Прогнав из кладовой досужего раба, дабы не позориться, ключник самолично приодел командира и его людей, выдал каждому по добротной вместительной котомке из кордуры. Прочная синтетическая ткань была легче кожи, так же крепка, но боялась огня. Впечатлённый давешним торгом, Щавель брал с запасом. В Орду переться – все ноги стопчешь. Потому, углядев сундук с греческими берцами, зацепил себе и молодцам по паре. Заморская обувь, хоть и тяжёлая, сносу не имела, в отличие от кожаных подмёток сапог домашней выделки.
– Дозволь спросить, лесной человек, – пропыхтел доктор, когда гружённая скарбом ватага покинула склад. – Откуда ты знаешь почтенного ключника Никифора?
– С невольничьего рынка, – ответствовал Щавель. – Я купил Никишку для хозяйственных нужд: полы мыть, посуду. Когда отъезжал селиться в Тихвин, дал ему вольную и при войске пристроил, а он, смотри-ка, выслужился как. Важный стал, стервец.
– Дух с него ядрёный пошёл, – ухмыльнулся Жёлудь.
– Помнит, знать, – отметил Щавель. – А вообще, парни, никогда не давайте воли рабам, чтобы не пришлось жалеть.
– Вот эльфы покупают с торга рабов, особливо семьями, и сразу отпускают. Да и ты выписывал вольную, батя.
– То забота эльфов. У них свои понятия и свой ответ. А у меня в ту пору не было мудрого наставления, какое имеется у вас. Знал бы, не отпускал. Потому что рабская суть есть пресмыкание перед сильным и попрание слабых, а также злобная зависть и ненависть к своему хозяину, пускай и хорошему. И вообще ко всем, кто выше стоит. Раба из себя не выдавишь, даже по капле, хоть каждый день тужься. Не бывало таких рабов, что становились бы милостивыми господами. Если кость стала чёрной, её ничем не отмоешь.
Они шли мимо служебного хода, когда во двор вывалил Карп. Щавель немедленно развернул к нему ватагу.
– Познакомься со своим новым лекарем, знатным лепилой Альбертом Калужским, сведущим в солях, – представил доктора Щавель. – Знакомься и ты, Альберт, с начальником каравана Карпом.
– Очень приятно, – ладошка целителя утонула в лапе работорговца.
– Долю в рабах от общего дела получишь драгоценными металлами, – поставил условие начальник каравана. – Остальное, что утащишь, твоё.
– Своих рабов я хотел бы получить живыми, – упёрся лекарь.
– Чтобы погубить их? – недобро зыркнул караванщик. – Новгороду рабочих рук не хватает, а ты взялся опыты над людьми ставить! Получишь за рабов по розничной цене.
– Это мой сын Жёлудь, стрелок, а это Михан, вольный боец. Они пойдут со мной в головном дозоре, – пресёк раздор Щавель.
– По-за Клязьмой ещё лучников тебе добавлю, – громко окая, известил Карп и утопал на конюшню.
– Характер показывает, – пробормотал Альберт Калужский.
– Обломаем, – сказал Щавель. – Ты в моём подчинении – и помни это.
– Я понимаю, – закивал доктор. – Но с рабами как быть?
– Тебе действительно живые рабы нужнее серебра и золота? – поинтересовался Щавель и, получив утвердительный ответ, спросил: – Вздумал хозяйством обзавестись или, в самом деле, для опытов?
– Ну-у… надо проверить некую перспективную теорию, – замялся доктор. – Не крепив горькой солью практики высокомудрые гипотезы древних, не добьёшься величия.
– Чую, твои гипотезы хуже симпозиумов, но ты однозначно прославишься, – предрёк Щавель. – Останешься в памяти потомков великим целителем или тебя сожгут за погань колдовскую.
Альберт захихикал.
– Иди в канцелярию, – распорядился Щавель, – жди свою грамоту. Оформишь портрет, получишь требование на медицинский склад. Бери запас на семьдесят рыл до Великого Мурома. Туда пройдём без боёв, но учитывай стёртые ноги и дрисню, впрочем, не тебя учить. Тащи на конюшню, найдёшь, где формируют обоз, и грузись, а мы подойдём.
