Неделю назад я притащил Кутузову лаймер Васьки-лысого. Я сначала его Джокеру отнес, но что-то у них там с Васькой не заладилось, и Джокер отказался его ремонтировать.
– Готов, – говорит Кутузов, – твой лаймер, пусть друган твой гонит пятьдесят еврашек.
Еврашками у нас евразийские доллары называют. У меня денег с собой, конечно, не было, последние деньги я на чай истратил, зашел в магазин и чаю купил ему же, Кутузову, в подарок, и я осторожно так спрашиваю Кутузова:
– Можно, я лаймер сейчас заберу, деньги у Васьки возьму и принесу завтра?
Думал, он сейчас, как обычно, ругаться начнет, но у Кутузова настроение было благодушное. Махнул рукой.
– Бери, – говорит. – А принесешь ну завтра, ну послезавтра! Я подожду!
Никогда еще Кутузов таким добреньким не был. Ну, думаю я, хоть тут повезло. Выложил я ему на стол пачку с чаем и говорю:
– Может, тогда чайку попьем?
А он обрадовался.
− Конечно, − говорит, − попьем, у меня и печенье есть, – и покатил на кухню, чай ставить. Очень он чай хороший любит. А мне стыдно так стало, ну просто невмоготу. Я же не просто так пришел, я же его обокрасть пришел!
Он как на кухне скрылся, так я на цыпочках к столу метнулся, открыл дверцу и в нижнем ящике нашарил то, за чем пришел, вместе с кобурой, посмотрел, чтоб на предохранителе был, а потом сунул его в карман куртки. Карманы у меня здоровые, ничего не видно. Судя по весу, пистолет заряжен был. А потом я лаймер под мышку сунул и на пороге кухни нарисовался, как ни чем не бывало.
– Знаешь, – говорю, – Толик, мне, наверное, идти надо, дело есть.
А он вдруг так повернулся ко мне на своей коляске и в глаза смотрит. И я вижу, что он все-все про меня понял. Услышал, наверное. И боль у него такая в глазах мелькнула, мелькнула и потом словно шторка в них опустилась.
– Ладно, – говорит, – иди, – а сам вздохнул так.
Никогда он при мне не вздыхал, да мы и не разговаривали почти. А потом, когда я уже в дверях стоял, он добавил:
– Ты, если что, его скидывай. А я заявление об утере сегодня подам. Если остановят, скажешь, нашел. Все понял?
Мне кровь в лицо бросилась от его слов. Я и не думал, что он все поймет, а он… Мне захотелось к нему на кухню вернуться, все рассказать, но я сдержался. Вряд ли он был бы этому рад. Сейчас каждый – сам за себя. В общем, постоял я в дверях, постоял, а потом говорю:
– Толик…
А он с кухни откликнулся так устало:
– Чего?
– Мне бы каунтер… А лучше два.
Он помолчал там, на кухне, потом снова вздохнул. А потом и говорит:
– Я посмотрю, что можно сделать.
И я ушел. И дверь так тихонько за собой прикрыл, что и неслышно почти, только собачка щелкнула. Очнулся я на улице. Стою, думаю, что мне дальше делать. Все карманы застегнул, чтобы ничего не выпало, капюшон накинул. Конечно, не хотел я, чтобы вот так жизнь моя повернулась, но видимо, не всегда человек решает, чему и когда быть. Столько событий, и все за два дня. Но за Шнурка я отомстить должен был. А значит, надо найти убийцу.
По Васькиному лаймеру я с Серегой связался.
Спросите, как так – все с лаймерами, а я – без? Да все просто: свой лаймер я продал в последние дни перед школой: надо было Ромбергу за следующий год оброк заплатить. Все лето батрачил в хозяйстве у какого-то ромберговского друга, но денег все равно мало дали. Ну, на самом деле, все, конечно, Чике платили, а уж он потом Ромбергу отдавал. Но мы ведь не лохи, все и так прекрасно знали, куда бабки уходят. Так что я теперь безлаймерный. В общем, связался я с Серегой. А Серега мне чего сказать может? Серега по-прежнему не в теме! Ну я так осторожненько у него порасспрашивал, мол, что там и как? Но бесполезно. Он мне еще рассказал так со вкусом, как мертвого Шнурка нашли, да как комиссаров БНБ набежало видимо-невидимо.
