Ну стою я так, думаю, а сам весь в напряжении. А тут сзади тоненько так вздохнули, и я расслабился. Ну конечно, это Натали. Везде свой нос засунет: работа у нее такая. Поворачиваюсь я к ней, смотрю сверху вниз. А она маленькая такая, худенькая, пробор такой ровненький в светлых волосах, платье, как всегда, длинное, темное. Смотрит на меня с укором, но Киловатыча, надо отдать ей должное, не зовет. А потом шепотом так меня спрашивает:
– Ты куда собрался, Соловьев?
Соловьев – это моя фамилия.
– Надо, – говорю, – очень, Наталья Анатольевна. А то разве бы я посмел? – и слышу, как щелкнул за спиной замок. Это дверь открылась.
– А правила внутреннего распорядка, Соловьев, для тебя не указ? – тихо так она спрашивает.
Главное, в таких случаях – не оправдываться, раз оправдываешься, значит, виноват.
– А кому они указ? – отвечаю. – Может быть, Чике и его компании? Или вон лидеру Евгении, которая что ни ночь, то нового мужика к себе в комнату приводит? Да и поздно меня воспитывать, все, вырос я уже, Наталья Анатольевна.
Она вздохнула снова так легонько, покачала головой. Ну тут я уже понял, что шум она поднимать не будет.
А она все смотрит, не уходит.
– Ты, Соловьев, учился бы лучше, – говорит, – чем по улице шататься. А то ненароком подстрелит тебя кто или того хуже – сядешь. И в библиотеку ты давно не заходил. Книги не сдал.
Как в воду глядела Натали! Но тогда я ведь этого не знал, тогда я о другом думал. О том, что мне надо спешить, если хочу на встречу с Джокером успеть. А книги? Ну что книги? Сейчас их никто почти не читал, ну разве такие, как я, которым денег не хватало на электронные издания и на программы всякие, чтобы из сети все выкачивать. Ну вот от нужды я и приспособился. Зачем тратиться, если можно спуститься в подвал и там все на бумаге прочитать? Сначала читал, потому что денег не было, потом пристрастился. Сперва все больше художественную литературу читал, а потом за учебники старые взялся. За предметы, которые давным-давно исключили из школьной программы. Просто интересно было. Но теперь с книгами покончено. Навсегда. Жалко мне вдруг стало Натали. Ну что она несет такое? Сама же знает: учись не учись, а все равно, кроме как через армию, никто из нас не достигнет ничего. А в армии сейчас такое дело – война. Кто не убит, тот инвалид. Зачем тогда вообще учиться? Про девчонок я вообще молчу. Для борделя даже азбука не нужна. Ну разве какой повезет и ее замуж возьмут. Хотя здесь в Москве интернатовских берут неохотно. Жилья нет, гражданских прав – никаких, работу хорошую ни в жизнь не найдет. Зачем нужна такая жена? А знаете, каков процент самоубийств среди выпускников? Говорят, почти тридцать процентов. Еще половина спивается и скалывается в течение нескольких лет. Остальные? Остальные кто на каторгу, кто на поселение. Выживают единицы. Очень я хотел стать одним из тех, кто выживет.
Но ничего из этого я Натали так и не сказал, да думаю, она и сама все это знала, иначе бы не радовалась так, что я в библиотеке пропадаю, а не в качалке или на улице. А ведь зря. Взял я ее за плечи, а плечики у нее худенькие совсем, словно недоедает, отодвинул в сторону.
– Вы, Наталья Анатольевна, не волнуйтесь так, я к отбою буду, вы лучше идите к себе в библиотеку, а то тут дует, простынете, – говорю ей.
А как тут дует? Жара на улице. Вот уж ляпнул так ляпнул! Ну она постояла и пошла. И понял я тут почему-то, что не сдаст она меня ни сейчас, ни потом. Жалко ей меня. Тоже мне, нашла, кого жалеть! Лучше бы себя пожалела. Сидит целыми днями в подвале в этом, а ей, наверное, тридцатник уже, еще пять лет и стареть начнет. Так и останется старой девой, как эта жирная Ираида.