В арсенал пустили одного Щавеля, да и то придирчиво сверив грамоту с личиной предъявителя. Сидевший за столом стражник в мятой синей форме был немолод и своё дело знал крепко.
– Где найти Лузгу? – спросил Щавель.
– Боярин имеет нужду в огнестреле? – заинтересовался страж.
"Не боится узнавать. Случись что, напишет в отчёте о постороннем, сующем нос не в своё дело", – оценил Щавель качество поставленной службы и пояснил:
– Я по личному делу.
– Придётся обождать здесь, его сейчас вызовут, – вежливо, но непреклонно ответил стражник, зацепил проходившего мимо работника и услал за поручением.
О проходе Щавеля вглубь арсенала, пусть даже в бронную, речи более не шло. Стражник задержал любопытствующего посетителя, невзирая на его звание.
Торчать под его пристальным взором пришлось недолго. Лузга объявился споро. Был он одет в синий комбинезон, собран и деловит.
– Пропусти со мной, – попросил он.
Стражник умакнул перо в чернильницу, вывел запись в гроссбухе, придвинул Лузге. Лузга накарябал пояснение. Страж набросал на бланке данные из грамоты, протянул разовый пропуск Щавелю.
– Идём, – Лузга потянул толстую, ладно пригнанную дверь, обитую железными полосами.
Они окунулись в атмосферу неслышной снаружи складской работы: по коридору сновали умельцы, из помещений доносился стук, бряканье, клацанье. Тревожаще и вкусно пахло начищенной сталью и оружейным маслом, доносило похабную вонь керосина.
– Строго у вас тут, – одобрил Щавель.
– Наш солнечноликий сам не свой до огнестрельного оружия, – съязвил Лузга. – Спит и видит захват кремля вооружёнными соратниками. Да ты сам знаешь, как оно бывает. Собрались молодцы на Софийской стороне, подвезли телегу стволов, построились и вперёд, прокладывать в царство свободы дорогу.
– Ты об сём только со мной треплешься или со всеми подряд? – спросил Щавель.
– Одичал ты в своей деревне, – зыркнул на него Лузга. – Здесь столица, и речи здесь столичные, окстись!
– Что, неужели светлейшему не доносят?
– Наушничают, козлы, – не стал отрицать Лузга.
– Смотри. Познакомишься с чёрными врачами.
Лузга гмыкнул и торопливо пригладил с боков ирокез.
– Щас тебе ружейку покажу, – увлёк он Щавеля в проём.
В большой комнате за длинным столом копошились бабы в комбинезонах и косынках, сноровисто протирая ветошью детали. Ближайшая к вошедшим некрасивая грудастая девка закончила собирать облезлый добела АК-74. Нажала на спусковой крючок, кинула вверх флажок предохранителя, отложила почищенный калаш в сторону.
– Бабы? – не поверил глазам Щавель.
– Как в Орде! – похвастался Лузга. – Они усерд нее мужиков на тупой работе. Стволы начищают на совесть. В каждую щель залезут, никакой тебе халтуры. Молодец, Наталья! – похлопал он по заду некрасивую девку и деловито увлёк спутника в дальний край комнаты, где помещался зарешёченный проход.
– Неплохо устроился, гарем по месту работы организовал, – отдал должное Щавель. – Сам придумал?
– Ну, а кому ещё дотукомкать? – оскалился Лузга. – Чай, в Белорецке никто больше не обучался.
– Чего ж тогда плачешь, раз наука из Орды на пользу пошла?
– Я давно не плачу, я радуюсь, – Лузга оскалил зубы ещё пуще, сдвинул губы, посуровел.
Он стукнул кулаком в решётку:
– Отпирай, Степан!
Пожилой усатый страж выполз из полутьмы. На боку у него Щавель с изумлением узрел оттопыренную кожуру. Впервые за много лет он видел вооружённого короткостволом человека.
Внутренний стражник оказался не в пример покладистее наружного. Должно быть, справедливо полагал, что, если через внешний пост пропустили, значит лицо доверенное. Он вставил ключ в замок, провернул дважды, распахнул решётку. Гладкое движение хорошо смазанных металлических частей ласкало слух.
