Вечеряли, выставив на дворе охрану. Места от Первитина до Гориц слыли разбойничьими, их старались проходить большим караваном. С работорговцев, идущих за добычей на восток, нечего было взять, кроме цепей и вреда для здоровья, однако дружинники держались настороже, опасаясь мести.
– Из огня да в полымя, – Сверчок заглянул проведать командира и остался на ужин. – Никогда ещё не забирался сюда меньше чем с полусотней бойцов.
– Боишься вехобитов? – подал голос с печки Лузга. – Ожидаешь ответку за свои миротворческие акции? И правильно, здесь нас помнят. Вехобиты как узнают, что к ним заехал передвижной госпиталь ОМОНа с парой стволов на прикрытии, мигом визит дружбы нанесут.
– Что ты гонишь, шут княжеский? – отнюдь не обрадовался такой перспективе Сверчок.
– А ты как думал? Сам знаешь, что до Васильевского Мха ворона за полчаса долетит. По дороге разбойникам полдня хода. Их соглядатай через лес по тропам за три часа доберётся. Ты как будто в рейд не ходил.
– Ты зато много ходил, – огрызнулся Сверчок.
– Где уж нам, убогим, кровь мешками проливать. Мы ещё до Потопа все в тине, – заржал с лежанки Лузга, а Сверчок сбледнул с лица и ничего не ответил, видать, знал за оружейным мастером подвиги прежних лет.
– Пойду к своим, фишку пора менять. – Десятник опустошил миску и, торопливо поблагодарив за хлеб-фасоль, ретировался.
– Как про вехобитов услышал, сразу обхезался, – прокомментировал Лузга, когда проскрипели ступеньки крыльца.
– Люди поели, теперь ты жрать слезай.
Щавель сдвинул посуду, достал из сидора замшевую скатку величиной с полено, развязал тесёмку, раскатал на столе карты Святой Руси. Прижал края листов посудинами, чтобы не сворачивались. Жёлудь подсел поближе и заворожённо уставился на искусно разрисованные пергаменты. Очень любил парень карты. Всего ничего значков, как букв в алфавите, а на одном листе умещается столько сведений разных, прямо как в толстой книжке. А то и посодержательнее книги будет! Дома у отца встречал Жёлудь старинные листы, испещрённые пометками путешественников. Как живые люди, рассказывали они о дорогах и невзгодах, о походах в дальние края и о том, что такие края в действительности существуют. Жёлудь мог целыми днями их разглядывать, как сестрица Ёлка читать романы про любовь. Имелись дома карты и допиндецовые, на которых бесовским способом изображены были экзотические страны заморские. Но в них сметливый парень не очень-то верил и считал чем-то типа фантастики, увлекаться которой простительно по младости лет и незамутнённости разума, детям и эльфам, а реальные пацаны должны интересоваться вещами конкретными – девками, оружием, охотой, как старшие братья Корень и Орех.
– Кто такие вехобиты, что их так боятся? – осторожно, чтобы не потревожить раздумья отца, испросил Жёлудь.
– Племя такое, грязь болотная, – отпустил шарящийся по гостевой половине Лузга, навалил в шлёнку бобов с салом, отчекрыжил краюшку хлеба и пристроился на лавке у печи, закинув ногу за ногу.
– Это разбойничье племя. – Щавель выждал, не ляпнет ли Лузга ещё чего, поднял от карты глаза. – Их давно, ещё до Пиндеца, переселили с Северного Кавказа. Было такое государственное решение: разбойников в дальние земли отправлять. Хотели таким образом существование людям облегчить. Прежде с гор наезжали абреки, от которых было немочно жить в тех краях. Мужики худо-бедно знали язык зверей, баб своих со двора боялись выпускать. По традиции дружинники и войско часто проводили вразумительные операции, но помогало не очень. Горы зверям силу дают. И тогда решили разбойников отправить на тяжёлые работы: дороги чинить, стелить гати и вехи на болотах забивать для их разметки. Вот и прозвали тех абреков вехобитами. Привезли сюда их сразу целый батальон, так появилась деревня Восток у Глухого озера.
– В Васильевском Мху у них администрация и самый рассадник, – Лузга ловко орудовал черпаком, уминая за обе щёки, но языку болтать не мешало.
