– Иди в дружину, тебя вроде привечает Скворец. С ним говори, в десятках сегодня недобор, глядишь, возьмут стажёром. Хотя бы на время. Вернёшься в Новгород, а там как повезёт. Да ты парень хваткий, не пропадёшь. Для тех, кто не тушуется, в Великом Новгороде каждый день шанс выпадает жизнь изменить. К лучшему или к худшему, но шанс есть.
За забором послышались голоса. Михан подскочил как ужаленный, но то были свои. Ратники возвращались с гулянки.
Глава пятнадцатая,
в которой Щавель отправляется на охоту
Городская стража, заявившаяся поутру, была встречена злобным окриком засевшего на фишке Михана со второго этажа.
– Стой, кто идёт?! – рявкнул парень со всем усердием.
Городовые буксанули, приобалдев от разгромленного постоялого двора с забаррикадированными окнами и насаженной на кол головой со снесённой макушкой.
Щавель принял делегацию в растерзанной трапезной. Раненых перенесли наверх, и остались только трупы, разложенные вдоль стен, новгородцы у одной, "медвежата", сваленные друг на друга, у противоположной. В дальнем углу обосновался Лузга. Он разложил на столе амуницию стрелков и чистил ружья. "Медвежата" привезли кремнёвые кавалерийские мушкетоны, новенькие, с лакированными светлыми ложами и блестящими стальными частями. Лузга блаженствовал – был сыт и при своём законном деле. Сноровисто шурудя шомполом, он даже негромко напевал под нос. При виде поющего ружейного мастера посреди штабелей трупов городовых продрал мороз. К разговору спустился Карп и подтянулся из кухни Сверчок с парой дружинников из уцелевших.
– У вас война с Осташковом? – осведомился Щавель, не вставая со скамьи. Недостойно было лихославльскому воинству, испугавшееся предотвратить стычку на своей охраняемой территории, получать от боярина знаки уважения.
– У нас со всеми мир, мы под светлейшим князем новгородским ходим, – начальник городской стражи знал, с кем разговаривает, держался почтительно и подобострастно. – Не могу знать, зачем селигерских к нам занесло, но есть версия. Беда у нас, боярин…
– Они на Ивановом дворе на постой должны были встать. Где они сейчас?
– Нет их там, проверяли. Они после злодейства своего умелись по дороге на Поршинец, на Москву. Беда случилась, кто-то ночью взломал укрывище и разбудил Даздраперму Бандурину. Нынешнее полнолуние единственное в году, когда такое было возможно. Есть версия, что это дело рук проклятых "медвежат", для того они прибыли в Лихославль, а на вас напали до кучи, потому что случай представился.
– Не уберегли, – обронил Щавель, словно булыжник на лоб начальника стражи обрушил, у того аж колени подогнулись. – Зачем вы тут приставлены, пьяных обирать?
– Виноват, боярин.
– Ни защитить, ни покараулить, – отмерил Щавель, отчего городовые единовременно припомнили голову на колу. – Больница работает? Гони телеги, есть нужда в медицинской помощи. Убитых похоронить, Карп! Наших на кладбище, "медвежат" возле укрывища, как последних москвичей.
Когда городовые утекли исполнять приказание, Щавель оживился:
– Кто из твоих с огнестрелом обращаться умеет?
– Все умеют, – рассудительно ответил повидавший службу десятник. – Скворец метко стреляет, Храп сноровист в этом деле, что касается дульнозарядного. С калашей-то все палить горазды.
– Зови сюда Храпа, Скворца, Ерша, – решил использовать сработавшуюся пару дружинников старый командир. – Моих оболтусов тоже. Лузга, ты дочистил там? С нами поедешь.
– Хочешь "медвежат" достать? – спросил Сверчок.
– Они не спали, не ели, среди них раненые. Они далеко не уйдут. Догоним и поубавим их количество.
– Наши тоже не спали и не ели.
– Вчера дрыхли и жрали, пока хватит.
Сверчок поднялся бодрить личный состав, но спросил из гордости:
– Я бы с тобой поехал.