– Ну и откуда они понабежали-то? – спрашиваю я вроде бы невзначай, а сам ушки на макушке держу.
– Да че, откуда, – говорит. – На Щелковской знаешь управление ихнее? Ну вот оттуда. Это теперь их район.
– И че говорят? – спрашиваю я.
– Да че говорят! – злится Серега, – так и так, говорят, Сергей Валентинович, кто вашего друга убил мы не знаем, но обязательно найдем. Че, прикалываешься? Не знаешь, как бюреры допрос ведут? Да я рад был, что меня вообще выпустили! Там один сел в классе, по очереди всех вызывает и на полиграфе проверяет. А ты-то куда делся? – вдруг сообразил Серега. – Че-то тебя видно на последних уроках не было. Опять удрал? Ты чего творишь, тебе ж кранты придут, если еще одно замечание будет! Да и бюрер этот тебя сразу на заметку возьмет. Был – и нету!
Ну я ему и отвечаю:
– Ты, Серый, кончай бухтеть. Приходи лучше сам знаешь куда, дело есть.
А у нашей компании есть свое место, где мы встречаемся, если что-то произошло или просто одному побыть надо или еще какие проблемы. Это тебе не "Скала советов" в актовом зале, куда нас в детстве лидеры заманивали, это только наше.
Называем мы это место "Закат". Наверное, уже и так понятно, что видно оттуда, как солнце садится. На крыше это. Недалеко от интерната девятиэтажка стоит. Вот туда-то мы и пробираемся. Там несложно. Это со стороны кажется, что лестница высоко над землей болтается, но там сначала по стенке залезть можно, там есть несколько уступов. Да и потом не особо сложно, потому что там не обычная лестница, а такая, с круглой защитой вокруг тебя. Ну конечно, страшновато, но терпимо. Зато посторонние туда не лезут. Дом этот нежилой, там какие-то конторы производственные расположены, в общем, никому нет дела до этой крыши. Вот если бы там офисы банка были бы или еще что-нибудь такое, тогда конечно, сделали бы на крыше кафешку для сотрудников или пентхаус для начальства, а так никому не надо. А столовка у них вообще в подвале. Ну правильно! Работяг так и надо – в подвал, чтоб света белого не видели. Ну короче, крыша наша.
Там даже будка стоит и переночевать можно, если что. Через полчаса мы с Серегой и встретились недалеко от этой девятиэтажки.
Он и спрашивает меня, че, мол, случилось, а я чего ему отвечу-то? Правду сказать? Оно ему надо?
Я и говорю.
– Да все нормально. Будь другом, притащи мне вещички из комнаты. И еще у Натали рюкзак мой забери. Я его вчера в библиотеке оставил.
Серега помолчал, а потом и говорит:
– Ты че, Шурыч, ноги решил сделать? Как Джокер? Тебе-то куда ломиться! У Джокера знакомых полный город, а ты тут кто? Тебя бюреры отловят и сожрут. У тебя же ниче нет, ни каунтера, ни айкеда, [7] ни бабла!
– Ты, Серега, – отвечаю я ему, – главное, шмотки принести, а там поглядим.
– Хорошо, – говорит он. – Принесу.
Ну он ушел, а я сижу на скамейке и дальше соображаю. То, что меня на занятиях и в интернате нет, это бюреры уже вычислили. И то, что цепочка это моя – наверняка уже тоже. Цепочку эту и Васька-лысый хорошо знал, да и Маришка тоже ведь, как бы ни старалась, на полиграфе не соврет. Это целое искусство – на полиграфе врать! Так что про меня они уже знают. Другое дело, что я все это время на виду был и повесить на меня убийство Шнурка они не смогут.
Да и дело такое: они же не Ромберг, они правду искать начнут.
А мне сейчас главное им не попасться, а то они все мои планы из меня в момент вытрясут. А планов у меня было много!
Сейчас мне было интересно выяснить, чей же это триметодол? Если это товар Чики, то он у меня попрыгает, а если Лохматого, то прыгать уже мне придется. Про Лохматого такие слухи ходят! Ни дай Боже ему дорожку перейти! Хотя и тут тоже есть варианты.