– Она мирная, хотя и большая, – возразил Щавель и продолжил: – Потом ещё подвезли рабочей силы и другие деревни отстроили. Туда дружина часто мотается в командировки вехобитов в чувство приводить. Самые пропащие бегут и скрываются в тайных выселках Заречье и Остров среди озёр Великое, Глубокое и Топкое. В них миротворцы как зайдут, сразу всех истребляют подчистую. Тогда на время разбойники угомонятся. Даже попы понимают пользу и говорят, что блаженны миротворцы, ибо их есть царствие небесное.
– Почему их всех не зачистить? – простодушно спросил парень.
– Нельзя, вехобиты считаются государевы люди. Они дорожное полотно в порядке поддерживают на участках от Лихославля до Калинино и Твери. За это им из казны платят деньги. Вехобиты считаются мирными рабочими, закон на их стороне. Уличить разбойников можно только по ранам, да застав с поличным или с оружием в руках.
– До огнестрела вехобиты сами не свои, – вставил оружейный мастер. – Покупают на последние гроши и носят напоказ, они так гонор являют. Средь вехобитов все при оружии, от мала до велика. Если на огнестрел денег не хватило, таскают на поясе кинжал, а тот кинжал поболее локтя, иной аж с руку длиной.
– Таких, конечно, сразу надо кончать, – заметил Щавель. – Светлейший князь мудро ввёл запрет на огнестрел, чтобы не плодить смертоубийства на Руси. Тем самым он поддерживает невиданно низкий уровень преступности сравнительно с государствами, где оружие в свободной продаже. В тех краях кучкуется всякая нерусь, и человеку там появляться не след. Ограбят, съедят и костей не оставят.
– Ага, как в Твери, – пробубнил с набитым ртом Лузга.
– А что в Твери? – заинтересовался Жёлудь.
– Есть на Руси города нерусские, где русскому жить после Пиндеца – смерть, – пояснил Щавель. – Тверь, Москва, Рязань, Калуга, тысячи их. Там могут жить только китайцы, мутанты и богомерзкие твари наподобие манагеров. Да ты сам недавно видел, что на отшибе готово завестись. Хипстеры, рэперы и даже веганы.
– Даже веганы! – пробормотал поражённый Жёлудь.
Мысль эта не давала ему покоя и ночью, когда он вместе с Миханом нёс стражу на реке.
– Как ты думаешь, почему простым людям огнестрел нельзя, а всякой неруси можно?
– Потому что на погань князю наплевать, пусть истребляют друг друга, как им вздумается. Огнестрел – это лишний повод дружинникам их щемить. Опять же доход в казну. Своих подданных князь бережёт и ограничивает их свободы для их же пользы. Лапотники тупые, как пень, им только дай пистоль, тут же своих поубивают по злобе и зависти.
– Так ведь топором можно.
– Топором или ножом ещё изловчиться надо, а с огнестрела – на курок нажал, и готово. Из калаша так вообще можно тридцать человек за раз очередью снести. У калаша в магазине тридцать патронов, а каждая пуля чья-то смерть. Правильно князь их под замком в арсенале держит.
Михан завистливо вздохнул.
– Хотя кое-кому мог бы выдавать на постоянное ношение. Особо доверенным людям, которые с головой дружат. Мне, например.
Помолчали, вглядываясь в подсвеченную месяцем дорогу за рекой, слушая пение ночных кузнечиков.
– Ты бы в штаны навалил, если б тебе из калаша дали стрельнуть, – задумчиво сказал Жёлудь.
– Ничего бы не навалил. Я в бою с "медвежатами" не забоялся. Мне ещё дадут калаш, когда в дружину пойду. А тебе никогда не дадут, дурак ты потому что. Так всю жизнь с луком и пробегаешь.
– В дружину собрался? Кто тебя возьмёт? – засмеялся Жёлудь.
– Возьмут, ещё как, я со Скворцом на поминальной тризне крепко об этом поговорил. Он похвалил, как я проявил себя в походе. И вообще… Скворец теперь десятником будет, а меня к себе стажёром возьмёт.
– Это если батя разрешит. Так-то ты ловко в дружину намылился, а он тебе раз и выдаст от ворот поворот, – злорадно возразил Жёлудь.
Михан задумался.
