Народ, собравшийся в таверне, закивал. Проломы, остающиеся после нападений огромного и могучего подледного бога, не затягивались месяцами и кишели рыбой да морским зверьем. И потому становились местом паломничества для вольных рыбаков, охотников. За ними следовали ледоходы инструментариев, поваров, торговцев, кожевников. Подтягивались минитеплицы и могучие гостиничные тягачи. Следом шли бордели, лихие люди, черные шаманы. На огонек забредали свободные дружины, вокруг начинали кружить пираты, работорговцы, каперы, охотники за головами.
В несколько дней тихое место превращалось в бурлящий край, где лилась кровь и творились самые темные дела. Хорошо когда Пролом образовывался дальше к югу, в краях холодных королевств, где встречался какой-никакой, а закон. К северу всегда царили другие порядки.
- Теперь несколько лет мы можем жить спокойно, женщина, - подытожил Уэнс. Дрожащими руками притянул ко рту кружку и сделал шумный глоток. - Может быть, на моем веку я больше и не услышу о Темном Боге.
Он улыбнулся беззубым ртом.
Уэнс ошибался.
Арри ан Домд уехал через три дня, и в тот вечер Одноглазый пришел в таверну Пухлого Боба, заказал себя шаркуновскую настойку и угнездился в своем любимом уголке. Выглядел он усталым. И я чувствовал, как давит ему что-то на плечи, как сжимают бывалое морское сердце холодные пальцы тревоги.
Это не пустые слова. Я - эмпат. Так меня называл шаман Сканди. Я могу почувствовать настроение другого человека, его чувства. Обычно, конечно, не обращаю внимания на беспокойный фон, царящий вокруг, но иногда чужие потоки эмоций просто разрывают мой мир в клочья. В нем шевелятся острые щупальца боли, проступают игольчатые лапы тревоги, или окутывает пушистый, алый мех любви. Это ассоциации, первое, что приходит в голову. И я не знаю, как описать эти ощущения иначе.
От Одноглазого веяло металлическим запахом массивных кандалов усталости, за которыми метался маленький, яркозеленый страх. Почти неуловимый. Когда я почувствовал это, то даже не поверил. Разве это возможно, чтобы старый моряк хоть чего-нибудь боялся?!
Сам я задержался, помогая Пухлому Бобу с уборкой большого зала. В тот вечер в таверне оставался только старик Уэнс и Одноглазый. Каждый сидел в своем углу и оба потягивали горячую настойку. Я же натирал пол, смахивая с лица пот, и совсем не думал о жутком холоде, царящем снаружи. За окном стемнело, а вдобавок еще и поднялась метель, раскачивая шаманские фонари, освещающие тропки-мостики. Свист и вой вьюги пробивались даже сюда.
Пока я прибирался - никто из стариков так ни слова и не проронил. Одноглазый мертвецом смотрел в окно, на качающиеся фонари. Уэнс покашливал, елозил на лавке и шумно вздыхал, но молчал. Я чувствовал себя очень неуютно. Мне хотелось самому спросить хоть что-нибудь, лишь бы прервать эту угрожающую тишину.
Обычно разговорчивый Уэнс сегодня пугал меня своим угрюмым видом. И иногда он с непонятной тревогой посматривал на Одноглазого. Старика инструментария разрывало на части желание что-то спросить у моряка, о чем-то пообщаться, но он медлил, выжидал.
После уборки мне предстояло заглянуть еще и в теплицу, и я с огромной радостью затащил ведро и швабру в чулан, вытер насухо лицо и руки, переоделся, натянул унты со стальными зубьями на подошве, влез в теплый, любимый тулуп и нахлобучил сверху шапку. Последним делом натянул рукавицы.
Шарф и очки я брать не стал. Темно уж, да и до теплицы недалеко.
- До свидания! - торопливо бросил я старикам, и выскочил в прихожую. Здесь уже было значительно холоднее, но всего лишь чуть меньше нуля - хватало тепла от печи таверны. Прищурившись, я распахнул дверь на улицу и вышел в метель.