….Посидел я еще немного, подождал, пока нога отдохнет хоть немного, и пошел в район Лохматого на "точку". "Точка" – это где триметодолу или другой дряни можно купить. Но триметодол самый сильный сейчас наркотик, от него в два месяца загинаются. И не лечится это совсем. Я знаю, я пробовал Михася остановить. Ничего у меня не получилось, и ни у кого еще не получалось. Если человек этой дряни попробовал – все, нет человека! Вот за Михася я тогда и дал Чике по морде. Целых два раза успел ему навернуть, пока меня не оттащили. Если бы это видели воспитанники, мне бы сразу конец. Но видели это только Ромберг, Натали, Ираида и вохровец. Доказательств тогда у меня не было, ничего, кроме слов Михася, а с Михася – какой спрос, он тогда уже остывал в своей комнате, но я точно знаю, что был прав тогда. В общем, не привело это ни к чему. Михася в морг увезли, а меня в карцер вонючий посадили на две недели. А через две недели начались каникулы, и Чика куда-то свалил, наверное, родители отправили в санаторий, нервы подлечить. Он же у нас нервный! В лечении нуждается. В витаминах и усиленном питании. Так что я в живых тогда чудом остался. Но сейчас он со мной точняк разберется.
Выглядел я к этому времени соответствующе: хромаю, голодный и ни одной ценной вещи с собой. Лаймер из-под куртки выпирает, словно я его барыге тащу. Так вот подхожу я к точке на Первой Владимирской, а мне на встречу Рамирес прет. Рамирес раньше в нашей школе учился, мы с ним даже дружили немного, ну если это можно было назвать дружбой, мать его была сильно против интернатовских друзей, все за него тряслась. А вон как получилось: он из школы после шестого класса вылетел. С тех пор и не учится, всякую фигню продает. Но с дурью не связывается, так, по мелочи, сигареты да другую контрабанду. Увидел меня, так и кинулся ко мне со всех ног. Я думал, это он удивился так, что меня здесь, на точке, увидел, а он оглядывается, меня за рукав цапнул, за угол затащил и шипит мне так страшно:
– Ты че, Шурыч, совсем с катушек слетел, сюда притащился?
Акцент у Рамиреса смешной такой, испанский уж там не испанский, не знаю, одним словом, с запада парнишка приехал.
– А че, – спрашиваю у него, – случилось?
– А ниче, – говорит, – ищут тебя!
И только он это сказал, как видим: с Энтузиастов на Владимирскую поворачивает кортеж из клинкартов [8] и машин. Все черные и у каждого желтая знакомая эмблема – грифоны и буквы "БНБ".
И тут вдруг Рамирес как заорет: "Бежим! Бежим!"
Ну меня уговаривать не надо, ломанулись мы с ним через лесок, только забежали за угол ближайшей девятиэтажки, как слышу: сирена завыла, а потом люди позади нас, на улице которые стояли, один за одним стали на землю да на асфальт оседать. Это бюреры прибор специальный врубили, "Торнадо" называется. Все в радиусе действия прибора падают без сознания. Очень удобная штука. Как его изобрели, так митингов и демонстраций больше не стало. А зачем собираться? Приедет такая вот машинка с приборчиком, положит всех без крови и без шума и – кого за Полярный круг, работать на благо корпораций и банков, а кому срок дадут. Здорово придумано, правда?
Так что спасибо Рамиресу, а то и я сейчас лежал бы в лесочке, ждал бы комиссаров. И тут я понимаю, что они, наверное, выследили меня по Васькиному лаймеру. Там ведь на некоторых спутниковый маячок есть, автоматически местоположение владельца определяет. Ну скинул я его в урну у девятиэтажки, да мы дальше рванули. Голова, конечно, кружилась, и я даже споткнулся пару раз, а потом даже упал, ободрал ладони на асфальте, наверное, и нас немного зацепило. Но мы все-таки убежали. А потом отдышались и пошли так спокойно. Во-первых, здесь камер полно, хоть их Рамирес со своими ребятами и сбивают периодически. А во-вторых, народу кругом много, зачем внимание привлекать? Мы сначала от шоссе вглубь дворов ушли, а потом снова к нему вернулись как ни в чем не бывало, встали недалеко от метро, народу море, как раз все с работы возвращаются, так что минут пять здесь можно было простоять, не опасаясь, что к тебе патруль подойдет.
– Ты че натворил? – спросил, отдышавшись, Рамирес. – Чику наконец грохнул?