Но тут я толкнул плечом дверь и вышел в переулок. Чтобы камеры не засекли, я капюшон накинул, очки темные надел, прошел по стеночке за угол, там через забор сиганул на территорию соседнего госпиталя, а потом пробежал через широкий госпитальный сад, снова через забор махнул … Остановился я только тогда, когда два квартала отбежал. Теперь можно было никуда не спешить, чтобы не привлекать лишнего внимания камер слежения. Да и Чика с дружками тусовались обычно рядом с интернатом, тут их, конечно, тоже можно было встретить, но уже по одному. А по одному они опасности не представляли.
А потом я свернул на Уральскую, там из подвала одной из пятиэтажек вытащил свой велосипед, кое-какое снаряжение: так, по мелочи. Ну сложил снарягу в рюкзачок и дальше покатил – к Партизанской, там в Измайловском парке, у приметной скамеечки под старым каштаном и была у меня назначена встреча с Джокером. Отсюда мы должны были идти к центру уже понизу. Так было безопасней, да и на улицах на патрули можно было нарваться. А кто мы такие здесь, в городе? Никто. Даже каунтеров нет. Арестуют нас, да и все.
А Джокер уже ждал меня в парке, сидел на спинке скамейки в условленном месте, курил свои черные сигареты. Дым у сигарет был почему-то зеленый. И чего он туда добавлял? Красителей? Меня увидел, окурок в урну бросил, в этом он всегда чистюлей был, со скамейки спрыгнул, закинул рюкзак за спину, и мы вглубь парка потопали. Там, в гуще кустов, был вход в технические тоннели – узкий бетонный лаз. Кроличья нора да и только. Ну мы туда и нырнули по очереди. Сначала Джокер, а потом, несколько раз оглянувшись вокруг, – я. Я и тогда, и сейчас готов поклясться, что не было там никого, и никто не видел, как мы туда спустились. На ощупь враспорочку мы слезли в более широкий коллектор и пошли, пригнувшись, к Семеновской. Идти нужно было долго, и поэтому Джокер торопился. Мы почти не разговаривали. Тут под землей разговаривать – себе дороже станет. Да и о чем? У Джокера свои дела, мои неприятности его не касаются. Да и мне о чем его расспрашивать? Все равно ничего не расскажет.
А подземка своей жизнью жила, под ногами мутная водичка стекала, пованивало, надо сказать, изрядно. То тут, то там по коллекторам гудело и шумело. Да и сверху тоже грохотало, как следует. Ну сверху – это шоссе, если снизу, то почти на сто процентов – подземка. Тут ведь не обязательно гудит только там, где нормальные поезда ходят, тут всякого уже понастроили. Говорят, от банка к банку уже по личной подземке банкиры добираются. А вот если звук со стороны идет – это оно, подземелье, подвывает. Но Джокеру эти звуки были до фонаря, да и у меня нервы крепкие. В рассказы про гигантских крыс, крокодилов и черных диггеров я не верю. Основная опасность здесь – это, конечно, темнота, испарения и бюреры. В темноте можно свернуть шею, от испарений – задохнуться, а бюреры стреляют на поражение. Ну еще можно застрять, или тебя может смыть, если наверху ливень пройдет. Так что, сами понимаете, ухо все время надо держать парусом, а то можно и не вернуться.
У Семеновской Джокер медленнее идти стал, все на часы поглядывал. А я и не торопил его. Тоннели метро бюреры то и дело обходили, и расписание этих обходов Джокер знал, как свои пять пальцев. Меняли расписание редко. Конечно, в тоннеле метро камеры слежения были, но тут такое дело: от камер нас спасали капюшоны и респираторы, а пока бюреры до нужного участка со своих постов добегут, нас уже и след простыл. Пойди найди нас среди тоннелей, переходов, лазов и канализационных стоков. Нет, ну периодически диггеров подстреливали, такое случалось, поэтому-то их и называли смертниками. Но Джокер ведь не новичок, сколько раз ходил, и все удавалось.
А тут нас словно ждали. Нет, я это фигурально говорю, что ждали, такого быть не могло. Откуда они могли знать, что мы пойдем? Ниоткуда. Значит, нарвались мы на них случайно. Или часы обхода поменяли. Не успели мы из коллектора вылезти, через рельсы метро перебежать и подняться по лестнице на техэтаж, как я услышал: бегут. Топали они сильно, да и эхо в тоннелях, сами знаете, неслабое. Было их двое. Ну это я думаю, что их было двое. Может, больше было. У меня времени не оставалось их рассматривать. В этот момент Джокер уже наверху был, а я еще по лестнице поднимался. Ну я, как их услышал, так птицей на площадку взлетел, там такая решетка была устроена – от пуль точно не защитит, а потом мы метнулись в сторону и полезли в другой коллектор.