– Ты в больнице сиди, лечись. Отправь гонца с рапортом в Новгород и жди, когда Литвин подойдёт. Если к тому времени от нас не будет вестей, пусть немедленно выступает на розыски. На этом дворе вам больше нечего делать и так всю прислугу распугали. На больнице оборону занимайте, смотрите там, не проспите "медвежат". С одного раза селигерские могут не уняться, будут ещё мстить за ростовщика. Привлекай местную стражу караульную службу нести. Если что, сажай всех косячников в яму, а там князь рассудит.
– Так точно, – ответил Сверчок. – Всё будет по Уставу. Но ты возвращайся, боярин.
– Всяко может быть, на охоту едем.
* * *
– Вот твой шанс, не мешкай, действуй, – шепнул бард, когда Михан выходил из номера. – Со Скворцом будешь рука об руку, улучи удобный случай и поговори с ним о дружине. Скворец сейчас на повышение пойдёт. Пока ты рядом с ним внизу, цепляйся, будь как репей. Потом поздно может оказаться. Если за гриву не ухватил, то и за хвост не удержишься.
Щавель построил отряд у конюшни, окинул цепким взором.
– Работать сможешь? – спросил он Храпа. – Как твой бок?
– Смогу, – вскинул бородёнку плешивый ратник. – Рёбра не помеха, заживут.
Ёрш, разбивший до синевы левую руку, в вопросах не нуждался. Сразу было ясно – годен и рвётся в бой.
– "Медвежат" было полсотни. Из них три десятки атаковали нас и понесли потери в шестнадцать человек. Две десятки ошивались где-то в окрестностях, потрошили склеп на окраине и ушли в сторону Москвы, возможно, соединились с остатками нападавших, – обрисовал Щавель обстановку. – Наша задача догнать их, обстрелять и отойти. Затем произвести доразведку, снова обстрелять. У нас три ружья, обрез и два лука, у "медвежат" – два ствола. У нас превосходство в огневой мощи, у противника в численности. Надо осаживать их и удерживать до подхода подкрепления из Великого Новгорода. Задача ясна?
– Так точно, – дружно ответили ратники.
– Полчаса на сборы, посрать, перекурить, получить оружие. Разойдись! Парни, переобувайте берцы на старые сапоги. Ходить вам придётся много, а бегать тихо.
– А кони? – спросил Михан.
– Это у них будут кони и дорога, у нас – ноги и лес. Будешь прикрывать нас с Жёлудем. Если повезёт, получишь ружьё.
Михан загорелся. Щёки стали под цвет головного платка, грудь выгнулась колесом. Щавель тоже заметно оттаял, как всегда с ним случалось перед охотой, которых Жёлудь мог припомнить с детства немало. Но если раньше молодой лучник принимал в них участие только на подхвате – сготовь еду да обери трупы, – то теперь ему предстояло выйти на бой с хорошо обученным воинством.
– Я новый лук возьму? – спросил он.
– Бери, будешь издалека бить, – разрешил Щавель и, подождав, пока остальные уйдут, сказал: – Держись со мной рядом, не отходи, один не суйся, не геройствуй. Здесь братьев нет, никто тебя не спасёт. Подкрались, обстреляли и скрылись, пока погоню за нами не снарядили. Сидор с собой возьми, тул с запасными стрелами и не забудь покормить Хранителя.
Жёлудь подошёл к делу обстоятельно. Вскрыл корзины, опломбированные печатью новгородского арсенала, из одной, побольше, вытащил тул с осадными стрелами, из другой – тул со стрелами покороче, для отца. Казённый тул был цилиндром из вощёной холстины, с дном из бересты, натянутой на ивовые кольца, чтобы не помять оперение. Устье тула затягивалось шнурком и, распущенное, отгибалось наружу. В него влезало две дюжины стрел, тогда как в колчан умещалась дюжина.
Коней оседлали быстрых, самых лучших. Когда выезжали, возле двора у больничных телег начинали толпиться зеваки, взирая на разрушения и ведя пересуды. Такого на их памяти ещё не случалось.