Лузга ступил за порог, потянулся направо к полкам. Достал фонарь с клеймом в виде мифической птицы Гру, хранительницы тайн, запалил фитиль, задвинул стекло.
– Пошли, чего покажу, – позвал он.
В помещении не было окон. "От пожара заложили, – сообразил Щавель. – Чтобы тяги не было". Лузга подвёл его к пирамиде, повесил фонарь на крюк, достал калаш:
– Зацени.
– Что в нём такого диковинного? – судя по нетронутому воронению, калаш был изготовлен недавно, либо им не пользовались. – Добыли под стенами кремля или доискались допиндецового схрона?
– Отобрали у басурман под Казанью, там Орда часто шарится. Казанские нам прислали пяток и себе оставили. Диковинного в нём то, что он сделан не позднее трёх-четырёх лет назад. Но главное, что он заточен под натовский патрон пять-пятьдесят шесть на нитропорохе.
– Что за зверь?
– Он длиннее нашего патрона пять-сорок пять, заряд поболее… У нас чёрный порох, у них синтетический, оттого на стволы идёт сталь другая. Да что тебе объяснять, валенок чухонский! Этот патрон шведы используют. Он в наш калаш не пролезет, а вот этот натовские патроны хавает. Непростые это патроны. Порох в них серьёзный, дыма почти не даёт, зато силы в нём немерено, пуля летит быстрее, по отлогой траектории, оттого дальше. Такие калаши делали на Руси до Большого Пиндеца, но этот свежий.
– Как определил?
– На клейма смотри, – Лузга поднёс оружие к лампе. – Видишь, полумесяц рядом с номером? Это печать Орды, сам такие ставил. У старых калашей имеется клеймо в виде треугольника со стрелкой, здесь этого нет. Ну и номер. Очень далеко ушёл от тех, что при мне набивали. Верняк, при хане Беркеме калаш изготовили.
– Под шведский патрон, значит… – пробормотал Щавель. – Что говорит светлейший?
– Что нужно Щавеля в Орду послать. Пусть с производством ознакомится, – ухмыльнулся Лузга. – На промке Белорецкого комбината.
Щавель перевёл взгляд со зловещих клейм на глумящегося Лузгу. Лузга сник.
– Да чё ты бычишь? Зачехли рога… Князь тебя за этим в Орду посылает. Разведать вопрос варягов в Белорецке. Он тебе сам не говорил?
– Говорил, – обронил Щавель. – В связи с этим пойдём, поможешь оснаститься стрелковым припасом. Волос драконовый, стрелы осадные, наконечники запасные и далее по списку. В Орду идём. Путь не близкий.
Глава восьмая,
в которой свершается первый шаг большого пути
Утро выдалось ветреное. На площади перед кремлём собирался караван. Привели лошадей, запрягли попарно в гружённые с вечера телеги. Верёвки, ошейники, походный горн, кузнечный инструмент и всяческий скарб занимали три воза, которыми управляли шестеро подручных знатного работорговца. Полусотня копейщиков, а с ними Щавель, Жёлудь и Михан седлали коней. Целитель Альберт отошёл в обоз, где хранился его медицинский припас. Там же, возле телег, крутился паскудный бард Филипп, взятый караванщиком увеселения ради. Сам Карп взнуздал здоровущего тяжеловоза с пышной огненной гривой и огромными мохнатыми копытами. Конь рычал, по привычке пробовал цапнуть хозяина и успел получить кулаком по морде, такой сложился меж ними ритуал.
Когда на крыльце показался князь, конь радостно заржал, стукнул копытищем, задрал хвост и навалил дымящуюся кучу.
– У, скотина! – промычал Карп.
Щавель выбрал себе сивую кобылу смиренного нрава. Гарцевать он не собирался, в бой намеревался идти пешим, а ехать желал без хлопот. Жёлудю достался мерин, о котором, кроме того что он гнедой, сказать было нечего. Михану подогнали норовистого жеребчика разбойничьей породы. Малорослый, он имел травяной момон до земли, по слухам, охотно пил пиво и жрал сырое мясо. Михан скормил ему солёную горбушку и сразу завоевал конское расположение.
К крыльцу подвели белую кобылицу с прозрачными красными глазами. Светлейший прыгнул в седло, не коснувшись ногами земли.