По лицу сразу хлестанула обжигающая поземка, и на миг мне даже стало жарко от пронзившего мое тело холода. Безмолвно выругавшись, стараясь не размыкать губ, чтобы не лопнули зубы (а я видел, как такое бывает) я захлопнул за собою дверь и поспешил к теплице, прикрыв одной рукой рот, а второй рукой придерживаясь за перила дорожки.
Под ногами гудели и стонали железные листы, нависающие надо льдом. Где-то сверху противно скрипел фонарь, и пятно света плясало в ночи, рисуя на снегу причудливые тени.
Добежав до сияющей шаманскими фонарями теплицы, я быстро заскочил внутрь, открыл дверь в прихожую и через несколько мгновений оказался в душном мире Бобовской фермы.
Повесив тулуп у двери, я устало выдохнул, озираясь. Работать совершенно не хотелось. Мышцы уже сейчас ныли от усталости, а из-за тепла и влажности глаза сами собой начали слипаться. Сейчас бы забраться куда-нибудь в сухой уголок, накрыться с головой и просто вытянуть руки и ноги, чувствуя сладкие волны отдохновения.
Но я отогнал в сторону предательские мысли. Отлынивать просто нечестно. Это тоже самое, что сесть на шеи двоюродного брата и его жены, и бездельничать. Вряд ли можно придумать что-то постыднее. А за хорошую работу Боб всегда достойно платит. Отчего очень часто на нашем столе оказывались свежие овощи его фермы.
Честно говоря, я не любил теплицу Боба. Как и не верил ничему, что могло растопить снег. Мне было очень душно среди этих покрытых зеленью грядок, протянувшихся на сотни шагов и опутанных паутиной парящих труб. Я ненавидел тарахтение котла, согревающего ее, и меня угнетал тягучий запах энгу, огромные баки с которой стояли по ту сторону от высоких стеклянных стен. Но больше всего мне была в тягость долгая и кропотливая работа на улице, когда в солнечные дни мне приходилось расчищать купол теплицы.
При этом я понимал, как же мне повезло с добросердечностью Пухлого Боба. Хозяин нашей таверны был добрым, хорошим человеком. Он мог прогнать меня в любой момент из трактира и теплицы, и взять на мое место кого-нибудь из девчонок. Которые уж точно были намного старательнее и аккуратнее меня. Которые бы с радостью пололи, прореживали, окапывали, ровняли, обрезали и поливали все это пахучее буйство природы, которую от вечного льда отделяло лишь несколько слоев толстого, заговоренного шаманом стекла.
Но ни одна из них не была сиротой. И ни одна бы не полезла на промерзший купол, чтобы сколоть лед и очистить стекла от снега.
Однако мне мечталось о другой стезе. В которой не нужно будет гнуть спину и большую часть дня проводить на четвереньках, осторожно стряхивая с себя драгоценную землю и следя за тем, чтобы ни одна крупица не пропала. Но это были неопределенные мечты. Я не хотел быть рыбаком, меня тяготили темные недра недвижимых тягачей, когда мой брат брал меня с собой, и мы с мастером Кунцем лазали по холодным палубам. Путь охотника или инструментария мне тоже не нравился. Я не хотел провести свою жизнь у плиты, не хотел обрабатывать металл, я не хотел ничего из того, чем занимались взрослые в деревне. Я хотел чего-то другого… Чего-то необычного. Меня тревожили легенды о Добрых. Но о других местах я, как и говорил, не мечтал и не думал, что мне придется покинуть Кассин-Онг чтобы присоединится к великому братству.
Так что работа на ферме была вынужденной мерой, а не призванием. Вы же не можете представить себе, что до конца своих лет копаетесь среди грядок, и ничего другого не увидите? И я не мог.
И потому, ковыряясь в земле, всегда думал о чем-то другом.
Дверь в теплицу открылась, когда я возился с грядками редиса, в душе уже мечтая о том, как доберусь до дома, тихонько прошмыгну мимо обогревающего котла в свою комнату и зароюсь в теплые мягкие шкуры. В первый момент я подумал, что это пришел сам Боб, нарвать зелени ко столу, ну или еще зачем-то. Однако когда я увидел Одноглазого, то обомлел.
Старик осторожно прикрыл за собой дверь, выпустив в прихожую облако пара, и прислонился к ней спиной.
