* * *
- Хотите, я попробую снять проклятие? - предложил вдруг Эсторио от чистого сердца. - Я не уверен, что получится, но…
- Не надо, - сказал барон. Ему все было ясно. - Это не проклятье. Это… - он скривил губы. На языке была горечь. Пенелопа. - Справедливость, кажется? Так это у вас, у хороших людей, называется?
Пенелопа. Пенелопа.
Барон слепо нащупал на поясе мешок с монетами, попытался отвязать - не получилось. Не глядя, Иерон достал нож и обрезал шнурок. Бросил мешочек наугад. Судя по звуку, не промахнулся.
- Благодарю, господин барон. Ваша щедрость поистине…
Иерон махнул рукой: не надо. В темноте было хорошо. В темноте было спокойно.
Прошла вечность.
- Вам плохо, господин барон? Господин барон?!
Иерон поднял голову.
- Ты еще здесь, лекарь? - барон огляделся. Ничего не изменилось - только за окном посинело. - Почему ты не ушел? Ах, да. Мои люди. Я забыл. - Он помолчал, потом снова заговорил - глухо: - Но раз ты все еще здесь, ответь мне на один вопрос… Тебе случалось обижать кого-нибудь так, чтобы у того кровь сердца брызнула? Скажи, лекарь, случалось такое?
- Н-н… нет.
- А вот мне приходилось.
* * *
Круглое лицо в темноте спальни белело, как луна. Плоское, равнодушное. Луна вызывала приливы и отливы, но ее саму это не трогало. Луне было откровенно плевать.
Барон поднялся, накинул халат и, сказав жене, что хочет выпить, вышел.
С той ночи он спал отдельно.
* * *
Зеленая накипь акаций, белый налет праздничной мишуры. Чудовищно яркие синие, желтые, оранжевые бумажные фонари, с горящими внутри огнями - глядя на них, барон чувствовал подступающую дурноту. Он щурился на свет, чтобы не дать краскам ни единого шанса. Мимо проплывали знакомые физиономии.
Жена с лунным лицом.
Празднество. Конец празднества.
Иерон шел среди гостей, неся голову гордо, как военный трофей. Он кивал знакомым, улыбался дамам, вежливо раскланивался с врагами.
Псарня, вот что это такое, думал барон. Одному почесать за ушами, другого одернуть, третьему купировать хвост. Бессмысленные морды, вываленные языки - и полное отсутствие преданности, что интересно. Брак породы. Одна ненависть - иссушающая, вязкая, как смола, и пахнет горелым воском. В одном человеке ее больше, в другом - меньше. И вся разница. Мы - больны. Все люди. Будь это моя псарня, я бы забраковал собак до единой - пристрелил, чтобы не мучились. Чтобы дать породе шанс. Как обычно бывает? Один больной пес - и целая свора пропала.
А их здесь их вон сколько. Больных-то.
Барон шел. Кивал, улыбался, кланялся.
- Бесноватый! - летело вслед шепотом, шорохом, невысказанной мыслью, взглядом украдкой. - Бесноватый!
Лоб и щеки горели. Он наклонился к фонтану, зачерпнул воды в сложенные ладони. И замер. Из горстей на барона смотрел незнакомец. Лицо его было, как смятый однажды лист бумаги, который затем спохватились и расправили. А потом еще сотню раз смяли и расправили. Протерлось на сгибах.
Это я, подумал барон. Надо же. Как странно.
Я убийца.
Он выплеснул лицо на дорожку. К чертовой матери. Лицо впиталось в красные, специально подкрашенные к празднику, камешки. Барон поднял взгляд - почти над его головой, на ветке акации покачивался фонарик из лимонно-желтой бумаги.
Человеку нужно кого-нибудь любить?
Краски внезапно обострились - словно очищенные от любого искажения, любой грязи; стали в мгновение ока живыми и быстрыми. Барон не успел закрыться.
Желтый вдруг извернулся и броском змеиного тела впился под веко, заполз в голову, заполняя ее болью. Желтый все не кончался - вползал и вползал, пока в голове барона совсем не осталось места. Боль стала невыносимой. Иерон почувствовал, как начинает трещать черепная кость. Желтый двигался уже медленно, но упрямо - давил и лез, умещая свое толстое тело дюйм за дюймом. В следующее мгновение Иерон понял, что у него сейчас лопнут виски.