А коллектор, собака такая, узкий, там только-только ползти друг за дружкой, а тут – такие дела!
Ну Джокер сиганул головой вперед да и был таков. Я – следом. Но, видать, загремел я решеткой этой, когда отталкивался, ну и полоснул кто-то из бюреров очередью навскидку. Адреналину у меня в крови в этот момент было литров сто, наверное, не меньше! Я услышал, как пули по стене совсем рядом чмокают и как рикошеты от решетки визжат. Так быстро я никогда ползал! Я то и дело подталкивал Джокера, ботинки его все время под руками мешались. Но я точно знал, если я буду в коллекторе, когда они по лестнице сюда, наверх, поднимутся, мне конец. А может, и Джокеру тоже. А коллектор, как назло, был такой длинный и все время вниз уходил, и я уже подумал, что все, отбегался Шурыч по земле, как вдруг Джокер впереди исчез, а потом и я куда-то в темноту вниз вывалился. И тут же сзади еще раз очередью хлестануло. Я в вонючей луже распластался, думал, сейчас мне конец придет, но все обошлось. Мы какое-то время полежали, фонари выключив, послушали, не полезут ли они за нами, но бюреры у коллектора потоптались, пустили в него еще одну очередь, видимо, для острастки, а потом все затихло. Может быть, они просто ждали, не зашумим ли мы, но мы же не новички какие-нибудь.
Хорошо, гранату не кинули. Гранаты они здесь, под землей, кидают редко, но все же бывает. Я включил свой фонарь на самый тихий ход, и мы потихоньку от коллектора отползли, а потом, пригнувшись, подальше отбежали.
– Ни фига себе! – говорю я, когда мы уже далеко были.
Джокер со своим фонарем возился, и я в этот момент его хорошо разглядел. Он был до смерти напуган, но виду не показывал. А уж я-то как перетрусил! А тут еще Джокер и говорит:
– Да тебя зацепило, брат!
Я вниз посветил, а у меня гача мокрая от крови. Ну тут мне самому плохо стало. Но я сказал себе: "Стоп, Шурыч! Если сейчас размажешься, как потом выбираться отсюда будешь?"
А ведь мы еще и половину пути до места не прошли. Ну отошли мы еще немного, потом остановились, я гачу задрал, пощупал. Вот ведь фигня какая! И неглубоко чиркнуло, а больно и кровищи! Целое море! Джокер аптечку вытащил, я кое-как кровь бинтом стер, ногу перебинтовал как мог, сверху скотча налепил, чтобы повязка не упала. Хотел дальше идти, да Джокер пристал, как детская резинка-липучка: съешь таблетку да съешь, а то заражение будет. А чем запить-то? Джокер дал мне свою бутылку с водой. Сунул я ее, эту таблетку, в рот, нет бы проглотить сразу, так она здоровая! Ну я ее и раскусил.
Лучше б я этого не делал! Потому что вкус у нее оказался!.. У меня разве только пена ртом не пошла, как у Ираиды, когда она беситься. Но делать нечего, собрал я волю в кулак, проглотил эту гадость, запил водичкой и поплелся следом за Джокером, стараясь не думать о том, что именно мне вкус этой таблетки напоминает.
Ну да ладно. Это не самое страшное, что может произойти с человеком.
Дальше мы стали спускаться все ниже и ниже, чтобы под Яузой пройти. А вода в коллекторах становилась все выше и выше, и нам ОЗК [5] пришлось надеть. Как Яузу миновали, так полегче стало. И коллекторы посуше и потолки повыше, и даже вони вроде бы поменьше, ну а вскоре мы на место притопали. Мы с Джокером тут уже как-то бывали. Ну не прямо здесь, а рядом, в соседнем тоннеле. Я даже и не знал, что тут дальше лаз есть. Узкий, правда, но мы протиснулись и оказались в каком-то старом переходе. Кладка кирпичная, высокая, а пол сухой. А в полу несколько колодцев. Видимо, Джокер и раньше туда лазал, но раньше там скобы железные были, а сейчас там сгнило уже все, ухватишься за скобы, а они обрываются. А внизу темнота и ничего не видно.