– Куда там, – отвечаю я ему, – Чика Шнурка замочил.
Рамирес так рот и открыл.
– А откуда знаешь, что это Чика? Сам видел или как? – спрашивает.
– А кто еще? – отвечаю. – Некому больше.
– Да ты че? – шипит Рамирес и ко мне близко-близко так наклоняется, а от него контрабандным табаком воняет, как из помойки. – Ты вообще не в курсе? Тут же вся округа на дыбах стоит! У Лохматого пару дней назад кто-то чемодан с дурью спер. И он вроде как из-за этого с Чикой схлестнулся и еще тут кое с кем. Грядут большие перемены, братишка. Так что ты подумай, может, твой Шнурок Лохматому стучал? Или наоборот? Или еще что-нибудь такое?
Да, хоть Рамирес и окончил только самую начальную школу, а ума у него, видать, побольше, чем у меня. Ну с другой стороны, он на улице все время, а я, как дурак, все по библиотекам сидел, книжки читал. Нет бы сразу сообразить, может, Чика товар у Лохматого спер, да в свой тайник переложил? А уж потом мы с Джокером на него наткнулись? И тут еще одна теория вырисовывается: вдруг я потерял цепочку с подковкой у этого чемодана, а кто-то, – теперь уже не разберешь, Чика или Лохматый, – решили, что это владелец подковки чемоданчик спер? Подковка-то Шнурку раньше принадлежала, это же многие помнили. Выходит, что все-таки Чика? Убил, чтобы не совали нос, куда не следует? Или чемодан вообще тут ни при чем, а все из-за Маришки? Короче, без пива не разберешься.
Я и спрашиваю Рамиреса:
– Если че, как на Лохматого выйти?
А он смотрит на меня, как на ненормального.
– Если че, – говорит, – он сам тебя из-под земли достанет и порежет на лапшу и лапшу эту Анжелине скормит.
Пол-Москвы знало, что Анжелина – это бультерьер у Лохматого. Генномодифицированный. Та еще тварь. Зубы, как у динозавра! Дорогая причем, таких только очень богатые люди могли себе позволить. Ага! Или бандюки, вроде Лохматого.
– Я в курсе, – отвечаю, – но мало ли, вдруг мне с ним поговорить захочется?
– Не говори потом, что я тебя не предупреждал! Хотя… Ты потом уже никому ничего не скажешь! – усмехается Рамирес. – Иногда Лохматый по вечерам заезжает к "Снежане". Только кто тебя туда пустит?
А "Снежана" – это такой известный на всю округу клуб знакомств. Это так теперь бордели называют.
– Ладно, – говорю я тогда Рамиресу. – Спасибо за все, брат. Будь!
Короче, мы с ним расстались, и я обратно к "Закату" потопал. Хотел я у Рамиреса денег в долг немного попросить, чтобы хоть поужинать, но совестно стало. Он и так меня вон как выручил! Спасибо ему за это, век не забуду!
В животе у меня уже урчало, пить хотелось, и одна надежда оставалась, что Серега догадается с вещами мне еды хоть немного принести. Обычно для беглецов мы сами скидывались и покупали, кто что мог.
Пришел я к "Закату" как раз вовремя – полюбоваться, как солнце садится. Сразу лезть наверх не стал, немного походил кругом, посмотрел, за крышей и за домом понаблюдал, все вроде нормально было, потом наверх полез. Конечно, думал там просто вещи свои найти, разве Серега будет меня так долго ждать? А там меня Маришка ждет!
Уж как она сюда поднялась, не знаю. Я, когда в первый раз сюда лез, а было это года три назад, перетрусил так, что руки потом весь вечер тряслись. А она залезла, да еще с моим рюкзаком за плечами! Но самое трогательное было, знаете что? Что она там уснула! Там такая скамейка стоит рядом с будкой. В будке мы логово устроили, а на улице, как раз чтобы на закат смотреть, скамейку соорудили. Мы тут вчетвером даже день рождения отмечали. Я, Длинный, Серега и Шнурок. Да… А теперь остались только я да Серега. И я почему-то сразу понял, что Серега идти сюда не захотел. Забоялся. Он всегда был осторожный, как бы чего не вышло. Ну да кто его судить будет? Ему тоже как-то жить надо. А вот Маришка не побоялась, хотя знаю, сама на веревочке держалась, я как-то слышал, что Ираида советовала Ромбергу ее в централ упрятать. А она мало того, что вещи приперла, еще и наверх залезла!