Барон открыл рот и закричал.
Я убийца.
Я ненавижу убийц.
Человеку нужно кого-нибудь любить. Иначе ему трудно остаться человеком в этом скотском мире.
А если некого? Барон сидел на ступенях крыльца - мрамор был холоден и гладок, как могильная плита. Если нет ни детей, ни родителей, нет ничего, а вместо жены - холодная восковая луна с глазами - что тогда?
Остается только смотреть, как под акациями носится с развевающимися по ветру ушами, будто вот-вот взлетит, худой голенастый пес.
Из кустов раздалось жизнерадостное "р-рвав!". Джангарла смотрел на барона из тени ветвей - внимательно и хитро. Барон усмехнулся. Любимчик - и знает это.
- Иди сюда, мальчик, - сказал Иерон. - Посиди со мной. Что ты сегодня делал?
Человеку нужно кого-нибудь любить. Иначе ему трудно чувствовать себя хорошим человеком. И вообще - трудно.
Пес открыл пасть и широко зевнул.
* * *
Иерон тяжело взобрался в седло. Покачнулся. Его поддержали, одинокий голос из толпы предложил взять повозку. Проклятая слабость. Барон отмахнулся.
- Поехали, лейтенант. Пора домой.
У слова "дом" был привкус горелого воска. Значит, нарыв? Ненависть как гной - собирается в одном месте. Пока не вырвется. И тогда - припадок. На крайний случай у меня остается Джангарла, подумал барон. Мой пес. Значит, не так уж я безнадежен.
Когда они прибыли к замку, было далеко за полночь. Барон с трудом спешился, бросил поводья лейтенанту. Ноги затекли. На лестнице кто-то сидел - при виде барона этот "кто-то" встал и низко поклонился. Прищурившись, барон узнал слугу - тот самый, со слюдяными глазами. Как его зовут? Неважно.
- Вашмилость, вашмилость… - язык у слуги, и без того не слишком бойкий от рождения, заплетался.
- Что еще? - раздраженно спросил барон. - Ну?
УБИЙЦА
Вы слышите шорох, господин барон?
БАРОН (поднимает голову)
Шорох?
УБИЙЦА (зябнет)
Такой странный звук.
Я знаю, это идет моя смерть.
БАРОН
Скорее, это шуршит твоя нечистая совесть.
УБИЙЦА (его начинает трясти)
Господин барон шутит, а мне не до шуток. Я знаю.
Смерть похожа на кошку, с которой содрали кожу. Она похожа на кошку, которая идет по стеклу. Правда, она похожа? Не выпуская когти, мягко ступает. А когда выпускает, то выдает себя. И коготки по стеклу: тень-тень-тень. Совсем тихо. Не всякий услышит. Я слышу. У меня очень чуткий слух, я вам, кажется, говорил, господин барон… И почему здесь так холодно?!
Я знаю, когда за мной идет Смерть. У нее длинные узкие ноздри. У нее жаркое гнилое дыхание.
Когда Смерть идет по следу, ее можно отвлечь только куском кровавого мяса.
БАРОН
Милейший, ты сошел с ума?
УБИЙЦА
Простите, господин барон. Уже давно.
БАРОН
Ступай. Я позову тебя, когда понадобится твое искусство.
Убийца кланяется.
УБИЙЦА (стуча зубами, в сторону)
Мне надо кого-нибудь убить.
БАРОН
Ты что-то сказал?
УБИЙЦА
Ничего, господин барон. Вам послышалось.
БАРОН
Молчи, дурак.