Джокер противогаз надел и туда полез. Пока он спускался, я его веревкой страховал. Спускался он долго, у меня, наверное, метров двадцать веревки ушло, а потом она ослабла, и я понял, что он до конца долез. Пошарился он там немного, слышу: обратно лезет. Ну вылез, противогаз снял, потом пояс страховочный отстегнул. Я смотрю, а в руках у него ничего нет. А он и говорит:
– Ну вот, нормалек! Можно обратно топать!
Свернули мы веревку, сложили ее обратно в рюкзак, а я все думаю, чего же он оттуда вытащил, что в руках у него пусто? Класть он в тайник точно ничего бы не стал, зачем тогда мне этот тайник показывать? Значит, что-то забрал. Конечно, не моего ума это дело, и уговор есть уговор. Ножик – мой. А что мне еще надо? А надо, чтоб в меня не стреляли, да живым до общаги добраться!
Потопали мы назад. Пришлось в сторону уйти, чтобы через Семеновскую обратно не возвращаться. В принципе, бюреры все входы и выходы в подземелья наверху давно перекрыли, но Джокер ушлый диггер, у него то там, то здесь запасные лазы есть. Сунулись в один, ближе к Преображенской, а там перекрыли все! Решетки такие хитрые – не только выход закрывают, но и еще сигнал подадут, если кто вздумает взламывать. Сигнал Джокер, допустим, отключить сможет, но открыть-то ее как? Лома у нас нет. Пилить напильником? Да помрешь, пока перепилишь. Пришлось нам все-таки возвращаться к Измайловскому. Линию метро мы пересекли в другом месте, бежали так, словно бюреры уже за нами по пятам гнались. Обошлось, но все зря. В своей родной, в своей до боли знакомой норе нас тоже ждала новенькая решетка! В общем, снова-здорово! Было похоже, что кого-то бюреры сегодня ищут, и поэтому объявлен всеобщий шухер. А мы просто попались под горячую руку. Велосипед мой, который я в кустах оставил, конечно, сделал мне ручкой.
Но велосипед – не жизнь. Другой соберу.
Я тут было приуныл, но скиснуть мне не дал Джокер, он осторожненько так подлез к решетке, вытащил антенну так, чтоб ловило, связался со своими друганами по лаймеру. Оказалось, по официальной информации искали террористов, которые взорвали торговый комплекс, по неофициальной – кого-то совсем другого. Но не нас. И то хорошо.
К этому времени я уже устал, как собака, ногу саднило, в животе от голода урчало. С обеда во рту ни крошки не было. А тут я еще понял, что до отбоя мне точно в общагу не вернуться. Но делать было нечего, надо было направо свернуть, на юг уйти, а потом по техническим коллекторам разного диаметра вдоль шоссе Энтузиастов почти до самой речки Серебрянки тащиться: там можно было через стоки на поверхность выйти. Ну я, понятное дело, шел и думал, что мы будем делать, если и там все перекрыто? Скитаться по подземельям мне было уже не в дугу, сдаваться бюрерам тоже в планы не входило.
Но оказалось, зря думал. Выход свободен был. А возле выхода мы случайно схрон нашли. А в схроне чемоданчик. Открыли мы этот чемоданчик. А там − триметодол! Килограммов, наверное, семь! Это на вес, а если упаковками считать, то я не знаю, сколько!
Закрыли мы с Джокером этот чемодан и пораскинули мозгами. Получалось, что это товар Чики или соседней банды, Лохматый у нее вожаком был. Это в Новогиреево. Но я-то склонялся к тому, что товар Чике принадлежит, потому что знал я, что он под крышей куратора этим самым триметодолом приторговывает. Да это многие знали, а кто не знали – те догадывались. Напару они травили этой дрянью всю округу, да и воспитанниками тоже не брезговали. То-то у куратора машины с каждым годом все дороже и дороже становились. Тоже – гражданин!