– Чего ему меня удерживать? – рассудил он. – Я же с вами до Новгорода напросился, чтобы к какому делу пристать. Чтобы не одному идти и не пропасть. К нему же на службу я не набивался. Дядя Щавель отпустит, он умный, не то что ты, дурак. В кого ты такой безмозглый уродился?
– Я на отца похож, – буркнул Жёлудь.
– Это да, – подтвердил Михан. – Фамильные черты налицо. Только непонятно, братья у тебя умные, а ты дурак дураком.
– В глаз заеду, – предупредил Жёлудь.
Постояли, глядя на воду. Чёрная Кава струилась незаметно, словно туго натянутое полотно в ткацкой машине, отблескивая бурунчиками возле коряг. Слышно было как вдалеке несколько раз подряд плеснула рыба.
– Это точно, – неизвестно к чему сказал Михан.
– Судак мальков гоняет, – сказал Жёлудь.
– Как думаешь, возьмёт меня князь в своё войско? – высказал Михан сокровенные сомнения.
– Возьмёт, – выложил начистоту Жёлудь. – Отец попросит, светлейший тебя и зачислит в дружину. Они ведь старые кореша с батей моим.
– Может, оно и так, – пробормотал Михан, опираясь на топор, и целиком ушёл в думы. – А может, и сам слажу.
* * *
Мысли об огнестреле не оставляли Жёлудя, даже когда он проспался после ночного дежурства. Раньше парень не задумывался об оружии, зная, что есть лук и с ним нужно постоянно тренироваться. Ружья, винтовки и калаши были уделом лихих людей, которых доставляли волоком или на аркане отец и старшие братья. Жёлудь считал огнестрел чем-то нехорошим, уделом тех, кто не отваживается сойтись с противником лицом к лицу, как подобает настоящим мужчинам. Однако теперь парню в голову запало, что огнестрел может оказаться эффективнее лука. Выяснять вопрос у отца Жёлудь не отважился, тот в два счёта доказал бы преимущество стрелы перед пулей, и тогда парень подошёл к самому главному специалисту, которого знал, к княжескому оружейнику.
Главный мастер сидел на крыльце и сморкался, ковыряя босой пяткой траву.
– Ты серьёзно или прикалываешься? – недоверчиво усмехнулся он. – Пуля бьёт дальше стрелы и точнее.
– На сколько шагов? – Жёлудь опустился рядом на ступеньку, пристроившись поближе к перильцам, где почище.
– Со штуцера – шагов на шестьсот. Из калаша любой на четыреста-пятьсот уверенно положит в ростовую мишень. Из нового ордынского калаша с патроном на бездымном шведском порохе по грудной мишени на четыреста пятьдесят метров положено попадать. Это примерно шестьсот пятьдесят шагов. Из нашего, на дымном порохе, шагов за триста можно, в ростовую, то есть по наступающему противнику – до пятисот.
– А из обреза твоего?
– Из обреза только застрелиться, – просветил Лузга. – Он накоротке хорош, потому что картечь разбрасывает. Зато из кавалерийского ружьишка, что мы отняли у "медвежат", шагов на семьдесят-восемьдесят можно изловчиться. Реально – метров тридцать.
– На восемьдесят шагов я из лука попаду. Из длинного, что батя купил, могу на сто метров достать человека в кольчуге.
– На сто метров от стрелы увернуться можно, ты увидишь, как она летит. От пули не увернёшься.
– В бою тебе не до рассматривания стрел будет. Из лука я тут же опять стрелу пущу, потом снова, а из ружья выстрелил и возись с ним. Пока перезаряжаешь, тебя убьют.
– Есть такая беда у кремнёвых, – усмехнулся Лузга. – Зато ружьё можно любому крестьянину в руки сунуть, и он будет попадать. Ты из лука сколько стрелять учился?
Жёлудь попробовал вспомнить, но не смог:
– Сколько себя знаю.
– Видишь, сколько сил в тебя вложено, а лапотника за месяц подготовить реально. Сто лапотников с нарезными шомполками уже сила. Сто крестьян с калашами – грозная боевая единица.
– Чего тогда все с калашами не воюют? – надулся Жёлудь. – Дорого стоит их сделать?
– Не дорого, если есть станочный парк, как на белорецкой промке. Но вот подготовить сотню автоматчиков – патронов не напасёшься. В патронах главное капсюль. Пули можно отлить, гильзы наштамповать, пороху накрутить, однако добыть ртуть проблема.