Иерон смотрел неподвижно. Ему казалось, что вместо лица у него гипсовая издевательская маска, в которой зачем-то пробили дыры для глаз. Он ощущал сухую белую пыль на веках. Резь вскоре стала нестерпимой - барон моргнул раз, другой; боднул воздух тяжелой непослушной головой и отошел, неся ее как надгробие. Внезапно Иерону страстно захотелось припадка - чтобы пришла кровавая муть, затопила пустоту, затопила серый мокрый песок со следами собачьих лап. Чтобы биться в находящей волне, чтобы захлебываться багровой мякотью, чтобы вопить от боли - и не помнить, не чувствовать. Чтобы не видеть, словно со стороны, как он сам идет по пустым коридорам, сдвигая телом тяжелые двери, как толкает коленом стулья, а потом, в дальнем зале - с высоким, похожим в темноте на уродливый замок, троном - слепо бьется гипсовой маской о стены. Маска шла трещинами, лицо горело, но маска держалась. Треснуло. Подбородок почему-то стал мокрым. В следующий момент Иерон обнаружил себя сидящим на ступенях перед троном. Он склонил голову; на белом мраморе чернели круглые пятна. Что-то теплое капало с его лица на пол - Иерон вытер подбородок рукавом, зажмурился. Из дальнего угла на него смотрел Джангарла. Барон открыл глаза - Джангарлы не было. Проклятый пес, сказал барон. Голос отразился эхом, пошел гулять по пустым коридорам и комнатам, как неприкаянный. Что же ты, сказал барон, сука ты, сказал барон, зачем ты так со мной, сказал барон, что я тебе сделал? Вернись, попросил барон мертвого Джангарлу. Вернись, сука, тварь, ублюдок чертов, что же ты, вернись. Джангарла! Джангарла! На полу лежал отпечаток окна, дальше начиналась темнота, в углу превращаясь в сгусток мрака. Барон посмотрел туда - Джангарлы не было. В лунном отпечатке ему почудились следы собачьих лап. Сука, сказал барон, как же так можно как же я тебя ненавижу сука ты сука и лапы у тебя мокрые. Я же один понимаешь, сказал барон. Джангарла. Джангарла. Он встал. Он пошел к выходу. Маска рассекала воздух.
Желанный припадок не приходил.
"Бешенство, бешенство", - луна плывет над акациями, буквы вырезаны на ее гладкой восковой поверхности. Барон толкнул дверь и вышел на крыльцо.
Один больной пес - вся свора пропала.
Из темноты выступила женская фигура. Глаза смотрели сухо.
- Посмотри на себя, Иерон, - сказала она. - Ты стал сентиментален. Когда-то ты не проронил ни слезинки над могилой нашего сына, сейчас плачешь над собакой. Ты жалок.
- Прости меня, Пенелопа, - сказал барон, тяжело опускаясь на мрамор. - Я очень обидел тебя. Я знаю. Если тебе не трудно, можно я поплачу в одиночестве? Обещаю не хлюпать носом. Разве что совсем чуть-чуть. Ты позволишь эту маленькую слабость своему глупому никчемному старому мужу?
* * *
- Везут, мой господин, - сказал лейтенант от окна.
Иерон откинулся на подушку. Не успел сбежать, значит. Хорошо.
Великий Эсторио выглядел бледным, но держался неплохо. С достоинством. Увидев барона, лежащего на кровати, жонглер замер на мгновение, затем низко поклонился.
- Господин барон?
- Кажется, я немного похудел, лекарь? - Иерон закашлялся. Виски сводило в предчувствии скорого приступа. Барон еще днем приказал убрать из комнаты любые цветные вещи, чтобы потянуть время. Но, кажется, времени уже не осталось - запах горелого воска стал невыносим. Проклятые краски скоро просочатся под дверь или в щель окна. Уж они придумают, как это сделать. Темно-красный или оранжевый. Или желтый. Да, желтый хуже всего.
Жонглер подошел и сел рядом с кроватью, деловито взял барона за запяcтье. Иерон слышал, как в висках бьется сердце. Какая у меня худая рука, надо же, думал он. Это точно моя рука?
- Давай свое лекарство, лекарь, - сказал барон, не выдержав. - Слышишь?
Эсторио молчал, отсчитывая удары. Так же молча достал трубку и стал слушать дыхание барона. Он же жонглер, подумал Иерон в раздражении, какого черта он делает? Зачем ему эти лекарские штучки? Еще бы на латыни заговорил, честное слово…
Наконец, жонглер закончил.
- Где твое лекарство, лекарь?!
Эсторио покачал головой. Увы.
- Поздно? - барон прикрыл глаза, усилием воли не давая краскам обостриться. - Жжжаль. Тогда беги, лекарь! Я тебя прошу. Очень быстро беги - до самой границы. И дальше. Иначе, когда припадок закончится, ты увидишь перед собой разочарованного тирана… Ты когда-нибудь видел разочарованного тирана, лекарь? Это жуткое зрелище. У нас, тиранов, отвратительный характер. Мы брызжем слюной и велим страшно пытать любого, кто посмел нас разочаровать. Возможно, мы даже пожелаем содрать с ублюдка кожу. Или посадить негодника на кол… как тебе это понравится?!