– Чего уставились? – гаркнул на них Храп. – Своих дел нет? Живо за работу!
Сиволапые бурчали, но расходились, только чтобы дать проезд верховым. Как плетью обуха, так словом не перешибёшь глубинного обывательского любопытства.
– А ты скандальный мужичонка, – Лузга дал шенкеля каурому Фёдорову жеребцу и присоседился к плешивому ратнику. – Тебя в детстве, наверное, лупили как сидорову козу за вздорный нрав? Тебя за что Храпом прозвали?
– Мать назвала. Я орал громко, – засмеялся Храп и перекосился на больной бок. – К чёрту тебя, Лузга, уморишь!
По улицам прошли быстрым шагом, за городом пустили рысью. От былой допиндецовой насыпи почти ничего не осталось, тракт проложили севернее, в обход проклятых земель, и дорога на Москву превратилась в унылый просёлок, почти не разъезженный телегами. Он был изрыт коваными копытами, множеством следов. Через три километра нашёлся перекрёсток, с которого можно было уйти на Торжок, но селигерские проследовали мимо. "Куда же они гонят?" – забеспокоился Щавель. В Поршинце мужики поведали, что на рассвете через деревню прошёл отряд. Многие ехали как раненые, и было много коней с пустыми сёдлами.
– В Москву рвутся, – озвучил Щавель свои самые мрачные догадки. – Там вся сила манагерская. "Медвежата" освободили Бандурину и сопровождают в Кремль. Когда она сядет на трон, Орда нам добрым соседом покажется. Тут и конец Святой Руси.
И хотя поршинцы не приметили бабы в отряде, охотников будто ледяной водой окатило. Немедля пустились вдогон почётному конвою, горя желанием осадить воцарение эффективной мрази. В версте от деревни их ждал, однако, сюрприз. Конские следы уходили с просёлка вправо на заросшую лесную дорогу. Щавель спешился, осмотрел развилку. Все как есть свернули в лес, ни один не поехал прямо. "Или в Осташков её повезли? – засомневался Щавель. – Совсем с глузду съехал Медвепут Одноросович, для чего возжелал Даздраперму Бандурину? Куда с ней тягаться, эта тварь его разом схрумкает и кепку выплюнет". Опустился ничком, приложил ухо к земле, но топота коней не услышал. "Вот почему они не пошли по нормальной дороге, решили отсидеться в лесу, – улыбнулся про себя старый командир. – Заберутся на версту, выберут поляну и будут отдыхать".
– Возможно, встали на днёвку, – Щавель взял коня под уздцы, повёл в лес. Охотники последовали за ним.
– Не шуметь, – приказал командир. – Они могут быть близко. Зашли за деревню и заныкались. У них раненые, да и весь прошлый день с этой ночью колбасились, "медвежатам" отдых нужен.
Просёлок скрылся за густым ольховником, начался соснячок, но какой-то странный. Иногда возле обочины высилась могучая старая берёза, то высовывала корявые ветки яблоня. Выбрав прогалину побольше, розовеющую свечками иван-чая, старый лучник остановился, привязал коня. Мысок сапога ткнулся в кирпичи. Охотники выстроились перед ним полукольцом, замерли выжидающе, только Лузга с усмешкою скалился, и морда у него вытянулась как у волка.
– Не расслабляться, – напомнил Щавель. – Не забывать подсыпать на полки порох. Жёлудь, Михан, пойдём со мной в лес, – позвал он. – Остальным ждать здесь. Скворец старший. Если что, подавай сигнал криком совы.
– Не умею я производить крик совы, – признался Скворец.
– Тогда ори как резаный.
Щавель приладил на правый бок котомку, на левый – колчан. Жёлудь повесил на спину сидор, взял мощный греческий лук, колчан с длинными стрелами пустил вдоль левой ноги, позади ножа. Михан сунул в петлю на поясе булаву, настоящую, в дружине выданную, нацепил на руку щит, вооружился дротиками. Кольчуга, не надетая давеча легкомысленным ратником, теперь ладно сидела на сыне мясника. Михан хотел и шлемом голову покрыть, но Щавель запретил.