Ну я сел рядом с ней прямо на бетон, смотрю, как она спит. А она хорошенькая такая… Вообще, она красится. Сильно. Иногда такое намалюет, что поди разбери, где у нее что. Еще волосы распустит, так что и лица-то не видно, одни глаза черные сверкают. И на руках много-много браслетов. Но один раз я с ней столкнулся в душевой и в первый раз тогда увидел без грима этого дурацкого. В халатике. Волосы влажные и пахнет нежным каким-то мылом девичьим, наверное, ей все-таки присылали из дома. И понял я тогда, какая она на самом деле! Красивая…
Вот и сейчас косметики на ней почти нет.
Кожа нежная, тонкая, а на лбу у самых волос – пушок золотистый. Ресницы длинные, брови почти не выщипаны. А волосы темные, тяжелые, как у цыганки, повязаны красной банданой с узорами, а носик такой задорный, и губы пухлые. Хорошо, что без помады. И вся она такая нежная, худенькая, кожа аж светится, и замирает где-то в горле все. Я ее сначала поцеловать хотел, а потом передумал. Во-первых, не очень-то умею. А во-вторых, пусть спит. Я рюкзак, который она принесла, к себе подтянул, замок расстегнул, стал вещи из него выкладывать да по карманам шарить. А там, в верхнем кармане ключ лежит от полуподвала! Это его Натали в рюкзак сунула. Видимо, надеялась, что я вернусь. Сверху в рюкзаке ничего особенного, конечно, не было, ну одежда кое-какая, ножик Джокеровский, причиндалы для подземки: фонарик, комбез, и вдруг вижу – там лаймер лежит. Я его вытащил и сразу же понял, что это Длинный мне свой лаймер оставил. На память! А он же обалдеть дорогой, Длинный на него несколько месяцев рефераты половине класса писал. На городской-то школоте можно было деньги сделать. Но еще я сообразил, что про этот лаймер бюреры наверняка не знают, если я его, конечно, сам не запалю, или кто-то не стуканет. Длинного же батя в десять утра забрал, а Шнурка уже в первом часу убили. Открыл я его, хотел включить и тут слышу, Маришка говорит:
– Не включай… Засекут еще.
Голос у нее спросонья чуть с хрипотцой. Повернулся к ней, а она смотрит, и глаза ее близко-близко. Я лаймер опустил и руками бетон под собой нащупал. А она вдруг усмехнулась и говорит:
– Привет…
– Привет! – отвечаю.
– Не включай, – говорит, – лаймер, а то и сюда бюреры набегут.
– Так это же не мой, – отвечаю, – это же Длинного. Они про него и не знают ничего.
– Может быть, и не знают, – отвечает она, – а может быть, знают уже, – а глаза у нее такие серьезные.
А потом она спрашивает:
– Ну что решил? Бежать хочешь или за Димку отомстишь?
А мне зачем с ней дела обсуждать? Опасно для нее это. Но ответить надо.
– Бежать, – говорю, – всегда успеется. Но только без тебя не уйду, – и снова ей прямо в глаза гляжу.
А она вдруг еще ближе ко мне наклонилась, близко-близко.
– Ты что, – говорит, – Шурыч, мне предложение делаешь?
А я говорю:
– Да! Делаю! – и чувствую, как внутри меня что-то радостно так дрожать начинает, словно хвост у щенка, и думаю, что сейчас я ее поцелую и что вообще у нас с ней обязательно все будет. Все-все. Я сделаю так, чтобы было. И никто мне не помешает!
А она вдруг фыркнула.
– Дурак, – говорит, – ты, Шурыч, и пацан еще, молоко на губах не обсохло!
Как будто у нее оно обсохло! Ей пятнадцать лет всего. Ну она встала, словно меня тут и нет, рюкзачок свой маленький взяла, развернулась, чтобы уйти. Но я не дал. Вскочил на ноги, догнал, за руку взял да к себе развернул. И тут мы в первый раз поцеловались по-настоящему. Ощущение, словно лифт оборвался, и мы стремительно несемся с ней в кабине вниз, а шахта никак не заканчивается…