Великий Эсторио молчал.
Барон прикрыл глаза ладонью. Медленно выдохнул.
- Ничего, - сказал он. - Все хорошо, лекарь… Позови сюда Перегорио.
- Мой господин, - сказал голос от дверей.
- Через полчаса мы выезжаем, лейтенант. Приготовьте лошадей.
- Я дам вам укрепляющее, - сказал Эсторио, когда лейтенант вышел. - Я… я хотел бы сделать больше… Я…
- Ты все сделал правильно, лекарь.
- Не называйте меня так.
- Почему? - барон выпрямился на кровати. - Почему я не должен этого делать?
Эсторио стоял бледный.
- Отвечай, лекарь! - властность хлестнула, как плетью. Жонглер ссутулился.
- Я… потому что я…
- Потому что ты - не настоящий лекарь, так? - Иерон усмехнулся, откинулся на подушку. Какая замечательная шутка. Жаль, что напоследок. - Ну, это не новость.
- Вы знали?! - жонглер выглядел потрясенным.
- Конечно. Неужели ты думал провести человека, который лгал полжизни? А другие полжизни скармливал виселице насильников, воров и мошенников? Я с самого начала это знал, лекарь.
Молчание.
- Вы меня убьете?
- Кажется, на этом вопрос я уже отвечал. Не заставляй меня скучать.
В глазах жонглера появилось понимание. Молодец, умный мальчик.
- Что мне делать?
- У тебя хорошие глаза, - сказал барон, - ты многое ими видишь. Именно поэтому ты до сих пор жив. Ты рассказывал мне о проклятье, ты думал, что складно врешь… ай, складно! хотя на самом деле говорил правду. Вот ирония, а? Мошенник, плут! А чувствовал сердцем. У тебя талант, лекарь. Но есть ли у тебя шанс? Как думаешь?
Жонглер выпрямился.
- Я… я научусь.
- Мало. Еще одна попытка.
- Я очень хорошо научусь. Я стану настоящим лекарем, клянусь!
- И этого мало. - Барон смотрел в упор. - Ну, какой из тебя лекарь? Смех один.
- Да пошли вы!
Несмотря на подступившую боль, Иерон засмеялся.
- Наконец-то правильный ответ.
- Ты меня оплакиваешь, лекарь? Не надо.
- Не вас. Хорошего человека, которому плохо.
Барон засмеялся - хриплым каркающим смехом, тут же остановил себя. Слишком уж похоже на рыдание. Он облизнул сухие губы. Тело опять стало чужим и неподатливым - "болван" на костяке. Марионетка на пальце из раскрашенного ящика. Интересно, какая из масок - моя? Разумеется, Барон? Или Убийца? Я ненавижу убийц.
- Прощай, лекарь. Лейтенант!
УБИЙЦА (вытирая нож)
Мне неприятно об этом говорить, господин барон, но вы умираете.
БАРОН молчит, дурак.
Глаза у него были молодые - словно лицо старика, как оболочка, надета на гусеницу и скоро вылупится бабочка. А под коконом скрывалась не бабочка, там было нечто серое и бесформенное. Никакое.
Иерон посмотрел на "мотылька", на украшенный серебром пистолет. Забавно. Выйти живым из драки с ландскнехтами, чтобы нарваться на засаду рядом с уборной. Хорошо, хоть облегчиться успел. Славная была драка. Почти как в прежние времена. Это же надо - встретить в такой дыре приятелей Вилли Резателя, повешенного с год назад! Хотя, с другой стороны, где, как не в такой "дыре", их можно встретить?
Кажется, пора подавать реплику? Так выражаются актеры?
Он сказал:
- Я не люблю наемных убийц.
- А каких убийц вы любите, барон? - парировал человек с пистолетом.
Иерон молчал. В полутьме сарая его лицо казалось вылепленным из гипса - убийца тоже медлил, ожидая, видимо, какого-то подвоха от пленника. Тогда барон сам шагнул на табурет.