– Где ж её добывают, ртуть?
– На юге от Орды в пустыне, за тридевять земель. Там птицы не поют, деревья не растут и люди дохнут как мухи. Ртуть, она вредная. Поэтому свою армию с калашами и пулемётами только хан Беркем держать способен, да и то учить и снабжать хватает одну лишь пограничную стражу. Чтобы начать большую войну, Орда ещё столько ртути не добыла, вот и носятся все с кремнёвыми ружьями.
– То есть лук правильнее?
– Хочешь из ружья стрельнуть? – подмигнул Лузга. – Пошли на речку, сожгём пару зарядов.
– Куда это вы собрались? – заинтересовался Михан, когда Лузга забирал в хате ружьё, а Жёлудь лук.
– Ты стрелять умеешь? – Оружейный мастер повесил на плечо погон с амуницией. – Вообще в руках не держал? Ну, вы даёте в своём Тихвине! Айда, проведу с вами занятие по огневой подготовке.
Испросив разрешения Щавеля, вышли на берег Кавы. Лузга насыпал на полку пороха, приладился, спустил курок.
– Видали? – указал он на реку, где плеснула вода. – Вот досюда бьёт по настильной траектории. Если ствол задрать, полетит чуть дальше, но толку с гулькин нос. На излёте пуля силу теряет. Может, под кожу войдёт, а то и синяком отделаешься. Если хочешь из него свалить человека в кольчуге, бей с тридцати шагов.
Лузга сноровисто прочистил шомполом ствол, отмерил пороха, забил пулю.
– Ты, говорят, эльф, – протянул снаряженное ружьё Жёлудю. – Покажи, что ты умеешь.
– Мама эльф, – с достоинством ответил Жёлудь.
– По виду не скажешь.
– Я в отца.
– Стреляй в ту сосну, до неё аккурат тридцать шагов, – указал Лузга после того, как Михан отмерил расстояние. – Целься под сухой белый сучок внизу.
Жёлудь упёр в плечо приклад, уставился вдоль воронёного ствола на дерево, дёрнул спусковой крючок.
Кремень щёлкнул о сталь. Ничего не произошло.
– Осечка, – спокойно сказал Лузга. – Бывает. Взведи курок и попробуй ещё раз.
С огнестрелом у молодого лучника не заладилось. Лузге пришлось переставлять кремень, прежде чем курок упал удачно. С полки взвился дым, зашипело пламя, дошло до заряда. Ружьё больно лягнуло в ключицу, ствол рванулся вверх, в облаке отлетели ошмётки пыжа. Раскатился над Кавой выстрел.
– Что-то я не заметил, чтобы ты попал, – присмотрелся Михан.
– Пуля мимо пролетела, – сообщил Жёлудь. – Она далеко от сосны прошла.
– Настоящий эльф, – заметил Лузга. – Стрелять не умеет.
Михан заржал.
Жёлудь покраснел, выдернул из налуча лук, торопливо приладил тетиву.
– Смотри! – Он пустил стрелу.
Стрела воткнулась в дерево на ладонь ниже белого сука. Лузга подшкандыбал к сосне, осмотрел кору возле места попадания.
– Чё такого? Если ты комару в глаз метил, то опять промазал.
Жёлудь подошёл, достал нож. Сопя, стал резать кору вокруг наконечника, пока не отделил квадратик, выдернул стрелу.
На острие извивалась личинка жука-древоточца.
– Ты же не видел червя! – изумился Лузга.
– Я часто знаю, куда попаду, – открылся парень.
– Ну, ты эльф, – только и сказал оружейный мастер.
Михан справился получше. Лузга больше не подшучивал над молодыми. Показал, как надо заряжать, как пользоваться меркой, как правильно забивать пыж и оборачивать пулю в тряпку. Михан приладился, бабахнул, полетела кора.
– Отлично для первого раза, – похвалил оружейный мастер. – Будешь стрелком.
– Я в дружину хочу, – заявил Михан.
– А ты амбициозный, – Лузга тряхнул башкой, высморкался в кулак, пригладил с боков ирокез. – Бери это ружьё, будешь воевать с ним. Привыкать к нему начинай с чистки оружия. Ружья, как бабы, любят чистоту и смазку. Будешь за ружьём ухаживать, оно редко когда тебе изменит.
