съел" Константин Олегович эти сказки, и слава богу! Меня это не интересует. Крепко, видать, не доверяет ему Али-Баба, если решил рискнуть жизнью и здоровьем, только чтобы замаскировать вывоз контейнера. Кидать Костю – это тебе не шутка".
Сергеев вспомнил Истомина во время их последней встречи в "Камелоте".
Слегка обрюзгшего Костю. Костю располневшего. Костю, уплетающего сочащуюся соком баранину под гранатовым соусом. Костю с благодушным, чтобы не сказать с простоватым выражением лица.
"Молодец! Старая школа. Почти убедил. Но меня, а не Али-Бабу. Были догадки у этого смуглокожего хитреца, были!"
Операция, по мнению Сергеева, могла протекать так. Али-Баба пересекает границу Ничьей Земли, получает от Сергеева контейнер с образцами бериллиевого порошка и после положительного результата экспертизы начинает перевозить медикаменты и оборудование в Зону.
Одновременно они с Истоминым готовят вертолет для вывоза остального груза и пару "вертушек" прикрытия. Михаил выводит их на цель, осуществляет погрузку и…
Вот тут вариантов могло быть несколько.
Первый – их не выпустят из Зоны и устроят или показательный захват, или показательный расстрел, тут хрен редьки не слаще.
Второй вариант – захват груза и группы в точке встречи, то есть в любой удобной точке вне Зоны совместного влияния. Тут уже возможен только захват, потому что расстреливать в населенных местах "вертушку", полную бериллиевого порошка – чистое безумие.
Пока другой версии не было, стоило придерживаться этой. Тем более что все происходящее укладывалось в нее с пугающей достоверностью.
Сергеев прервал размышления и вернулся в разговор еще до того, как Говорова заметила, что он отвлекся.
– Что толку обсуждать? – спросил Сергеев и, откинувшись на спинку стула, продолжил: – Али-Баба уже здесь. И то, что мы поймем его скрытые мотивы, ничего нам не даст. Вот он, факт – лежит в соседней комнате, весь в дырочку. Хорошо еще, что живой. И задача у меня крайне простая – сделать так, чтобы он из Зоны выбрался. А уж потом, если будет возможность, я его расспрошу, зачем он сюда полез.
Молчун задрал голову так, что затылок почти коснулся лопаток, и сложил ладонь лодочкой. А потом хитро улыбнулся Сергееву и подмигнул. Такое обилие эмоций на обычно бесстрастной физиономии юноши могло бы удивить незнакомого человека, но не Михаила, научившегося понимать Молчуна по взгляду или скупому жесту.
Молчун был очень доволен осенившей его мыслью. Он был уверен, что нашел выход из ситуации. Оставалось только понять, какая гениальная идея пришла на ум паренька.
– Самолет? – спросил Сергеев осторожно.
Молчун покачал головой и повторил жест.
– Лодка? – сказала Говорова. – Какая лодка? Лед уже стал, по Днепру не пройти.
Молчун внимательно посмотрел на Сергеева и помахал руками, как крыльями.
– Птицы? – это опять Говорова, похоже увлекшаяся игрой в вопросы и ответы. – Самолет?
– Летать? – подхватил Тимур.
Молчун кивнул.
– Летающая лодка? – переспросил Сергеев. – Молчун, ты имеешь в виду то, что мы нашли весной?
Опять утвердительный кивок.
– Вы нашли летающую лодку? Гидросамолет, что ли? – удивился Гринберг.
Но ответа не получил.
– Молодец, Молчун, – произнес Михаил с уважением в голосе. – Классная идея. Есть, конечно, сложности, но идея – закачаешься.
Находку они сделали чисто случайно.