- Доброго дня… - сказал я ему, не зная, как мне называть его и сетуя на свою растерянность. Своего имени он никому не говорил, а меж собой мы его иначе как по прозвищу и не звали. - Боб не любит…
- Здравствуй, мальчик, - улыбнулся он и принюхался. Глаз его заблестел. Несколько мгновений старик просто глубоко дышал, наслаждаясь ненавистными мне запахами.
- Простите… Но Боб…
- Подожди, мальчик, - поморщился он. - Подожди… Я вижу ты нормальный парень. Работящий, толковый.
Он боялся. Сейчас он боялся гораздо сильнее, чем когда сидел в таверне. Мне даже показалось, будто он дрожит.
- Ты же не старая, пьяная и болтливая развалина, да… - пробубнил Одноглазый и отлепился от двери. Сделал пару шагов ко мне и я неожиданно попятился. - Не бойся, парень. Не бойся. Тебе не надо бояться.
Он долго и прерывисто вздохнул, а затем повторил:
- Тебе не надо бояться…
Я смотрел на него исподлобья, пытаясь разобрать ту бурю чувств, что испытывал старик. Здесь был и страх, и гнев, и усталость, и отчаянье, и непонятная злость.
Но позади всего я разглядел небольшой огонек радости. Несмотря на все черные эмоции, обуревающие Одноглазого, он чему-то радовался.
- Ты умеешь хранить секреты, парень? - старик засунул руку себе под ворох шкур, нащупал что-то, и коротко улыбнулся. - Настоящие секреты, вникаешь?
Я понимал, и поэтому отрицательно замотал головой. Мне не хотелось знать никаких секретов, связанных с Одноглазым.
- Такой хороший парень, и не умеешь? - он облизнулся. Его язык был серым, словно сделанным из камня.
Я вновь мотнул головой и сделал шаг назад.
- Тот пьяный старикан в кабаке сказал мне… Что здесь был человечек с юга. И что он крутился у того дома, где я живу. Это так, парень? Или он пропил последний разум?
Волна его страха почти оглушила меня, в глазах на миг померкло. Меня как будто ударили мягкой подушкой в лицо.
- Так? - с тоской спросил Одноглазый.
Я коротко кивнул.
- Проклятье. Драный демон! - зло прошипел старик. Его взгляд соскользнул с меня и уперся в грядку с редисом. - Драный демон! Я надеялся, что тот дуралей спьяну соврал!
Мне стало страшно. Передо мною вдруг оказался не пожилой моряк, живущий в доме моего покойного отца, а озверевший пират. Хищник, изготовившийся к атаке. Минуту он ворчал, бормоча себе под нос и с силой сжимая что-то на груди. Все это время я умолял судьбу о том, чтобы она послала в теплицу Боба, Сансу, Сканди, Глонга… Кого угодно, но лишь бы тот отвлек обезумевшего старика
- Ох, парень, не повезло нам с тобой, - неожиданно успокоился он. - Очень не повезло.
- Почему "нам"? - осторожно поинтересовался я.
Одноглазый осклабился, но в нем проскользнула тревога.
- Всем не повезло, парень. Вникаешь? Это скаут был. Маленькая сошка, за которой подтянется рыбина покрупнее. Хе-хе. Не знаешь, кто-нибудь здесь продает ледоход? - неожиданно спросил он. - Боюсь, скоро здесь будет холоднее, чем в преисподней.
- Простите…
- Это плохие люди, парень. Очень плохие люди, вникаешь? И они сделают мне немножечко больно, если найдут меня здесь…
- У нас никто не продает ледоходы, добрый господин, - неуверенно улыбнулся я. Мне очень хотелось прекратить этот неудобный разговор. Перестать чувствовать тьму и зло бурлящие внутри Одноглазого. По его морщинистому лбу потек пот - все-таки здесь много жарче, чем на улице, а старик все еще был в теплом тулупе.
- Неужели ни один? Я видел два совсем старых ледохода рядом с моим домом. Они точно никому не нужны, а я могу много дать за них, вникаешь? У меня уйма драного черноусового порошка, будь он проклят!