- Как это надевается? Так?
Убийца кивнул.
Веревка оказалась шершавой и грубой - такая обдерет горло, ничего, наплевать, нашел о чем думать. Барон подтянул узел, чтобы веревка плотнее прилегла к коже.
- Хоть бы подсказывал, остолоп, - сказал он убийце раздраженно. - Кто тут, в конце концов, кого вешает? Ну! Давай!
- Эта позорная смерть… - начал убийца. Похоже, у него была заготовлена целая речь.
- Черта с два, - откликнулся барон. - Многих по моему приказу повесили - до сих пор никто не жаловался. - Он замолчал. Эх, Иерон. Не хотел превращать конец жизни в фарс, и вот, не удержался. - Заканчивай уже, мне до смерти страшно.
Убийца кивнул.
- Спасибо, - сказал барон, прежде чем убийца выбил табурет и веревка натянулась. Прилив нахлынул стремительно - сарай, напротив, отдалился, принялся заваливаться вбок, ускользать, теряя краски, выцветать; время стало прозрачным и вязким, как патока. Иерон заметил существо, похожее на ободранную кошку. Существо подбиралось к убийце со спины, переступало лапками по деревянной балке. Тень-тень, тень-тень. Звук казался каким-то стеклянным. Убийца ничего не видел. Существо приготовилось к прыжку…
Дальше веревка, натянувшись, разломила гипсовую маску на мелкие кусочки. Барон начал падать в темноту, кувыркаясь. Ветер дул справа - порывами.
Чайки вернулись. "У-ау! У-а-у!" - кричали они.
Последнее, что Иерон увидел, прежде чем исчезнуть навсегда: серый пляж с клочьями водорослей… следы на песке… краб… серые волны…
Бегущий по кромке воды, в брызгах и заливистом лае, худой голенастый пес.
Пес взмахнул ушами и полетел.
СТРАШНАЯ МЕСТЬ
Нет, решено: я сведу его со свету.
Помню, он стоял черный и важный, в коричневых чулках и в башмаках с медными пряжками. Закорючка, мразь! Белый парик, косица, щеки нарумянены, как у девки продажной. И смотрит несыто. По-птичьи смотрит, и голову рывками поворачивает, господин университетский приват-доцент мать-твою-фон-не-барон-а-важный. Кристиан Нелепле, у-у, чернильная душонка, воняющая сальцем для смазки перьев и чесноком для здоровья… о-о, погоди у меня, дождешься. Приду я к тебе вечером. Веселый приду, с друзьями веселыми, в черных масках, как на карнавал, на гуляние городское, только буду я стоять в тени. Когда выйдешь ты на порог своей каморки и спросишь "Что угодно, господа?", девица одна засмеется и скажет звонко, с придыханием: "Водицы бы, умираю, пить хочу. Не откажите в любезности". И сверкнет тугими полушариями в вырезе, слегка, для большей пристойности (или непристойности) прикрытом кружевами. И будут вспыхивать в небе огни фейерверков. Пшшш-бух! Бух! Бух! И свет разноцветный будет ложиться на твое лицо, Нелепле-Нелепый, смотрящий по-птичьи, жадно, на игру света, на изгибы красного, синего, зеленого на нежных полушариях. Кто сказал, что земля не круглая? Круглая. Загляните в этот вырез. Только на этом и держимся. Только этим. И даже такой скопец-евнух-монах-крючок чернильный, высохший, с мухой на острие пера… Даже ты поймешь, что именно так - и не иначе. Будет от лукавого, бесстыдного женского смеха дрожать твое существо, проснутся вулканы, доселе дремавшие, разверзнется Везувий, засыплет Помпеи и скажет, что так и было… И скажешь ты, господин Нелепый, пересохшим горлом, скажешь: "П-прошу. Входите. Конечно". И будет пауза. Молчание, ворон, крик его метнется от стены к стене в узких улицах Гейдельберга, эхом обрушится, топором; плахой станет порог дома твоего под твоими ногами - но ты не поймешь. Не услышишь. Ты, Нелепле-Нелепый, скажешь "Входи" своей смерти. И войдет она, смеясь и вздрагивая всем телом. И войдут приятели мои, други мои студиозы бесшабашные, тоже смеясь и тоже с холодком в спине. И войду я.