Само здание снесло водой во время Потопа. Снесло – как бритвой срезало. Судя по фундаменту, здание было приземистым параллелепипедом из стекла и бетона. Ступени, ведущие в подвал, искрошило дождями, льдом и прорастающей жесткой травой. Когда-то покрытые кафелем стены теперь зияли серыми цементными пятнами, из которых, словно волосы из ноздрей, торчали пучки ржавой арматуры. Сам подвал был забит мусором почти на две трети. Двери в глубине еще можно было рассмотреть, а вот подобраться к ним без бульдозера не представлялось возможным. По завалу уже ползли мох и дурно пахнущая плесень.
"Хорошие признаки теплой ранней весны, – подумал Сергеев, перебираясь через остатки какой-то металлоконструкции, перекрученной до неузнаваемости. – Плесень и мох".
Раньше эта пора определялась по розовым "свечкам" цветущих каштанов, по появляющимся на тротуарах столикам многочисленных летних кафе, по летним легким платьям, вьющимся вокруг женских бедер, по аромату цветущих акаций и шумным весенним дождям, отмывающим город от последних следов зимней слякоти.
Теперь же – по острым обломкам бетона, пластиковому и металлическому мусору, погнившим деревяшкам полз мох. И это возвещало, что лето уже близко.
Здесь, в развалинах, молодые деревца уже начали пробивать себе путь сквозь искореженный асфальт и кое-где даже виднелась трава. Лет через двадцать здесь будет лес. Еще через двадцать развалины полностью скроются под ковром растений. А через сто? Вспомнит ли кто-нибудь, что здесь был город? Будет ли кому вспоминать?
Когда они с Молчуном свернули влево, дорогу им перебежала огромная коричневая крыса размером с хорошую ондатру. Наглое рыжее животное даже не бежало, шествовало неторопливо, волоча по земле голый серо-розовый хвост. Молчун потянулся было к автомату, но передумал. Не захотел тратить патрон. Таких мишеней на день попадалось по полторы сотни, а ночью счет шел на тысячи тысяч. Не то что коты, даже собаки избегали забредать в брошенные города. Бывшим жильем людей теперь владели крысы и тараканы.
Тараканы шуршали в развалинах с весны до поздней осени, а с первыми морозами исчезали куда-то. Мороз должен был бы их убить, но не убивал. Они благополучно зимовали в своих подземных убежищах, обогреваясь теплом гниющей органики, и с первым солнцем их черно-коричневое племя опять появлялось наверху.
Крыса, переваливаясь, как борец сумо, перебралась через вросшую в обломки трубу, проржавевшую почти до прозрачности, и с грохотом съехала с кучи мусора на животе.
– Осторожно, – сказал Сергеев Молчуну. – Видишь, как просела земля?
Земля впереди действительно просела, и под пластами сорванного асфальта вполне могла оказаться "булька". Они миновали опасный участок, прижимаясь спиной к фундаментным блокам, словно прошлись по карнизу над пропастью.
С обратной стороны остатков здания оказались ворота. Краска с них давно уже слезла напрочь, металл покрылся густой ржавчиной, осыпающейся от прикосновения. А в массивных "ушках" виднелся замок, заросший рыжим налетом.
Молчун осмотрел ворота, замок и достал из подсумка гранату. Решение, конечно, отдавало радикализмом, но без электропилы справиться с преградой не представлялось возможным. Такое прикладом не сшибешь, тут и думать нечего.
Гранату Молчун закрепил на "ушках" несколькими витками скотча. Сергеев пропустил через кольцо леску, и они отправились за угол, чтобы не попасть под осколки. На краю мусорной насыпи, как на бруствере, сидела давнишняя крыса, внимательно разглядывая незваных гостей глазами-бусинками с безопасного расстояния.
Взрыв прозвучал глухо, и его эхо утонуло в развалинах.
Крыса, сохраняя ледяное спокойствие, повела усами и с интересом поднялась на задние лапы, словно хотела все получше рассмотреть.
Замок почти не пострадал – так и свисал бурым булыжником, зато "ухо" от одной из створок оторвало напрочь. Взрывная волна чуть покорежила ворота, согнув петли слева, и створка приоткрылась с душераздирающим всхлипом.
Они с осторожностью проскользнули вовнутрь.