- Это мертвые ледоходы, господин. Их никак не починить, - сказал я. Мне хотелось добавить, что никто в здравом уме не согласится продать свой ледоход. Без ледового корабля у нас никак не прожить. Что если шаман учует приближение Темного Бога, и придется перетаскивать деревню на новое место, а? Кто согласится погибнуть, потому что продал ледоход безумному старику и оказался без защиты перед лицом подледного властелина?
Но я промолчал.
- Драная жизнь, драная деревня, - профырчал он, повернулся к двери. - Ладно, парень. Извини, если напугал. Но и вы меня огорошили с новостями, вникаешь?
- А кто это был? - я набрался смелости.
- Кто?
- Ну, тот человек с юга.
Лицо Одноглазого осунулось. Он задумчиво пожевал сухими губами и горько улыбнулся.
- Лучше тебе не знать, парень. Вникаешь? В мире есть столько разной заразы, о которой тебе просто лучше не знать.
Он ушел, больше не сказав ни слова. На улице ревела и выла вьюга, каких давно уже не было в наших краях: шаманские фонари раскачивались как безумные, и страшно дрожали стекла теплицы, сдерживая взбесившийся ветер. Из головы у меня все не шла странная просьба Одноглазого. Как можно продать ледоход?! Где потом жителю севера искать новый корабль? Ведь создать могучий, теплый тягач могут только на сухих верфях большого города, исключительно под надзором опытных шаманов и с десятками умелых инструментариев на подхвате.
Одноглазый не нашел никого, кто захотел бы продать ему ледоход. Я слышал, как в таверне обсуждали странную просьбу диковатого чужака, как посмеивались они над стариком, когда тот заходил за своей ежевечерней порцией настойки. Как отводили глаза, пока он стряхивает с унтов и шкур снег.
День проходил за днем, и я видел, как Одноглазый готовится к тому, чтобы двинуться в сторону Снежной Шапки пешком. Также, как когда-то пришел к нам. Я видел, как он чинил лыжи или зашивал толстой иглой теплую одежду. Как подолгу корпел над расстеленной на столе картой.
Но уже наступила осень, погода стала портиться. На лед спускались такие жуткие холода, что стонал металл. И Одноглазый остался в деревне. Хотя мне кажется, что его остановили не морозы. Он просто смирился с тем, чего боялся. Сдался. И с того дня почти не показывался на улице. Лишь изредка к нему носил продукты Эрни ан Эрри, второй помощник Боба и мой знакомый. Расторопный малый, но не очень умный и обладающий тяжелой рукой (растения его будто ненавидели, стоило Эрни полить грядку, как с ней что-нибудь случалось, то увядала, то сгнивала… Бывают такие люди с дурной рукой). Так что хозяин трактира не позволял ему даже приближаться к теплице, доверяя только мне, себе и собственной жене.
Я же был рад, что старика поручили Эрни. Мне не хотелось лишний раз видеть Одноглазого. Но все равно, когда приходилось идти мимо его дома, то мой взгляд словно сам по себе устремлялся в окна. Словно надеялся отметить что-то необычное, найти отгадку незаданной загадки. По вечерам, перед сном, слушая храп двоюродного брата и тихий шум с кузни, где до ночи возилась его жена, я вспоминал странные слова Одноглазого, о скауте и рыбине покрупнее. Ворочался, отыскивая всевозможные варианты, и засыпал нервным сном.
Мне снились гигантские красные рыбы, пожирающие нашу деревню, я видел, как к нам приходит черный лед, и все дома рыхлеют, едва их касается тьма, а крыши становятся пеплом и проваливаются, хороня под собой истошно кричащих жителей. Видел, как вырастают вокруг грязносерые торосы и из-под них хлещет бурая, с зеленоватыми прожилками жижа, а я бегу прочь, прыгая с льдины на льдину, и они уходят у меня из под ног.
Наконец я оскальзываюсь, нелепо размахиваю руками, и в конце-концов падаю в эту омерзительную жижу. Начинаю тонуть, а отвратительная вонючая гадость льется мне в рот, и что-то тянет меня вниз. Я кашляю, хриплю, беспокойно сучу руками… и просыпаюсь.