– Лук надёжнее, – пробурчал Жёлудь.
– Делай то, что умеешь, – посоветовал Лузга. – Любой лепила тебе скажет, что от огнестрела на шесть раненых один убитый, от холодняка – убитый на двух-трёх раненых, а всё за счёт потери крови. Нравится тебе лук, учили тебя ему с детства, пользуйся, не отвлекайся на постороннее.
На старостином дворе, краше незваного гостя, нарисовался Тавот. Немощный колдун сидел на крыльце, точно заняв место Лузги, и жадно жрал изящной металлической ложкой, торопливо, но сохраняя достоинство. Заприметив троицу, развернул плечи, придав спине дополнительную осанку:
– Доброе утро!
Парни ажно сбавили ход с такой резкой подачи, а Лузга ощерился.
– Кому доброе, а кому хорошее, – с презрением бросил он рабу. – За базаром следи, гнида.
– Это я нечаянно, – подавился, но мгновенно проглотил Тавот.
– За нечаянно бьют отчаянно.
– Прости, забыл, что в ваших землях добро означает навоз.
– Навоз у скота, а у человека добро, – зарамсил понятия бестолковому иноземному мудрецу сын мясника.
– Я называю его дерьмо.
– Речи у тебя московские, – припомнил Михан слова командира Щавеля.
Сложили в доме оружие и вышли из душной избы, в которой крутилась возле печи неприветливая хозяйка, да на гостевой половине засел над картами военный совет. Колдун ещё не успел смотаться, лишь дохлебал хавчик и быстро закрыл рот, чтобы никто не успел заметить, как он вылизывает ложку.
– Дай позырить, – мотнул подбородком Лузга, покрутил в корявых пальцах металлиста изящный колдунский черпачок с заточенным черенком, так что им можно было резать жилистое мясо, на тарелке или в драке – Допиндецовое. А на басурманское похоже, как две капли воды. В Белорецке такие штампуют по образцу старинных. На, держи. Хорошее у тебя весло. В Москве покупал?
– В Липецке, – ответил Тавот.
– Сам-то откуда родом? – спросил Лузга, присаживаясь на корточки.
– С Касимова-на-Оке, но воспитывался в Великом Муроме.
Парни навострили уши.
– Если ты с тех краёв, что за погоняло у тебя Тибурон? – докопался Лузга.
– Мой отец увлекался географией, биологией и этологией, – колдун отвёл глаза.
– Рабом, что ли, был?
– Я вольный и родился вольным, – вскинул голову Тавот. – Рос в поместье Чаадаево герцога Каурова, отец в школе преподавал. Крестницей моей была графиня Анастасия Александровна Жеребцова-Лошадкина, ныне покойная, и я даже гостил семи лет в её имении Спасо-Седчино, где был компаньоном её сыну, безвременно почившему также от чахотки.
– Сам-то чахоточный? – насторожился Михан. – Уж больно внешность твоя болезная.
– Бог миловал, – улыбка тронула губы Тавота. – Я так выгляжу, потому что много странствовал и недоедал.
– А с ногами у тебя что?
– Получил жестоких звездюлей в Арзамасе и ещё не оправился.
– За что же тебя отделали? – нешуточное любопытство пробудилось в душе сына мясника при упоминании о дальних странствиях и жестоких звездюлях. – Украл, небось, что или наколдовал не так?
– Я не ворую. Не приучен. Но в Арзамасе вышел спор. Слово за слово, хреном по столу… Доброго Удава тогда ещё не встретил. В смысле милосердного Удава, – спохватился учёный раб.
– Один да без оружия не боишься ходить?
– Я не ношу оружия, не люблю его, – поведал Тавот. – Однако путешественник вроде меня частенько сталкивается с людьми, не обременёнными интеллектом и хорошими манерами. Приходится терпеть издержки.
– Жизнь это ещё тот прокурор, – согласился Лузга. – Кто смело идёт ей навстречу, получает кулаком в нос.
– В принципе, я могу за себя постоять, – запальчиво заявил колдун. – Даже сейчас могу. Но тогда их было слишком много, и они были пьяны.
– Сейчас-то что ты можешь? – не поверил Михан.