– В лесу главное – чуткий слух и быстрые ноги, – сказал он.
– И нюх, – добавил Жёлудь.
Лесные жители беззвучно канули в пущу. Устремились вдоль дороги, ныряя между колючими лапами, прислушиваясь и принюхиваясь. Начался ельник. Стало тихо и мрачно, как на кладбище. Гумозная, заросшая паутиной хвоя навевала похоронные мысли. Наконец, ёлки сменил крепкий полувековой березнячок, местами разбавленный ольхой и осиной. На душе сразу полегчало. Разношенные сапоги домашней выделки мягко ступали по палой прошлогодней листве, руки ловко раздвигали ветви, без шелеста, без хруста. Даже склочная сойка, эпическая тупая пизда всех лесов, не обратила внимания на призрачные фигуры и негромкое:
– Михан, серешь.
– Молчи, дурак.
Жёлудь, вырвавшийся вперёд, замер, вскинул растопыренную пятерню. Все встали как вкопанные. Зашумел в кронах ветер, залопотал в листве ниже, погладил по лицам. Щавель вкрадчиво скользнул вплотную к сыну.
– Табачищем тянет, – Жёлудь повертел головой, держа нос по ветру, указал в сторону дороги. – Вот оттуда.
– Не чую.
– Страсть как накурено.
– Это фишка, раз лагеря не слышно, – Щавель подманил Михана, охотники сблизились голова к голове. – Смолят на посту, это хорошо. Расслабились и страх потеряли. В охранении двое, скорее всего. Действуем так: я иду первым, Жёлудь за мной, ты замыкающий. Заходим с фланга, со стороны леса. Обнаруживаем фишку, я и Жёлудь снимаем из лука, Михан выдвигаешься броском к противнику, вступаешь в рукопашную, добираешь булавой. Делаем тихо. По возможности не насмерть. Убитых бросят, а раненых будут тащить, это замедлит продвижение отряда и даст нам возможность работать. Если противник нас обнаружит, отступаем в направлении московского тракта, встречаемся у лошадей. Задача понятна?
– Понятна, – шепнули парни.
– Пошли.
Держа наготове лук, Щавель крался, делая крюк, обходя засаду с тыла. Снова запестрел иван-чай, должно быть, и здесь стояла когда-то деревенька. Место было подходящее для днёвки – километра полтора от просёлка, наверняка нашли воду и большую поляну. Где-то здесь должен был находиться дозор. Щавель превратился в тень, зоркую, чуткую, смертоносную. Вдалеке заржал конь. Протяжно, расслабленно, когда скотина не запарена, а просто ей охота покричать. Отозвалась другая лошадь, её поддержала ещё одна. "Целый табун, значит, все там", – Щавель заскользил совсем вкрадчиво, выискивая цель, готовясь сам принять заряд свинца от невидимого хищника, однако "медвежата" на фишке не прятались. Вольготно расселись в ольховнике возле дороги, курили, разговаривали. В своих коричневых бушлатах они были бы неприметны среди сосен и палой листвы, но хорошо выделялись на фоне серых стволиков. Старый командир сначала унюхал табак, затем услышал голоса и только потом обнаружил противника визуально. В просвете между кустами волчьей ягоды фишку удалось разглядеть не без труда. Щавель вскинул ладонь, охотники застыли, поднял два пальца, обозначая количество противника. В левой руке он держал лук, большим пальцем зажав на полке стрелу. Махнул ладонью, подзывая Жёлудя, указал цель – "медвежонок" справа. Жёлудь кивнул, единым движением вздел греческий лук и натянул тетиву. "Шух! Шуфт!" – спели перья. Жёлудь попал в бок, Щавель в плечо и немедленно выстрелил снова, обойдя на ладонь ухо ринувшегося бить Михана. Угодил "медвежонку" в горло, срубив рванувшийся вскрик.