В общем, перепрятали мы триметодол. Чемодан оставили на месте: в нем мог быть маячок, а товар переложили в два пакета, они у Джокера в рюкзаке нашлись. Времени, чтобы найти новый тайник, потребовалось больше, чем думали, но что поделать, в городе мало мест, где можно тайник хороший устроить. Пришлось для этого через ливневку за МКАД уйти, там технопарк заброшенный был. В канализационном колодце мы все и спрятали. Колодец был старый, от теплотрассы отключенный, бомжи там не жили, натоптано не было, я внимательно все осмотрел. Спрятали в глубине, сверху всякого хламу нагребли, не должны были его найти. Предварительно пришлось проверить упаковки на наличие маячков, но я ничего не нашел. Оставалось надеяться, что там и в самом деле ничего не было. А потом мы обратно вернулись, в пруде кое-как грязь отмыли и лесочком обратно потопали. У Измайловского Джокер отдал мне свой ножик вместе с ножнами, пожал руку, хотел было уйти, да в последний момент передумал.
– Обожди, – говорит, – чуток, – и сам за пазуху лезет.
Вытащил он оттуда маленькую такую шкатулочку. Шкатулка сама деревянная, резная, от времени темная, перевязана шнурком, чтобы не раскрылась. Развязал он шнурок, шкатулку открыл, а там какие-то бумажки были, фотографии, маленькие такие рисованные портреты и несколько крестиков разной величины. Джокер и вытащил оттуда один такой на цепочке.
А я сразу понял: такие крестики конви носят. Я башкой замотал, мол, не надо! Меня же спалят с этим крестиком сразу, пусть он хоть какой дорогой будет! Но Джокер и без того все понял, он крестик отцепил и себе оставил, а мне цепочку отдал. Цепочка серебряная, не очень дорогая, но все-таки ценная. Я ее посмотрел: плетение у нее такое интересное было, наверное, старинная.
– Ладно! – сказал я, подарок принял, попрощались мы с Джокером, а потом расстались.
Смеркалось уже. Идти за велосипедом я не рискнул, вдруг там бюреры топтунов оставили? И я пешком потащился со своей раненой ногой до интерната. Шел я и особо не таился, потому что меня мысли занимали. А мысли были такие: если в этой коробочке, которую Джокер так бережно хранил у самой груди, ничего, кроме крестиков и старых фоток не было, и если коробка эта была так важна для него, значит, Джокер был конви. То есть, его родители были конви, поэтому он так и среза́л каждый раз Ираиду, которая ненавидела и самих конви, и веру их так, словно они сделали ей что-то такое, чего и простить нельзя. Но Джокер не был ни неудачником, ни дураком, короче говоря, не подходил он под тот образ конви, который нам втюхивали в интернате с утра до ночи. Он был крутым пацаном. Реально крутым. Я-то знаю, о чем говорю. Однажды он и меня вытащил, как я тогда Шнурка: я наглотался испарений и чуть коньки не отбросил в одном из проходов недалеко от Курской. После этого я под землей всегда носил с собой противогаз.
Ну вот иду я так, мысли про себя гоняю и незаметно для себя к интернату подхожу. И тут вижу такую картину: в переулке у общаги стоят трое бандючат из группировки Чики, и к стенке девчонку прижимают. А присмотревшись, я понимаю, что девчонка эта – Маришка. Хоть и темно уже было, а сразу стало ясно, что это она: и рюкзачок такой яркий, со светоотражающими полосками, и джинсы светло-зеленые – ее. Тут я остановился и обо всем забыл, что в этот день было: и про Длинного, и про Джокера, и про ногу – тоже забыл. Ничего не чувствовал, кроме того, что кровь закипает. Понятное дело, мне против них не выстоять ни в жизнь, покрошат меня, как повариха Михайловна – картошку на кухне, но только мне все равно стало. Я только увидел, как один белобрысый ее зажимает и ржет при этом, а она сжалась вся, но даже пикнуть не смеет, знает, что никто ей не поможет, даже куратор. И только озирается беспомощно.
Маришка, Маришка, ну что же ты делаешь на улице так поздно?
Я рюкзак на землю бросил и к ним пошел. И остался у меня только ножик. А ножик у Джокера, в самом деле, хороший: им крокодилов в Африке мочить можно, не то, что с бандюками разбираться. На паранг [6] похож.
– А ну, – говорю я белобрысому, – пусти девчонку.
Он обернулся ко мне, рожа у него гнусная такая, скалится. И тут я увидел, что никакой он не белобрысый, просто волосы крашеные, а сам смуглый.
– Че, – говорит, – твоя, что ли? – и смотрит на меня так нагло, думает, сейчас потеха начнется.