– Строиться, ёпта! Выходи строиться! – гаркнул Карп.
Затопали каблуки и копыта. Всё заскрипело, задвигалось, словно допиндецовая игрушка, в которую вставили энерджайзер.
– Ста-а-новись, – негромко скомандовал сотник Литвин.
Полусотня конвоя быстро разобралась в одну шеренгу, держа коней под узцы. Литвин оказался на правом фланге, в центре Щавель с парнями, на левом фланге – обоз.
Знатный работорговец Карп взгромоздился в седло, встал перед строем. Кобылица, косясь на построение вампирическим глазом, поднесла к нему седока.
– Светлейший князь, ловчий отряд к походу готов! – отрапортовал Карп.
Зелёная куча навоза па́рила поодаль, ветер сдувал с неё мух. Зоркий Жёлудь углядел в яблоках жёлтоватые вкрапления овса.
"Зерном кормит посредь лета!" – подивился он зажиточности новгородских людей.
Князь приосанился в седле, раздвинул плечи, обвёл строй орлиным взором:
– Здорово, братва!
– Здрррам жрам свешш княсь!!! – рявкнула полусотня.
"Во натаскал дружину! – подивился Щавель. – В бою они так же хороши?"
На лицо князя с налёту села навозная муха, передав от коня поцелуй. Мелькнул язык. Муха исчезла.
– Смотрю и вижу опору земли новгородской! – зычно сказал князь. – Дорога долгая, ехать придётся быстро. Ловите быдло в полон без опаски, в низовых землях людей нет. Хватайте чаще, берите больше. Семь раз об дверь, один раз об рельс! Кто не выдюжит обратного пути – лох! Нас – рать! В славный путь!
– Урр-ррааааа!!! – выдохнула полусотня глоток.
Михан тоже заорал "Ура!", не слышный за кличем воинов. К нему присоединился Жёлудь. Как сговорившись, ударил ветер, на маковках кремля громко захлопали флаги.
"Молодчина светлейший, – заметил Щавель. – Умеет завести стихию".
Князь, довольный собой, проехался вдоль строя, завернул к крыльцу, ловко спешился на ступеньки, скрылся в кремле.
– По коням! – скомандовал Карп, начальник мирного времени.
Из ворот конюшни выглянул Лузга. Осмотрелся, увидел, что князя нет, вывел осёдланного греческого мула. Лузга был одет в драный свитер и замызганные портки, на ногах болтались ободранные чоботы. Зеленоватый ирокез с утра был взлохмачен и напоминал петушиный гребень. Он сплюнул на дорожку, забрался на спину скакуну, свесившему длинные уши с видом покорного педераста, и подвалил к арьергарду.
– Все в сборе? – Карп цепким взглядом осмотрел обоз и пристяжь, удостоверился, что проспавших нет, и отпустил: – В походную колонну… становись!
Отворились массивные ворота кремля. Строем по трое раболовецкий отряд выдвинулся бодрым шагом и, набирая скорость, направился на выездную дорогу. В Низовую Русь. Где не было людей и жило сплошное быдло.
Глава девятая,
в которой ликуют Звонкие Муди
Когда выехали из Великого Новгорода, парни заметно повеселели. Позади остался городской муравейник с его удушливой атмосферой жадности, суетливой преступности и интриг.
"В покоях княжеских сладко, а на природе вольно", – Щавель вздохнул полной грудью и отпустил поводья, предоставив кобылке самой выбирать темп.
От кремля до обеда двигались ровным строем в полном облачении. После обеда брони и пики перекочевали на возы. Михан повязал на голову красный платок. Раболовецкий отряд выстроился в колонну по двое, более уместную на тракте, и резво двинулся в путь.
– Не растягиваться! Шибче ход! – сотник Литвин проскакал к арьергарду, выписал красивую оплеуху зазевавшемуся возчику и завернул коня. – Будем под крышей спать, если до темноты успеем. Ночуем в Звонких Мудях!
– В Звонких Мудях! В Звонких Мудях! – разнеслось по колонне.
Ратники воспряли духом. Даже кони прибавили шагу, уловив в человеческой речи ободряющее сочетание звуков.