А потом приехал цирк.
Глава вторая: Цирк "Четыре хвоста и бродяга Аниджи".
Весть о том, что со стороны Снежных Холмов к нам движется цирк "Четырех хвостов и бродяги Аниджи" принесли веселые и шумные акробаты из приближающейся труппы. Примчавшись на своем маленьком, но очень быстром ледоходике, они несколько раз объехали вокруг деревни, взрывая шутихи и зазывая жителей на вечернее представление. После чего они подогнали свой трехгусеничный кораблик к западному причалу, и поспешили в таверну Боба, отогреваться.
Здесь же, сбросив тяжелые и теплые одежды, они ослепили трактир пестротой своих нарядов и невероятной жизнерадостностью. На них красовались разноцветные штаны и сине-красно-желтые рубахи, лица были разукрашены. Акробаты без устали паясничали, плясали и совершали различные кульбиты. Мне казалось, что кто-нибудь из них вот-вот свалится, и разнузданное веселье в один миг оборвется драмой.
Но я смеялся вместе со всеми и хлопал в ладоши, подбадривая циркачей. В наших краях такое чудо случалось нечасто. В последний раз к нам заезжал странствующий менестрель, и было это еще в прошлом году. Не пробыв и недели, он подался обратно в Снежные Холмы, и, честно говоря, никто из нас не жалел об этом. Пел он отвратно, даже на наш непритязательный вкус. А теперь в забытую Богами деревню прибыл настоящий цирк! Мне не передать той радости, того ощущения праздника, что поселилось в сердце. Я ждал чудес. Я изнемогал от желания увидеть все то, о чем весело кричали зазывалы.
В таверну Пухлого Боба ворвалось настоящее веселье, и с каждой минутой в большой зал трактира набивались все новые и новые жители деревни. Рассаживались у столов, улыбаясь озорным шуткам, но пока ничего не заказывали. Не хотели прерывать маленькое представление. Один из акробатов вышел в середину зала и ходил там колесом, пока его товарищ хорошо поставленным голосом рассказывал о "Великом таинстве со времен Лазаря Берегового", о "Лучше представлении от северных гор и до Южного Круга" и "великолепном бродяге Аниджи, хозяине потрясающего цирка "Четыре хвоста". Остальные циркачи вытащили из-под одежд музыкальные инструменты и стали играть заводную мелодию, от которой даже самые скептичные слушатели начинали улыбаться. Музыка подхватывала, кружила и целиком заполняла мир нашей сонной деревушки.
Я видел, как мои соседи выстукивают ладонями бодрый ритм, и как с каждой минутой в таверне становится все теснее, и даже "холодные" столы, расположившиеся у самой двери - уже заняты.
- Представление! - кричал глашатай. - Сегодня будет представление! Глотатели огня и танцовщицы с самого Берега.
Играли бубны, резвилась дудочка, и дергал струны походной лютни сероглазый акробат.
- Представление! Диковинные звери и песни Артуриана Славного! Представление!
Впереди должна была быть только радость и праздник. Волшебные дни разудалой ярмарки, праздных шатаний между торговых ледоходов и лотков с безделушками, веселых песен, хороводов и вечерних представлений. Горячих сладких напитков и разных вкусностей, за которые не жалко отдать последнюю монету! Пухлый Боб с пониманием отнесся к прибытию цирка и справедливо посчитал, что работа в теплице может и подождать денек. Так что я оказался всецело представлен сам себе.
И ни о чем кроме ярмарки в тот день не думал. Это было редкое ощущение сиюминутного счастья. Тот исключительный момент, когда ты можешь понять и отделить чувство радостного восторга и дать ему название. Понять, что именно этот момент важен, что именно он расправляет за твоей спиной крылья, а все твое тело переполняет волнительная легкость и предвкушение чуда. Чуда вполне реального.
Вот, что занимало мои мысли, когда Эрни показал мне компас и сказал:
- Смотри, что мне дал Одноглазый!
Он вошел в таверну, когда все места за столами уже были заняты, и народ толпился в проходах, вытягивая головы и силясь разглядеть представление циркачей. Эрни уверенно протиснулся через взбудораженную массу ко мне и остановился рядом.