Лучники метнулись к фишке, взлетела булава.
– Не насмерть, – бросил Щавель.
Михан приласкал по кумполу разинувшего было пасть "медвежонка". Тот сунулся лицом в траву. Другой, выпучив глаза, схватился за горло и корчился с таким страхом во взгляде, что было ясно – не выживет. Щавель обнажил клинок работы мастера Хольмберга, опустился на колено перед умирающим, зажал ему рот ладонью, ударил навершием в висок раз, другой. "Медвежонок" закатил глаза, обмяк всем телом.
– Дышит, и хорошо.
Щавель перерезал сухожилия под коленями легко раненного, слизал с клинка кровь.
Парни ловко вывернули карманы у своей добычи. Второе мародёрство за сутки наполнило их пронырливостью и фартом, который возникает сам собой у усердного вора или юриста. Михану досталось кресало, огниво, кисет с табаком и трубкой, немного денег, пилочка для ногтей, бязевый платок с вышивкой, амулет гадюки. Жёлудь надыбал горсть серебра, приличную, рублей десять, образок удвоенного ВВП на тонкой золотой цепочке, кусок сала с чесноком в тряпице, православный цитатник "Идущие в место" и скомканную нарукавную повязку ДМД. Сняли пояса с ножами, забрали топоры. Вытащили стрелы, обтёрли наконечники об одежду неприятеля, убрали в колчан.
– Отступаем к дороге, – приказал Щавель, чтобы не вывести по своим следам погоню к товарищам. Фишку должны менять, но неизвестно когда, возможно, совсем скоро. А то и вовсе услышали шум и собираются на подмогу. Но нет, проспали.
Охотники устремились в чащобу. Бежали не таясь, но, по привычке, тихо. Переглядывались, парни скалились по-волчьи, радуясь победе и тому, что она даёт победителю, Щавель улыбался в усы. Всякий раз, когда молодые ученики делали успехи, он гордился собой. Сколько их у него было, этих учеников, по-разному складывалась их судьбы, но если начало было положено и начало хорошее, в том явилась несомненная заслуга учителя.
Дали кругаля и почти у самого просёлка узрели удивительную картину. Под деревом, обнявшись, раскорячились двое взрослых мужчин. Один стоял раком, другой присел со спущенными штанами. Тот, что стоял раком, крепко держал голого. Голый кряхтел, тужился. По спине стоящего раком ползал крупный нетопырь. Наконец округу огласил протяжный трубный треск, завоняло квашеной капустой.
Охотники беззвучно канули в заросли, дивясь причудливому разнообразию мира.
– Что это было, батя? – вопросил Жёлудь, прислушиваясь и удивлённо мотая головой.
– В лесу играет духовой оркестр, – встрял Михан. – Эвона, опять продули тромбон.
– Тебе лучше знать, вонючка.
– Молчал бы, дурень.
– Сам как считаешь? – помедлив, вопросил Щавель. Парни разом смолкли, задумались. – Что ты видел?
– Лесной мужик держит немощного колдуна.
– Почему он это делает?
– Потому что он раб ему. Колдун путешествует! – возликовал Жёлудь.
– Как может путешествовать колдун?
– На возу разве что, он же болезный.
– С кем?
– Если бы один ехал, то на пустой дороге и встал бы облегчиться, а если в лес забрался… С обозом он едет! – расплылся в довольной улыбке парень. – Стесняется людей колдун-то.
– Вот, видишь, сынок, теперь ты знаешь, что мы увидим, если выйдем на дорогу, – ласково сказал Щавель. – Чтобы стать пророчцем, надо просто немного подумать.
Вышли на просёлок, встали перевести дух и разглядели вдалеке большой торговый обоз. Кроме купцов и возниц имелись там оружные, значит, не поскупились на охрану, зная, что путь через лес небезопасен.
– Ну, парни, кто скажет, откуда идёт караван по такому пути?
– Из Твери, больше неоткуда, – рассудил Михан.
– Верно. А чем Тверь может торговать?
Молодёжь призадумалась.