Щавель с парнями ехал впереди, как бы в головном охранении, но на самом деле возле командирского места. На тракте надобности в дозоре не было, двигались споро, сгоняя на обочину крестьянские телеги, то и дело огибая мелкие заторы, вытесняя в канаву встречных сиволапых, да те и сами торопились убраться, видя, какая сила прёт.
Погода выдалась самая для верхового марша кузявая. Небо было высокое, синее, ясное, временами прохватывал крепкий свежий ветерок. Над головой кругами вился корвус-коракс. Вился, вился, сел на дерево, вытянул шею поперёк движения каравана и хрипло выкрикнул:
– Кра! Кра!
– Соловушка! – улыбнулся Жёлудь.
Почтенный Карп радости лесного парня не разделял.
– Вот я тебя, тварь! – замахнулся кнутом на корвуса знатный работорговец.
Соловушка покосился на него фиолетовым глазом, взъерошил бороду и удивлённо спросил:
– Крук?
– Каюк! – буркнул Карп.
Он проехал мимо, однако соловушка сорвался с ветки, аж дерево закачалось, взмыл в небо и принялся нарезать круги с только ему ведомой целью.
Михан как бы невзначай оказался рядом с работорговцем и угодливо подпел:
Корвус-коракс, что ж ты вьёшься
Над моею головой?
Ты добычи не дождёшься.
Корвус-коракс, я не твой.
Знатный работорговец, казалось, не реагировал. Он влился в седло, как каменный, на тяжеловозе его кряжистую тушу совсем не качало. Замер, будто наливаясь силой, задрал голову, глянул ввысь, где вился корвус-коракс, предупредил грозно:
– Ты насри мне ещё, гадина!
В ответ с выси слетела маленькая белая бомбочка, шлёпнулась на холку тяжеловоза, смачно чвакнула и разлетелась, забрызгав красную рубаху работорговца и огненную гриву.
Светлейший князь вернул навозный поцелуй.
– Ах ты, падла! Ебит-твою налево! – Карп взмахнул кнутом.
Соловушка сбился на крыло, его словно подкинуло ветром, перевернуло, он отчаянно пытался удержаться в воздухе, но не справился и рухнул под копыта.
– Стойте!
Жёлудь спрыгнул, рискуя быть затоптанным, метнулся, выхватил корвуса прямо из-под коней.
– Стой!!! – скомандовал Щавель.
Подчиняясь, ратники дёрнули поводья. Голова колонны стала, задние наезжали на передних, возникла сутолока. Жёлудь выскочил, прижимая к груди соловушку.
– Ты чё раскомандовался? – Карп двинулся на Щавеля, но остановился, не приблизившись вплотную.
– Кто-то должен, – отрубил Щавель.
Подскакал Литвин:
– Что у вас?
– Парня чуть не стоптали, – объяснил Щавель. – Командуй, сотник, ехать надо.
Жёлудь, держа соловушку, как младенца, взобрался в седло.
– По какому поводу заминка? – с недоумением спросил Карпа Литвин.
– Птицу спасал, – работорговец отвёл глаза. – Да ну его, поехали.
Щавель обратил внимание, что кнут в руках работорговца вовсе не кнут, а короткая плётка о трёх хвостах, сработанная из чёрного человеческого волоса.
И что за всю дорогу Карп ни разу не взбодрил ею коня, погоняя где поводьями, а где бранным словом.
Чем дальше от Новгорода, тем просторнее становилось кругом. Поля и перелески сменились островками березняка, густого и бестолкового. Взрослые деревья сгинули на раз, да и молодой поросли встречалось всё меньше, куда больше виднелось пеньков, кучерявившихся юными побегами. На горизонте показалась грязная дымка. Звономудская стекольная фабрика изрыгала в небеса копоть, пожирая вокруг себя лес.
В Звонкие Муди въехали к сумеркам. Свернули с тракта на главную улицу и быстро оказались перед закопчённым домом городского головы. Парни морщились – промышленным выхлопом в нос шибало так, что шуба заворачивалась. Сажа из заводских печей летела вверх и ровным слоем оседала на крышах, на стенах, на одежде и на лицах горожан. Грязное место были Звонкие Муди, и совершенно непонятно было, чему радовались ратники.